О французских путешественниках на Восток XIX века

Романский коллегиум : Междисциплинарный сборник. Выпуск 4. – СПб. : Изд-во СПбГУЭФ, 2011.

Е.Э. Овчарова
Санкт-Петербургский государственный политехнический университет

Заметки на полях «Книги путешествий» Гюстава Флобера
    
      С легкой руки Ламартина сложный конгломерат стран, прилегающих к Средиземному морю, стал к середине XIX в. для европейского сознания единым Востоком [1: 4]. Здесь и далее: курсив мой – Е.О.]. Для многих французских деятелей культуры XIX в. путешествие на Восток приобрело характер своего рода ритуала [6, 8]. К примеру – если ограничиться первой половиной века – на Восток устремлялись художники Эжен Делакруа, Александр Декан, Андриен Доза; литераторы Рене Шатобриан, Альфонс де Ламартин, Рене Кайе;, Теофиль Готье, Максим Дю Канн, Гюстав Флобер, Жерар де Нерваль, Эжен Фромантен (известный в свое время, впрочем, более как художник-ориенталист). Произведения, созданные ими  на основе своих восточных впечатлений, сформировали образ Востока в сознании европейского читателя.

     Настоящее путешествие
     Рассказчику всегда присуще естественное желание обработать случайный поток событий, придать ему нарративный характер, подчинив его определенной логике – и в результате вполне возможен выход за рамки документального жанра и превращение повествования в литературное произведение. Как раз именно эта метаморфоза легко может произойти при подготовке к печати путевых заметок [7], как это случилось, например, с дневником французского художника-ориенталиста Андриена Доза – записи Доза, отданные в обработку Александру Дюма-отцу, сохранив, правда, всю подлинную сюжетную канву, превратились в еще один приключенческий роман великого автора («Quinze jours au Sinai», Париж, 1839, русском переводе 1988 г. «Путешествие в Египет) 

    Кажется, что случайный характер потока событий, в который попадает путешественник, должен найти адекватное себе отражение во фрагментарности текста путешествия – таким образом, нарративная организация текста противоречит его достоверности; есть также еще одно свойство текста, на котором часто основывают вывод о документальном его характере: это простота стиля – именно по линии упрощения текста, исключения из него занимательной нарративной составляющей часто идут те, кто создает текст псевдодокументальный.
    Однако, на самом деле,  простота и фрагментарность вовсе не обязательно сопутствуют дискурсу путешествия. Путевые заметки Теофиля Готье («В Африке» и «Константинополь») носят вполне документальный характер, но в них Готье сохраняет все богатство своего слога: перед читателем предстают великолепные пейзажи в классицистическом духе, его развлекают литературные и живописные аллюзии, изящные парадоксы, выразительные характеристики этнографических особенностей представителей разных народов и специфики архитектурных стилей.
    Текст Готье создавался специально для публикации, поэтому его легко было разбить на главы, каждая из которых является вполне связным повествованием об одном из этапов путешествия; очевидно, что в сознании автора книг «В Африке» и «Константинополь» фрагментарность повествования и его достоверность не имели никакой корреляции. Готье ни на минуту не забывает о своих читателях; кажется, он прямо на ходу перелагает свои впечатления в сетку занимательного нарратива, представляется, что он мыслит уже готовыми нарративными структурами; «В Африке» представляет собой набор новелл о переезде из Парижа в Марсель – рассказ Готье столь нагляден, что создается иллюзия присутствия – о плавании на борту парохода под названием «Фарамон», об архитектуре города Алжир, об уличных торговцах, их крошечных лавках и экзотических покупателях, о тяжелой участи ослов и арабских кофейнях, затем мы на мгновение видим Алжир со стороны,  за городскими стенами, где пасутся верблюды и отдыхают кочевники разных рангов. Здесь на путешественников обрушивается облако саранчи, и этот феномен становится предметом следующей небольшой новеллы. День заканчивается экзотическими мавританскими танцами на туземном балу. И так далее. Столь же четко излагает Готье свои впечатления о поездке в Константинополь – впрочем, здесь структура текста продиктована необходимостью, этот материал публиковался в виде законченных очерков в парижском периодическом издании.
   
