Автобиографическая повесть. Часть первая

Все корни мои,ушедшие в русскую землю, до мельчайшего корешка чувствую. И.Бунин.          
               
        Почему  именно сейчас так часто посещают воспоминания о детстве?

        Может, от того, что внезапно наступившая  глухота обострила моё одиночество,  высветила бессердечность и даже жестокость людей, которые «руководя», способны создать стрессовую ситуацию, приведшую меня к полной потере слуха. И сделала  это дама, которая по моей рекомендации возглавила одну из московских общественных организаций.  В неё входят Дети,  испытавшие все муки ада Великой Отечественной войны, а затем восстановившие и укрепившие  разрушенное  хозяйство страны.               
\
            Я часто вспоминаю мамины слова: «С твоим характером, доченька, лучше бы ты родилась мальчиком». Она переживала, что мягкость, неумение и нежелание причинять людям боль осложнят мою жизнь. Но я прожила её достойно.

          Мне не стыдно смотреть людям в глаза. Нелёгкое военное детство, прожитое в Москве, пока папа защищал страну, а с нею жену и трёх дочерей. Болезни. Ранняя смерть мамы и мужа. Ужасная смерть в пожарище папы. Смерть любимой сестрички Наденьки, которая заменила мне  маму. Трагическая гибель племянника  Саши. И наконец – полная глухота, а на восстановление  слуха пока надежды нет. Всё пережила, всё выдержала. Сейчас тоже стараюсь не падать духом. Один Господь знает, сколько слёз выплакано в одиночестве. А на людях – я бодра, весела.

          Моя старая добрая учительница Софья Израилевна Гимельштейн  до последних дней поддерживала меня своими письмами из Ростова-на Дону. Материнские чувства к нам, своим ученикам, она пронесла через всю жизнь. «Из письма я поняла, что ты опять вся в работе,- пишет она. – Это меня обрадовало. Значит, паники, отчаяния и тому подобного нет. Ты молодец, молодец, молодец!» Она, кстати, первая заволновалась, узнав, какой пост я занимаю в организации "Дети Великой Отечественной войны" города Москвы – заместителя. Переживала, как бы такая нагрузка не отразилась на моём здоровье.

          Потеря слуха подкосила меня. Журналист, по роду своей деятельности находившаяся в гуще событий, я оказалась выброшенной из жизни. Но я держусь! И свидетельство тому – эти воспоминания, которые преисполнены любовью и нежностью к людям. Господь проповедует: отойди от человека, если он не по душе. Этому завету я и следую.

            По линии мамы я коренная москвичка, и потому каждое слово, каждая строка этих воспоминаний наполнены любовью и  гордостью. Как быстро выкарабкался город из послевоенной разрухи. Сумел подняться во весь рост и доказать миру, что русский народ – богатырь, предназначенный для созидания нового, а не разгрома того, что создали миллиарды людей со дня появления  человека  на свет.

            Мои бабушка  Екатерина Семёновна и дедушка  Пётр Акимович Дементьевы произвели на свет четырёх дочерей и двух сыновей. Первым ребёнком у них была моя мама, Наталья. Она так походила на следующую сестру, Олимпиаду,  что их многие путали. Случалось, мама подходит в магазине к кассе, а кассир возвращает ей мелочь (не смогли разойтись накануне). Мама говорит: «Это не мои деньги, а сестры». И обе смеются. Две другие сестры  Клавдия и Елена  тоже были похожи друг на друга. Братья же были несхожи меж собой. Насколько же смешлива природа!

            Семья была большой, дружной, но не шумливой. С ранних пор дети поняли, что отец  занимается художественным ремеслом, и беготня, шумные игры в доме не приветствовались: для этого был двор. Мамин папа (мой дедушка) и один из его братьев  Павел  увлекались декоративно – прикладным  искусством. Их одухотворяла  резьба по золоту. Они мастерили оригинальные шкатулки с ясным, чётким, организованным рисунком, оформляя верх эмалированным фрагментом какой-либо картины.

         Третий брат работал на заводе Михельсона, который впоследствии получил имя Владимира Ильича. В связи с тяжелейшей травмой он был вынужден выйти на  инвалидность. Его увечье администрация оценила по правилам:  на полученное материальное возмещение он смог приобрести бакалейную лавку и таким образом обеспечивать семью.

      Связи в роду Дементьевых  были крепки. Устраивали совместные чаепития, поездки за грибами. Дети любили бегать к своим дядюшкам и тётушкам, чтобы послушать их удивительные рассказы о прошлой жизни.

