домашний арест

К счастью, новый командир пожелал нас ещё сохранить. Он пошёл ещё дальше, потому что через 6 недель ареста позволил нам на ночь покидать мастерскую и ночевать в городе, а рабочие места перенести на место ликвидированной польской мастерской. Это было 22 июля 1941 года. Я вернулся таким образом «домой» к великому удивлению жильцов дома, ибо до сих пор не слышно было, чтобы кто-нибудь вернулся. Перед освобождением нам было строго запрещено говорить что-либо о том, что видели и слышали. Один из немцев пригрозил нам, что если его ботинки не придутся впору — всех перестреляет. Мы думали, что шутит, но я считал, что он сказал правду, ибо стреляли и по более мелкому поводу, и вообще без поводов. К счастью ботинки пришлись впору.
Я снова оказался в нашей квартире. Никого кроме меня и Штефи не осталось. Из трёх наших мужчин остался я один, поэтому соединили наше хозяйство с двумя другими группами, в которых остались две девушки. Несколько товарищей работали на торфоразработках возле Вильно. Теперь в общем хозяйстве не нужно было столько посуды, и поэтому последние лишние кастрюли обменяли на картошку. Я, хотя и ночевал дома, все же получал в мастерской кусок хлеба и порцию супа, так что приходил не голодный. Приносил домой пару стелек, резину на каблуки, гвозди для подбивки башмаков, украденные у немцев. Домой вернулся в четверг.
В наступившую пятницу, идя по улице, был остановлен каким-то человеком, едущим на телеге, который предложил мне подсесть. Посадил меня рядом с собой. Я поблагодарил его и, чтобы не обидеть, взобрался. Он рассказал мне, что живёт около Понар и знает точно, что там уже два месяца расстреливают евреев, что всё больше их будут стрелять, однако есть у него знакомый немец, который может дать ему разрешение нанять работника-еврея. Я сказал ему, что очень благодарен признателен, но сейчас мне неплохо, я работаю на гестапо, но его адрес на всякий случай запишу — может быть найду такого человека. Он убедил меня, что я смог бы у него и четыре года просидеть, пока война не кончится. Не очень я ему верил. Думал, что об этих расстрелах он говорит, чтобы напугать меня и склонить к работе. Но у меня не было намерений откаываться от теперешней работы — я чувствовал себя в безопасности, имея бумажку с печатью СД.
Но всё случилось не так. И когда вспоминаю об этом, то верю, что это Бог сподобил меня встретиться с этим человеком, буквально за два дня до новой опасности. В воскресенье 31 августа или в понедельник 1 сентября, идя с работы в пятом часу, я был задержан на углу двух улиц, по которому проходила страшная процессия. Из ворот одного из домов чередом выходили четвёрками евреи — мужчины и женщины, старики и дети. Все шли с котомками за спиной, кто что смог взять. По обеим сторонам этой процессии шли литовцы с палками, которыми угощали медленно идущих, некоторые были с карабинами. Старый еврей упал, измученный, на мостовую. Его взяли за ноги и поволокли во двор. Еврейка, голосящая над ним, получила палкой по спине и пошла дальше.
Наконец все прошли, а из ворот вышло несколько немцев. Держа моё Bescheinigung (удостоверение) в руках, хочу идти дальше, но меня задерживают и толкают в ворота, во двор. Двор небольшой, 15 на 20 метров. Подхожу к литовцу, унтерофицеру, показываю своё удостоверение, объясняясь по-немецки, в ответ получаю пощёчину. Собирается всё больше евреев, выгнанных из квартир, с узлами. Все думают, что их гонят в гетто, которое должно быть обшим для всех евреев Литвы в одном из литовских местечек. Но теперь я знаю, что место это — Понары, а жильё — могила.