     Путевые заметки Флобера представляют собой редкий пример естественного текста, обладающего многими привлекательными чертами текста художественного, искусственного – согласно терминологии Умберто Эко.  Может быть, от идеи опубликовать свои записи Флобер отказался еще в самом начале путешествия, когда обнаружил, что бурный поток его впечатлений никак не укладывается в прокрустово ложе коротеньких главок, в которых  молодой писатель хотел, подобно Готье, представить свое путешествие. Трудно, конечно, сказать, думал ли Флобер о структуре путевых заметок Готье, но форма книги «В Африке» (опубликована в 1845 г., путешествие Флобера относится к 1850-1851 гг.) представляется почти идеальным образцом занимательного путешествия. Изо всего задуманного цикла у Флобера получилась только одна в какой-то мере логически завершенная новелла – и то лишь благодаря сильному африканскому ветру хамсину, запершему Флобера и его спутника дю Канна  на некоторое время в каюте канжи, небольшого нильского пассажирского судна. Этот известный отрывок носит название «На канже» и представляет собой, большей частью, рефлексию по поводу путешествия Флобера, начиная с почтового двора в Круассе до Марселя через Париж [9: 32]; здесь есть всплывающие, путающие хронологию повествования (чтобы разобраться, что когда происходило, требуются определенные усилия), воспоминания о путешествии восемнадцатилетнего Флобера по югу Франции в 1840 г., нильские пейзажи, расстилающиеся вокруг канжи, включающиеся в себя неизбежные исторические реминисценции; [9: 33], сентиментальные зарисовки Круассе, подробные описания случайных попутчиков – или весьма краткие и емкие их характеристики и т.д. [9: 32-41].
    Флобер по возвращении в Круассе (в мае 1851 г.) целое лето посвятил обработке своих восточных дневников – но не для публикации, а с тем, чтобы использовать свои записи в позднейших произведениях [2: 49]. Полностью путевая проза Флобера была издана только в XX в., а в XIX в. публиковались лишь отдельные части его «Книги путешествий» [8: 7].
            
     «Тысяча и одна ночь»
      Неким архетипом арабского Востока была знаменитая «Тысяча и одна ночь» в галлановской интерпретации, в такой же роли выступала Библия для Ближнего Востока; отклонения реальности от этих классических образцов вызывали явное недовольство романтиков, проявлявшееся в иронии, подчас весьма едкой. Романтикам, путешествовавшим по странам Восток, сказочная действительность «Тысячи и одной ночи» оказалась совершенно необходима  ; хотя бы для мгновенного, без особых усилий создания местного колорита, эта волшебная сказка становилась своего рода героическим прошлым Востока, на фоне которого приметы европейской цивилизации представлялись писателям-романтикам признаком наступления дурного вкуса, своего рода святотатством. Прием иронического сближения волшебной сказки и современного быта чрезвычайно характерен для восточных очерков Готье, подчас его ирония приобретает убийственный характер. Жерар де Нерваль и Эжен Фромантен весьма успешно пользовались материалом «Тысячи и одной ночи» как структурообразующей основы сюжетов своих книг.
    Александр Дюма весьма часто использует подобное сопоставление банальной и волшебной реальности для создания комического эффекта, носящего у него буффонадный оттенок. Этот прием используется, например, для описания посещения восточного принца – любителя шампанского; день посещения, полный сказочных реминисценций, завершается в театре просмотром популярного водевиля [4: 32-33].  Таким же образом Дюма обставляет банальное вымогательство стражников, охранявших канал Махмудийа, пересечь который было необходимо путешественникам. Дюма, привлекая магический антураж, дает ироническое описание паспортов, которые должны были, но не смогли,  помочь героям в прохождении этого этапа путешествия: «в центре изображены план и постамент храма Соломона, по углам – печать Салах ад-Дина, печать Сулеймана и рука справедливости Мухаммеда», тем не менее, все эти магические знаки без десяти пиастров (восьмидесяти су)  не возымели никакого действия» [4: 34].
     В книге Дюма «Тысяча и одна ночь присутствует в качестве своего рода постоянной декорации, на фоне которой происходит путешествие, так, Каир для него – дивный город «Тысячи и одной ночи» [4: 20, 33, 34, 35-38].Сказочный цикл возникает в воображении героя путешествия сразу по прибытии в Александрию при виде кади  на базаре и сопровождает его на протяжении всего повествования:  «Тщетно старались мы побыстрее выбраться отсюда: базар являл собой такое скопище ослов, верблюдов, торговцев и тюков, что нас только толкали, ругали, прижимали к стенам лавок, мы же не могли сделать ни шагу и хотели было вернуться, когда увидели кади, совершавшего обход в сопровождении кавасов. Сразу на память пришла «Тысяча и одна ночь» [4: 20].
    Как замечает С. Зенкин в статье, предваряющей издание на русском  языке восточных путешествий Теофиля Готье [5: 9], в сознании читающей публики произошло смешение действительной реальности и ее имитации, основанной на литературных и живописных образах Востока; начало этому явлению было положено давно, во времена португальских мореплавателей и распространения трудов знаменитого в XVI в. путешественника Вартемы [3] – а, возможно, и ранее, с эпохи крестовых походов. Герои книги Александра Дюма «Путешествие в Египет» существуют именно в такой виртуальной действительности; .
          В тексте Флобера  практически нет примет «Тысячи и одной ночи», этот текст не является для него знаковым –  некая параллель с ним возникает в «Книге путешествий» разве что только в связи с танцовщицей (альмеей) Рюшук-Ханем, которая являлась для Флобера как бы олицетворением загадочного Востока, неким воплощением восточной принцессы; но свидание  с ней вызывало у Флобера также и библейские аллюзии (Юдифь и Олоферн) [9: 94].