        Каждую субботу  дедушка превращал  в праздник. Мамочка часто вспоминала, что отец  непременно покупал  для своей многодетной семьи «лом». Так попросту называлось очень вкусное лакомство – пирожное. А своё название оно приобрело  за счёт добродетельных продавцов, которые скидывали цены, если на пирожном оказывался смятый кремовый  листочек или цветочек, а также попадался разломанный шоколад. Будучи ребёнком,  мама мечтала о том времени, когда она будет покупать полноценные пирожные.  Но пришло время гражданской войны и Великой Октябрьской Революции.… Тут уж не до сладостей.
      
       К сожалению, на дедушкиных коленях мне не довелось посидеть: он  умер за 7 лет до моего рождения. Бабушку я тоже не застала в живых. В 1917 году рабочие и революционные солдаты Москвы поднялись против контрреволюции.   Активным помощником партии стал союз рабочей молодёжи «Третий Интернационал», который возник вначале в Замоскворечье, где дедушка и жил, а затем распространился в других районах города. Одна из организаторов союза была студентка Коммерческого института, работник Замоскворецкого райкома партии Люся Лисинова, которая погибла на баррикадах. В октябрьские дни Люся со своими товарищами – рабочей молодёжью Замоскворечья – активно участвовала в боях.
       В одном из сражений мой дедушка Пётр Акимович   получил  ранение в спину. Ранение оказалось серьёзным, и от работы, требующей от рук изящных движений, пришлось отказаться. Чтобы прокормить семью, дедушка  стал работать в типографии дворником.

       Когда в Кремле были представлены для всеобщего обозрения сокровища   Алмазного фонда и Оружейной палаты, Петр Акимович уже ушёл из жизни. Но Павлу Акимовичу посчастливилось не только побывать в музее, но и увидеть среди экспонатов совместную с братом работу. Странно, но она значилась под другой фамилией. Конечно же, Павел Акимович  тут же направился в дирекцию, но доказать ничего не смог. Спасибо, что его стараниями  ликвидировали подпись человека, приписавшего себе авторство.

      Труд моих родных радует поклонников искусства с надписью «неизвестный художник». Большего добиться не удалось. Всё произошло в стиле – «без бумажки – ты букашка», и никто даже не подсказал, как изменить ситуацию.

      С  дедушкой Пашей на выставку пошла  моя старшая сестра Надя. Она была в восторге от элегантной шкатулочки, верхнюю часть которой украшала эмалированная цветная миниатюра «Иван Царевич с Еленой Прекрасной на сером волке».

      В последние годы жизни величайший пианист Николай Петров проводил в помещении  Алмазного фонда  «Пасхальные вечера», на которых представлял своих талантливых учеников.  Несколько раз на эти встречи была приглашена и я. В перерыве у меня  была  возможность, не спеша, обойти витрины с экспонатами. Каково же было разочарование, даже обида, увидеть по большей части  рядом с уникальным произведением искусства надпись «неизвестный художник".

      В нашей семье бережно хранится фарфоровая тарелка художника Павла Дементьева, которую он  подарил чете Дементьевых – Петру Акимовичу и Екатерине Семёновне по случаю Дня бракосочетания. Это событие датировано 1902 годом.
 
      Родилась я на 43 день фашистского нашествия. Папа, Цветков Сергей Иванович(это и моя девичья фамилия), уже был на фронте.  Ему исполнилось 38 лет, и Великая Отечественная стала для него третьей войной после «финской» и «польской». Папа не был кадровым военным, но ценился как  высококлассный специалист, и ему доверяли многие сложные работы. В этой войне он служил на Северном флоте старшим техником по оптике на подводной лодке.
       Впоследствии  частенько рассказывал нам, своим дочерям, о «дороге жизни», по которой вывозили из Ленинграда эвакуированных жителей Ленинграда, о том, как под вражескими бомбами взрывался лёд, и грузовики, плотно наполненные детьми, скрывались в тёмной  ледяной воде Ладожского озера.

      Потом папу комиссовали по состоянию здоровья (сердечко стало давать сбои). После проведённого курса лечения вновь направили на фронт, только теперь уже на восстановление Сталинградского тракторного завода.

       Мама, Цветкова Наталия Петровна, имевшая  двух дочерей девяти и одиннадцати лет и ожидавшая моего появления на свет, отказалась от эвакуации.

       Я частенько задумываюсь над тем, как рано Бог дарует человека памятью. Конечно же, не для того, чтобы тот копил зло, а для того, чтобы  с малолетства понимал добро.

