Еврей

                *   
«Эх, кто бы отнёс меня пописать?» — подумал Изя Шматковский, протирая глаза и поднимаясь со старого дивана. Этот предмет мебели был настолько древним, что хозяин уже не мог точно вспомнить, когда и откуда он появился в их доме. Вставать не хотелось, более того, Изю ужасно клонило в сон, но естественные позывы не оставляли ему выбора.

Израиль Аркадьевич Шматковский поднялся на ноги. Его яркая фигура сразу же нарушила гармонию комнаты, которая до этого выглядела вполне уютно. Старик был одет в грязную длинную майку, которая облегала его тело, словно костюм персонажа мультфильма. Она скрывала впалую волосатую грудь и выдавалась вперёд в районе живота. Длинные семейные трусы, давно потерявшие свой первоначальный вид, завершали его образ. Всё это бесформенное и бесцветное нагромождение покоилось на тонких костлявых подпорках, именуемых ногами, и поросших редкими белесо-кудрявыми волосами.

Каждое утро Израиль Аркадьевич Шматковский просыпался с ощущением, что вот-вот должно произойти что-то неприятное. Сегодняшнее утро не стало исключением — серый свет уже заглядывал в окно, предвещая начало нового дня. Зима была тем временем года, которое он особенно не любил, так как в этот период все его застарелые болезни обострялись.

Проходя мимо шкафа с зеркалом, он обычно останавливался, чтобы мельком оценить своё отражение. И каждый раз, когда он смотрел на себя, настроение его падало. Затем он шёл в санузел, где в осколке зеркала, освещённом лампочкой, мог рассмотреть себя более внимательно.

Портрет старого еврея, отражённый в зеркале, впечатлял! Его глаза навыкате всегда слезились, а нижнее обрамление больше походило на маленькие сизые мешки. В той же цветовой гамме было выполнено и массивное окончание носа, скрывавшее под собой две волосатые ноздри. Одутловатая нижняя губа напоминала огромного дождевого червя, она так выпирала вперёд, что казалось, будто в любое время может покинуть своё пристанище. Морщинистый лоб резко переходил в багровую массивную лысину. Этот скошенный подъём в сорок пять градусов к макушке придавал всему черепу устрашающий вид авианосца военно-морского флота. Всё выглядело бы именно так, если бы не редкие кучерявые седые волосы по бокам.

Процедура мочеиспускания длилась весьма долго — аденома простаты давала о себе знать. По этой же причине, выйдя из туалета, Изя практически бежал туда уже минут через десять, чтобы возобновить процесс. Так происходило постоянно в течение суток, пик приходился на ночь.

Умывался Шматковский своеобразно — одной лишь правой рукой, а левая его рука находилась за спиной и придерживала на спине майку. Для чего? Наверное, чтобы не намочить. Тоненькая струйка воды, приятно журча, наполняла его ладонь. Ловким привычным движением он промывал глаза и только затем этой же влажной рукой проводил по лбу и лысине. Ну вот, пожалуй, и весь моцион. Ах да… Губы… На них всегда оставались крошки от вчерашней вечерней трапезы. Чтобы справиться с этим, требовалась ещё одна ладонь с водой. Этой воды, к тому же, хватало и на его двойной подбородок. Зубы, а вернее то, что от них осталось, Израиль Аркадьевич чистил редко, по всей видимости, экономил зубную пасту и воду.

Вот и всё… Утренний туалет закончен. Теперь обязательно посмотреть на счётчик расхода воды. Надев очки и убедившись, что цифры на приборе не сильно потревожены, Изя успокаивался. Теперь он мог считать себя готовым к дневным мероприятиям.

                *
 
Прежде чем насладиться завтраком, Израиль Аркадьевич с удовольствием занимался своим внешним видом. Живя один, он мог бы и не одеваться вовсе, ведь никто не увидит его. Но это было необходимо ему, и это, если хотите, придавало смысл его существованию.

Одевался Изя всегда в своей комнате. В этот раз он надел бежевые фланелевые брюки, которые были ему немного велики в коленях и сильно засалены на заднице — сказывался его сидячий образ жизни. Кровать Шматковский никогда не заправлял по двум причинам: во-первых, для проветривания, а во-вторых, чтобы не тратить время на заправку, ведь вечером он снова её разбирал для сна. Во всём он был расчётлив и экономичен, не тратя силы и время понапрасну.

Завершающим штрихом стала его любимая рубашка в полоску с очень грязным воротником. Он не любил часто стирать, и здесь тоже был свой расчёт — экономия стирального порошка, да и до дыр можно было бы достирать…

Вторым важным делом перед едой для Израиля Аркадьевича было обязательное посещение комнаты его жены. Это стало вечным ритуалом, ведь в этой комнате когда-то жила его Бейла. Он часто приходил сюда, целовал фотографию любимой, разговаривал с ней, а иногда и плакал.

Его любимая Бейла умерла три года назад, и забыть её было невозможно. Она всегда была для него опорой и поддержкой. Кто он теперь без неё? Чахлая олива на берегу Иордана — одинокий, всеми покинутый еврей.

Сын Израиля Аркадьевича, Максим, был непутёвым человеком. Задолго до смерти матери он уехал в Израиль, а затем окончательно перебрался в Америку. Ждать помощи от сына, который звонил отцу лишь раз в год, да и то только перед католической Пасхой, Изе не приходилось.