     Стереотипы
     К началу эпохи романтизма существовал круг традиционных, можно сказать, стереотипных представлений о Востоке – так, Восток казался европейским литераторам воплощением какой-то особой, непостижимой для европейца, мудрости.
    Египет олицетворял для образованных путешественников таинственный источник знаний современной цивилизации. Традиционно в описаниях путешествий присутствовали восточные бани, «танец пчелы» и другие экзотические танцы, верблюды, приниженное положение женщины на Востоке, особенности арабской кухни и мусульманские святые.    
    Зачин, с которого начинается путешествие Дюма, уже содержит набор стереотипов; знаменитый романист пишет о таинственной Исиде – древней, голой и выжженной солнцем египетской земле, таинственной прародительнице мира, которому она завещала, как загадку, неразрешимый секрет своей цивилизации [4: 17]. Впрочем, Дюма не отводит Древнему Египту большого места в своем повествовании; жизнерадостный и энергичный герой Дюма с энтузиазмом прокладывает свой путь среди полусказочной восточной действительности, совершая, время от времени, длительные исторические экскурсы (Александр Македонский, Наполеон, крестоносцы). 
   В тексте Флобера присутствует не набор выспренних фраз, а подлинное, глубокое чувство, затрагивающее самые глубины его существа, волнение при соприкосновении с оживающей на его глазах античностью;. Флобер обладал даром не только видеть и запечатлевать окружающую действительность, но проникать в самую суть происходящего. Но Восток для Флобера – как и для Дюма и Готье – также явление умозрительное, будоражащее воображение, имеющее в своей основе литературные реминисценции.
        Гюстав Флобер был чрезвычайно увлечен своим путешествием на Восток; после погружения в мир античного Востока – Б.Г. Реизов отмечал, что уже та, первоначальная, редакция этой повести поражала обилием задействованного исторического материала – Флобер чувствовал настоятельную потребность окунуться в атмосферу современной жизни этого региона. Восточная  тема разрабатывалась Флобером с 1845 г. в связи с идеей «восточного рассказа» – так именовал Флобер в письмах к друзьям первый вариант «Искушения святого Антония».
    Аллюзии на литературные и исторические сочинения, на художественные произведения, возможность увидеть воочию разнообразные реалии, известные по книгам, держат Флобера первую половину его египетского путешествия в состоянии крайнего возбуждения [9: 59]. Порой самые незначительные поводы вызывают у Флобера весьма сложные ассоциации: так, например, при виде осла писатель вспоминает сразу несколько культурных феноменов – Парфенон, предание о въезде Иисуса Христа в Иерусалим, а также фреску в Сен-Жермен-де-Пре: «Осел в классической позе, точно из Парфенона, одна нога выставлена вперед, чинное выражение на морде, как у Иисусова осла на фреске Фландрена в Сен-Жермен-де-Пре» [9: 69]. Гроздья фиников на пальмах, замеченные путешественником по дороге в Розетту, вызывает в его воображении воспоминание о герое Сервантеса, верном спутнике Дон Кихота, Санчо Панса: «лиловые облака, широкая дорога, загородные дома, гроздья фиников на пальмах. Вспоминается речь Санчо на свадьбе Каманчо: «О прекрасная девушка с тяжелыми серьгами в ушах – ни дать ни взять пальма, увешенная финиками» – сравнение поражает меня своей точностью» [9: 49]
     Кажется, что даже галантные похождения занимают Флобера лишь постольку, поскольку он имеет дело с представительницами восточной цивилизации. Так, после любовного свидания с Рюшук-Ханем Флобер записывает: «нервы мои были перевозбуждены потоком реминисценций» [9: 94].
      Страстное желание лицезреть сфинкса приводит Флобера и его спутника Максима Дю Канна в состояние крайней экзальтации, захватывающей даже их проводников: «В половине четвертого добираемся до края пустыни, посреди которой возвышаются три пирамиды. Не в силах сдерживать себя долее, я пришпориваю лошадь, и она пускается в галоп, шлепая по заболоченным низинам. Две минуты спустя Максим устремляется вслед за мной. Из моей груди вырываются какие-то непроизвольные возгласы; укутанные облаком песка, добираемся до сфинкса. Поначалу и арабы наши скакали за нами с криками: «;;;;;!, ;;;;;! (Сфинкс, Сфинкс!) О! о! о!» Изваяние все росло и росло, выступало из земли, точно собака, которая лежала, а теперь поднималась на лапы.
           Сфинкс Абу-эль-Худ («Отец ужаса»). ; Песок, пирамиды, сфинкс – все это серое, подернутое розовым светом; небо ярко голубое, над вершинами пирамид парят орлы. Останавливаемся перед сфинксом, взгляд его ужасен; Максим очень бледен, у меня, кажется, вот-вот голова пойдет кругом, стараюсь превозмочь себя. Обезумев, несемся прочь среди камней. Затем уже шагом объезжаем пирамиды у самого основания» [9: 59].
     Впрочем, отнюдь не все восточные диковины вызывают волнение молодого писателя. Ему свойственна какая-то особая избирательность: так, увиденные в первый день прибытия в Александрию знаменитые обелиски, так называемые «иглы Клеопатры», колонна Помпея и восточные бани не вызывают особого интереса путешественника. В силу этого своего свойства, в начале путешествия Флобер еще мог вызвать в себе восторг перед знаменитыми египетскими памятниками, даже строение тел местных жителей напоминало ему об египетских архитектурных сооружениях; он записывает в своем дневнике: «В Египте все архитектурно: и формы земной поверхности, и растительность, и строение человеческого тела, и линии горизонта» [9: 66]. Но во второй половине путешествия туристический вояж с осмотром достопримечательностей Флоберу становится неинтересным, восторг сменятся тоской, даже раздражением, он повсюду видит только приметы скуки и тоски. После посещения загородных садов – загородных дач Пастре и Аббаса-Паши – Флобер записывает: «Сады выглядят до крайности уныло, можно сдохнуть от скуки: деревья хотят сделать вид, что позади них нет пустыни, а она подступает повсюду, расстилается вдоль горизонта. В саду Аббаса-паши флигель с колоннами; на переднем плане зелень, на заднем – пустыня. Здесь некогда, сидя у окна, султанша видела вдали мчащегося во весь опор верблюда и с тоской смотрела на бескрайние пространства…» [9: 163]. В Филе около Асуана: «С утра никуда не выезжаю, одолевает тоска. Господи боже мой, отчего она преследует меня повсюду! Во все время моих странствий она шла за мной по пятам и вместе со мной возвратилась домой!.. В понедельник отчаянный хамсин, красные облака, небо потемнело, песок наполнился горячим ветром; сжимается грудь, на душе печаль; как жутко, должно быть, сейчас в пустыне» [9: 111].
    Ему становится скучно восторгаться храмами, ничего не прибавляющими к тому знанию Востока, которое ему необходимо [9: 121, 156].
       