      С какого же раннего и безоблачного детства вошли в моё сознание два момента, которые сопровождают меня всю жизнь. Они будят в душе только любовь, радость, умиление. Я лежу поперёк родительской кровати в большой комнате (название чисто семейное, потому что обе комнаты были одиннадцатиметровые,   просто пол в ней был меньше заставлен мебелью, что создавало ощущение простора).  Мамочка готовит меня к выходу на прогулку. На мне чёрное пальтишко, явно сшитое ею, и она старательно обёртывает мои  ножки одеялом. То есть я  такая кроха, что мама ещё носит меня  на руках. Сколько же мне тогда было? А вот запомнилось же!

      И второй случай ясно засел в памяти. В комнате полумрак, горит только настольная лампа. Я стою у мамочки на коленях, а она протягивает мне несколько кустиков лесной земляники. Уже учась в школе, я рассказала маме  об этом, сомневаясь, не сон ли это был? И почему эти воспоминания так будоражат меня? Но мама подтвердила, что нет, не сон.

     А полумрак в комнате был не только потому, что в военное время существовал приказ плотно зашторивать окна, чтобы не стать маяком для фашистских  самолётов, но и потому что у меня болели глаза. К сожалению, я не узнала у неё название болезни, но хорошо помню  рассказ о том, что лечила она меня в поликлинике, направив на глаза трубочку. Мне эта «трубочка» принесла исцеление, но ей, как предупредили врачи, могла принести неприятность. И всё же ты пожертвовала собой, милая моя мамочка. Спасибо, что Господь отвёл от тебя в то время беду.

       Мы жили в Замоскворечье, недалеко от электромеханического завода Владимира Ильича, который почти с первых дней войны стал изготавливать снаряды для гвардейских миномётов («Катюш»). Рядом находились Чернышевские (Александровские) казармы. Буквально напротив нашего дома расположилась парфюмерная фабрика «Новая Заря» и чуть далее – Московская печатная фабрика «Гознак».

      Видимо, эти объекты привлекали немцев, потому что как только 22 июля 1941 года фашистские стервятники начали регулярные налёты на столицу, то уже в первые две недели заполыхали стоявшие по соседству с нами несколько одно- и двухэтажных домов. Промышленные объекты не пострадали, но многие жители погибли или лишились крова.

       В первые  дни войны возле нашего дома вырыли бомбоубежище, нечто похожее на солдатский блиндаж, покрытое досками и присыпанное землёй. Только вместо лежанок там стояли деревянные лавочки, на которых сидели жители близлежащих домов в ожидании отбоя воздушной тревоги.

       20 ноября 1943 года была открыта станция метро «Павелецкая»  Горьковско – Замоскворецкой линии, которая, как и другие, использовалась в качестве бомбоубежища. Поскольку немцы, как правило, совершали налёты на Москву ночью, мама с детьми добиралась до этого надёжного места с вечера,  со страхом поглядывая на небо, сплошь покрытое аэростатами. Заграждения, производимые на заводе «Каучук», хорошо маскировали город, но не сдерживали атак немецких бомбардировщиков.  Чтобы  не возвращаться со страшным грузом на  аэродромы, немцы сбрасывали бомбы, где придётся.
 
        За каждой из сестёр были закреплены определённые обязанности. Старшая сестра Надя брала в руки небольшой чемоданчик с вещами и пакетик с сухарями.
 
      Средней сестре доверяли «неприкосновенный запас»: на плечо она вешала сумку от противогаза, наполненную двумя – тремя пачками печенья, чтобы можно было покормить младшую сестру, то есть меня, в случае, если разбомбят наш дом, а в руках держала узел с пелёнками.

      Ну а мама прижимала к груди меня, двухлетнего ребёнка, закутанного в как можно большее число одёжек, и документы, включая продовольственные карточки, которые во время войны были дороже дорогого.
      Так как путь до метро занимал около часа в один конец, то,  как правило, мы ночевали дома. Мама приставляла к большой металлической кровати стулья и укладывала всех поперёк её, согревая нас своим телом. Молясь о наших жизнях, она в то же время считала, что лучше погибнуть  всем вместе.

    Война подорвала здоровье многих детей. А сколько  мучений и боли за меня перенесла ты, моя родная, трудно передать. В два года у меня обнаружили воспаление лёгких. Подлечив, поместили в санаторий. Там меня застудили, и дело закончилось двусторонним отитом. К тому же тебя обманули, сказав, что болело только одно ушко, и не посоветовали  даже, как вести себя, чтобы избежать обострения. Это с одной мной столько возни. А рядом ещё две дочери. От недоедания и проживания в холодной квартире они тоже постоянно болели.   Однако ни слёз, ни отчаяния, как рассказывали сёстры, они никогда не видели у тебя. Всегда спокойна, уравновешена, всегда вовремя находила слова утешения и надежды. Как тебе это удавалось? Не представляю.
 