    Женщины
    Дюма много пишет о приниженном положении женщины Востока [4: 26]. Зоркий глаз Теофиля Готье подмечает слишком многое в окружающей действительности, чтобы делать однозначные выводы. Внимательно наблюдающий за окружающей жизнью Флобер также нигде не находит повода для высказывания общих соображений о положении женщины на Востоке, он просто описывает то, что проходит перед его глазами – здесь портреты европейских женщин, волей судьбы занесенных в Египет, альмей (худенькая и трогательная Бембе, красивая и статная Рюшук-ханем, София со злым и чувственным лицом), свободных танцовщиц-негритянок (Азизе и ее подруги), рабынь-негритянок (корабль с рабынями и их сопровождающими, плачущая негритянская девочка), замужних женщин-мусульманок в покрывалах, следующих за своими мужьями – и нет особого основания полагать, что кто-то из этих представительниц самых разных слоев восточного общества более угнетен и несчастен, чем мужская часть населения.
     «Книга путешествий» представляет собой запись непосредственных впечатлений по ходу его восточного путешествия, перед читателем проходят множество картин жизни Востока, так же как в реальной жизни, перед нами предстают только части сюжетов, начала и конца которых мы никогда не узнаем. Некоторые из них драматичны – например, краткий рассказ о смерти перешедшей в мусульманство француженки и неподдельном горе ее дочери, мы немного узнаем о новообращенной мусульманке, но уже ничего – о дочери, горю которой мы мимоходом глубоко посочувствовали, некоторые трогательны – как история тихой альмеи Бембе и ее барашка, мы навсегда расстаемся с Бембе,  когда она выглядит усталой и покупает хлеб для съестных припасов Флобера и Максима Дю Канна, дальнейшее неизвестно; большинство сюжетов, а их чрезвычайно много, просто бесчисленное множество, носят совершенно нейтральный характер, просто картины текущей жизни, не имеющие начала и конца.
    
    Россия
    Флобер был чрезвычайно увлечен своим путешествием на Восток, он тщательно готовился к нему; России в тексте путешествия вообще не должно было быть. Тем не менее, в этих путевых записях Россия присутствует, пусть даже в виде эпизодических упоминаний (всего три, не считая сапог из русской кожи) – и этот факт представляется весьма интересным.
    Первое, совершенно неожиданное появление России происходит в контексте политических событий того времени. В самом начале египетского путешествия, по дороге из Александрии в Розетту, Флобер и его спутник, Максим Дю Канн, посещают крепость Абукир, охраняемую турецким гарнизоном. Путешественники беседуют с гарнизоном, добродушные турки разглядывают их оружие; разговор идет о войне, о военных, о России, то есть происходит обсуждение политических новостей. Максим Дю Канн, человек довольно амбициозный и более агрессивный, нежели Флобер, с высокомерием просвещенного европейца делает уничижительный вывод в сторону России – он приводит константинопольскую поговорку: «Французы – хорошие солдаты и т.д., русские – хорошие свиньи», чем, надо полагать, вызывает одобрение гарнизона. Думается, что после этого крепость огласил довольный смех добродушных турок. Далее путешественникам подали превосходный кофе, они выехали из крепости и поехали дальше, следуя вдоль моря.
    Интересы Флобера лежат в области развития литературы, более всего Флобера занимает поток пестрых, необычных впечатлений от окружающей его жизни, который он впоследствии использует для создания своих шедевров. Только иногда он проникается созерцательным настроением, например, ощущением бескрайности загадочного Востока. Вот впечатление на прогулке по левому берегу Нила в окрестностях Розетты: заросли тростника, редко встречающегося на берегу Нила, разлитый на воде солнечный свет, проплывающая мимо барка; Флобер думает, что это и есть настоящий Восток, меланхолический, убаюкивающий; он начинает ощущать его бескрайность и видит себя затерянным среди этой безжалостной громады; но это эпизодическое впечатление среди потока самых разнообразных картин, событий и разговоров. Возможно, что Россия для Флобера располагалась где-то среди безжалостного  восточного пространства, затерянная на его бескрайних просторах.
   Следующий эпизод: в городе Булак на Ниле Флобер посещает греческие церкви в момент православного праздника крещения. Он всю ночь ожидает начала праздника  – сидит в кофейне с Максимом Дю Канном и другим своим постоянным спутников по Египту, поваром Жозефом, посещает открывающуюся в более раннее время  армянскую церковь, которая расположена рядом с греческой, изучает ее убранство и прихожан. В четыре часа утра открывается греческая церковь. Иконы в греческой церкви выполнены в византийском стиле, но они напоминают Флоберу не о Византии, не о Риме, не о древних христианских святынях и связанных с ними вопросах, изучение которых он посвятил много времени и сил. Свидетельство тому есть и в тексте «Книги путешествий» – в записи, относящейся к посещению города Мединет-эль-Файюм,  там чрезвычайно ученые молодые люди, Гюстав Флобер и Максим Дю Канн февральским вечером 1850 г. вели беседы о святом Антонии, об Арии, об Афанасии Александрийском.
     Иконы напоминают Флоберу о России: «В греческой церкви византийские иконы в русском стиле, от них словно зимой пахнуло». То есть, Флобер видит Россию, а Россия – это снег, это бескрайнее и холодное, безмолвное пространство русской зимы.