       Мама ожидала моего появления на свет в середине августа 1941 года, и поэтому старалась подготовить  какие-то запасы картофеля и овощей. Имея на руках дочерей девяти и одиннадцати лет, она не могла в дальнейшем рассчитывать на их помощь. Ездить-то приходилось за город, и отпустить их одних она, конечно же, не смогла бы.  В эти поездки она, как правило, брала с собой среднюю дочь Лиду.

     Однажды, а точнее это случилось вскоре после  22  июля 1941 года, когда немцы начали первые бомбёжки Москвы, подходя к дому, мама застыла от ужаса, а потом страшно закричала. Она  услышала рыдания людей, увидела оцепление и жуткие языки пламени на месте нашего, как ей показалось, дома: там остались её старшая дочь Надя и сестра Олимпиада с тремя детьми.

     Нам повезло, беда обошла нас стороной, бомба  разорвалась чуть в стороне. Наши родные пережили сильный стресс, но все остались живы. Повреждена была крыша дома, вылетели окна, в доме разбились зеркало и стеклянная посуда. Но это мелочь по сравнению с горем, которое постигло жителей соседних домов.

         Постоянное напряжение, волнения привели к тому, что в одну из очередных поездок за город  маму сняли с поезда: начались срочные роды. Коренная москвичка в нескольких поколениях, я родилась в роддоме станции Барыбино Михневского района Московской области. Это случилось  4 августа 1941 года.

        В военной Москве было голодно. Сестричка Лида ездила на трамвае в Нижние Котлы (тогда это была окраина города) и привозила оттуда крапиву, лебеду, сурепку. Мама  по-прежнему ездила за город, теперь уже для того, чтобы обменять вещи на продукты. Пришлось отдать отрез, который купили до войны для папы в надежде пошить из него новый костюм.

       Отрез мама берегла до последнего, вывозя вначале менее ценные, на её взгляд, вещи. Однажды она вернулась из очередного  "путешествия" особенно счастливой: ей удалось приобрести квашеную капусту. Но когда сели за стол, радость сменилась слезами: продавцы не постыдились на дно бидона положить немного капусты, а остальную заменить рассолом. Мама была честным человеком, полностью доверяла людям и не опускалась до такой степени, как проверка. А продавцы наоборот оказались из той категории людей, для которых война – мать родная. Поживиться на людском горе им ничего не стоило.
    
         Сестра  Лида частенько вспоминает историю с кошкой и пересказывает её внукам, правнукам и их товарищам. Перед войной умерла мамина тётушка – тётя Дора. Она была одинока, и кошка, которая  жила у неё, была сродни члену семьи. Мама часто навещала старенькую родственницу, а тётя Феодора беспокоилась по поводу кошачьей судьбы после своей смерти. Тётушка была глубоко верующим человеком. Несмотря на то, что в то время не приветствовалось такое отношение к религии, пела в церковном хоре московской Духовской церкви.

         После её похорон мама забрала кошку к себе. А тут началась война. Чем уж питалась кошка трудно сказать, если в семье даже лебеда с крапивой шли на приготовление первого. Зная маму, уверена, что кое-что она отрывала от себя. Но однажды для кошки наступил праздник: по продовольственным карточкам выдали кровяную колбасу. Учитывая, что я ещё находилась в том прелестном возрасте, когда подобная пища мне была противопоказана, мама разделила кусок на три равные части: для дочерей и себя. Кошка, учуяв запах, пребывала в полной боевой готовности.  И надо же было такому случиться: Лида уронила свою колбасу па пол. Котяра в тот же миг схватила кусок и рванула под кровать. Сестра полезла за ней, и маме с большим трудом удалось вытащить её оттуда.  Девочка не понимала, что голодная кошка, почуяв колбасу, просто озверела и была готова защищать попавшую в зубы пищу всеми средствами,  могла бы расцарапать сестре лицо и руки и даже укусить. Мама отдала Лиде свою долю, и инцидент был исчерпан.