     Россия напоминает Флоберу о себе еще раз – в  Асуане, в асуанской кофейне, где через соломенную крышу просвечивало солнце, а мимо брели верблюды. Флобера осматривает посетителей и поражается пестрому составу посетителей кофейни. Кто только сюда не заходит!  - к этому выводу приходит Флобер, заметив напротив себя русского, видимо, находящего здесь на службе (каваса). Флобер не описывает подробно многочисленных посетителей кофейни, он выбирает для записи самого необычного из них – самым экзотическим персонажем среди этого смешения племен и наций для него оказывается русский.
   
    Междисциплинарный семинар на берегу Нила
   Познания Флобера и его спутника весьма обширны, их интересы лежат в области развития литературы; путешествуя по Нилу, они обсуждают пути ее развития, их вечерние беседы подчас достойны междисциплинарного научного семинара [9: 83]. В городах почта, помимо писем родственников и друзей, приносит издания новых романов – например, в Александрии Флобер читает романы Жорж Санд, Мишеля Масона и Огюста Люше, в Асуане новую пьесу Эмиля Ожье «Габриэль». Литературная деятельность не прекращалась Флобером ни на минуту [9: 110]. Именно для новых идей Флоберу и был необходим Восток с его необычной жизнью, стереотипные представления могли служить ему лишь некоей отправной точкой для работы, но в процессе развития темы они отбрасывались. Путешествие на Восток было весьма плодотворно для Флобера, оно дало ему импульс для его произведений  – и не только восточной тематики; именно во время путешествия, как известно, у Флобера складывается основа для концепции «Мадам Бовари».

БИБЛИОГРАФИЯ

1. Berchet Jean-Claude. Le voyage en Orient. Antologie des voyageurs fran;ais dans le Levant au XIX si;cle / Jean-Claude Berchet. – Paris. Robert Laffont: 2001.
2. Daunais Isabelle . L'Art de la mesure ou l'invention de l'espace dans les r;cits d'Orient (XIX si;cle). / Isabelle Daunais. – Presses Universitaire de Vincennes. Les Presses de l'Universit; de Montr;al, 1996.
3. The Itenerary of Ludovico di Vartema of Bologna from 1502 to 1508 /  New Deli-Madras: Asian Educational Service, 1997.
4. Дюма А. Путешествие в Египет. / А. Дюма, А. Доза. – М. : Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», 1988.
5. Зенкин С.  Два восточных путешествия Теофиля Готье / Теофиль Готье. Путешествие на Восток. –  М. : Издательство им. Сабашниковых, 2000.
6. Косматова Е.Э. Ритуал путешествия в экзотическую страну в очерках Теофиля Готье «En Afrique» / Материалы международного форума Ритуальное пространство культуры 26 февраля – 7 марта 2001 г. – СПб. : Издательство Санкт-Петербургского философского общества, 2001, С.217-218.
7. Овчарова Е.Э. Алжирские дневники Эжена Фромантена и проблема жанра в литературе путешествий / Романский коллегиум : Сборник междисциплинарных научных трудов. Выпуск 1. – СПб. : Издательство СПбГУЭФ, 2007, С.77-93
8. Соколова Т.В. Гюстав Флобер – путешественник.// Г. Флобер. Путешествие на Восток. – М.: Издательская фирма «Восточная литература», 1995.
9. Флобер Г. Путешествие на Восток / Г. Флобер. – М. : Издательская фирма «Восточная литература», 1995.