           А старшая сестра Надя до конца своих дней мучилась мыслями о том, что она, якобы, чуть не стала причиной моей, по счастью, несостоявшейся гибели. И как её ни уверяли, что она излишне винит себя, не могла успокоиться: настолько это событие затронуло её. Это случилось в 1943 году. Мне было два года, Наде 14 лет, мамина помощница. Мама уже доверяла ей меня, она была спокойна, что старшая дочь подменит её.
        Было начало осени, с полей убрали урожай овощей и картофеля. И теперь москвичи могли заняться поиском и раскопками того, что осталось в земле. Мама с Лидой также воспользовались этой возможностью, а Надю оставили со мной. Более того, ей поручили отоварить хлебные карточки.

       Как видно, чувство голода я познала с пелёнок, потому что одно из первых слов, которое я произнесла почти одновременно со словом «мама»,  было – «булоча». Так я называла хлеб. Причём,  "булоча"  должна быть непременно «большой». Получив хлеб, Надя дала мне, ошалевшей от счастья двухлетке, булку, взяла на руки и мы отправились домой. Дома она увидела, что хлеба  в моих руках нет. Она расстроилась, решив, что я его потеряла, потому что понимала, какой это удар для полуголодной семьи.

      И вдруг она обнаружила у меня в кулачке остаток булки. Она расстроилась ещё сильнее: шутка ли ребёнок съел целую булку, сможет ли организм переработать такое количество пищи. Всю ночь сестричка просидела возле моей кроватки, периодически прислоняя ухо к моей груди, чтобы удостовериться: жива ли я, не случился ли заворот кишок.
      Вот  такими горькими воспоминаниями полна  жизнь  военной Москвы.
 
      В летний период сестёр, как и других ребятишек, отправляли в трудовые лагеря, объясняя, что они могут помочь солдатам поскорее расправиться с ненавистным врагом. Дети собирали в лесу щавель, грибы, лекарственные травы, вязали берёзовые веники. Помогали колхозникам в прополке картофельных гряд, а зимой совмещали учёбу в школе с шефством над ранеными солдатами, которые находились на излечении в госпитале.

      Всю войну женская часть нашей семьи провела в родном городе. Если бы жизнь повернулась иначе,  мы могли бы вместе со всеми москвичами погибнуть в затопленной столице. Но пришла долгожданная Победа, и я подсознательно горжусь тем, что моя семья не покинула Москву в тяжёлые для неё дни 1941 года и вплоть до окончания войны.
 
       Если воспоминания о днях, пережитых в годы войны, я по малолетству писала в основном по рассказам сестёр и покойных родителей, то праздничный салют запомнила навсегда, хотя мне было неполных четыре года.
       Я сижу на папиных плечах (его к тому времени комиссовали по болезни, и он успел поработать по восстановлению Сталинградского тракторного завода),  а вокруг море народа. Казалось, радость разлилась по всей улице. Люди смеются, обнимаются. Удивительное чувство единения. А когда  в честь победителей  небо заулыбалось вспышками салюта, поддержанное громкими возгласами: ура!!!  ура!!!  я невольно влилась в этот многоголосый хор.
      И ещё одно поразило меня: на небе высвечивался огромный портрет Сталина (это имя мне было уже известно). Я удивлялась, потому что не могла понять, как удалось поднять его так высоко. Позднее уже где-то вычитала, что его укрепили на металлических тросах на высоте 500 метров. Это шёлковое полотно (а точнее два, потому что одно был размещено над Пушкинской площадью, а второе - над строящимся  зданием Дворца Советов) было исполнено художником-красноармейцем.

       Окончилась война, и мы зажили счастливой дружной семьёй.
 
                (продолжение следует)               


Рецензии
Раечка, прочла Вашу "Биогафическую повесть. Часть1. Буду читать дальше. Спасибо.
Вот и Вы Москвичи, как и вся страна... Молодцы! Елена.

Елена Шихова-Карпова   12.03.2024 23:10     Заявить о нарушении
Спасибо, Елена, что прикоснулись к моим воспоминаниям. Вчера под впечатлением вашего очерка о блокадном Ленинграде тут же отправилась на сон грядущий. Тяжелы те годы и для нашей семьи. А сегодня - новый день. И солнышко светит так ярко, что просто в восхищении - давно не было такой радости и волнения. Весна, весна - никуда ей от нас не деться!!!

Раиса Лунева   13.03.2024 11:21   Заявить о нарушении
Раечка, дорогая, я рада что слезки высохли. У меня есть продолжение Как все три женщины встретились и примирились. Перекину с прозы попозже. А то накопилось надо
ответы давать. А Весна женщина мужественная. Где Веса, там и Любовь Елена.

Елена Шихова-Карпова   13.03.2024 13:12   Заявить о нарушении
Хорошо. Договорились Жду.

Раиса Лунева   13.03.2024 13:33   Заявить о нарушении
На это произведение написано 9 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.