                *   
Шматковский с удовлетворением взглянул на своё отражение в зеркале и остался доволен увиденным. Он с ностальгией вспомнил, как когда-то, будучи молодым человеком, прогуливался по Бердичеву в этой самой полосатой рубашке, притягивая взгляды прохожих. От девушек не было отбоя.

Затем была Одесса, где он познакомился с Бейлой на Привозе. Она торговала свежей рыбой и была такой розовощёкой и пышнотелой, что Изя сразу обратил на неё внимание. Сегодняшние воспоминания принесли ему смешанные чувства — и печаль, и радость.

Израиль Аркадьевич нахмурился и направился в комнату своей жены. Здесь уже стоял другой диван, над которым висел старый ковёр с замысловатыми, но выцветшими от времени орнаментами. У окна примостился фикус, а на окне болтались пыльные занавески. И, конечно же, был комод — куда же без него.

В этом комоде Бейла хранила свои безделушки, деньги и бутылочку пейсаховки — изюмной самогонки, которую ей постоянно дарили друзья и знакомые. «Белую головку» — русскую водку — она никогда не признавала и использовала её только как протирку для лица. В конце жизни она даже перестала умываться, предпочитая протирать лицо водкой, приговаривая: «Куда уж лучше, чем эта хлорка из-под крана».

На комоде в обычной дешёвой рамке стояла небольшая чёрно-белая фотография Бейлы. Изя нежно взял портрет жены, ласково провёл по нему руками и несколько раз поцеловал стекло в разных местах. Затем он отвёл фотографию на расстояние вытянутой руки, внимательно осмотрел лицо жены, сморщил лоб и начал негромкий разговор со своей Бейлой. В конце разговора он снова поцеловал портрет и вернул его на место.

С чувством исполненного долга Израиль Аркадьевич чинно вышел из комнаты, затворив за собой дверь. Завтра утром вся эта церемония повторится, и никак иначе.

                *
 
Кухня была вторым святым местом в доме после комнаты супруги. Здесь Шматковский ощущал себя как в раю. Хотя помещение было небольшим, для него оно казалось уютным, и места было достаточно.

Прошлое лето унесло с собой Бейлу и её любимого кота Фиму. Изя тоже очень любил своего питомца. Конечно, он больше любил жену, это даже не обсуждается, но и Фиму он просто обожал. Шматковский души в нём не чаял. В углу стояли плошечки кота, из которых он всегда ел и пил. Изя сохранил их как память о своём любимце.

В последний год жизни Фима сильно болел, его подкосила мочекаменная болезнь. Временами его так скручивало, что душераздирающий кошачий вой стоял по всей квартире. Лучше даже не вспоминать об этом. Чтобы отвлечься от нахлынувших воспоминаний, Шматковский подошёл к окну.

Узкая улочка, ведущая в горку, была заполнена автомобилями. Кое-где брели редкие прохожие, а голая кирпичная стена соседнего дома — вот и все достопримечательности, которые не принесли Израилю Аркадьевичу должного успокоения. Всё, что он постоянно видел из этого своего окна, было только его, Изиной, Москвой. Другой Москвы для него не существовало.

                *

Шматковский задумался о прошлом, вспоминая, когда они с Бейлой переехали жить в Москву. Он считал, что это было одной из немногих ошибок их молодости.

Почему они покинули свою любимую Одессу? Пытались найти лучшую жизнь? Но зачем? Чего им не хватало в родном городе? Лучше бы они, как и многие в то время, уехали в Израиль. А что? Денег не нашлось... Но их никогда не бывает достаточно!

Большие деньги всегда у тех, кто стремится покинуть свою Родину, будто где-то, когда-то и кому-то они будут нужнее.

А что Шматковский? Одно слово — еврей. Его тогда даже чуть не посадили, пытаясь сделать из него козла отпущения. Ух… Как же Шматковский ненавидел Москву! Израилю Аркадьевичу так и не удалось найти здесь свою нишу, как это сделали другие приезжие — те, кого он считал хапугами и взяточниками. Себя же он к таковым не причислял.

                *

В своих воспоминаниях Изя вновь обращается к своему коту Фиме. Промучившись с его болезнью, они приняли решение усыпить питомца. По вызову пришли двое ветеринаров в халатах. Фима, словно предчувствуя их приход, уже ждал их, растянувшись у входной двери. Он даже не пошевелился, когда они появились.

После короткой подготовки в кота ввели шприц. От неожиданности он резко дернулся, совершив свой последний кульбит, и, приземлившись, уже больше не шевелился. Ветеринары взяли полторы тысячи рублей и, надев перчатки, положили Фиму в мешок. Они пообещали, что завершат кремацию и погребение согласно оплате.

Примерно через месяц Изя увидел по телевизору сюжет о подставной фирме, которая якобы занимается усыплением животных и их кремацией и захоронением. На самом деле, как выяснилось, «котов в мешках» вывозили за город в лес и сбрасывали в одну большую яму. Шматковский долго плакал, чувствуя, что его Фима тоже где-то там, в лесу, но не мог ничего поделать.

После смерти кота Изя каждый день менял воду и добавлял еду в плошки своего питомца. В то время ему казалось, что кот находится в комнате Бейлы и стоит только позвать его, как он прибежит. Но Изя так ни разу и не окликнул Фиму.

                *

Шматковский открыл полупустой холодильник и достал оттуда хвост селёдки, оставшийся от ужина. Он положил в тарелку две почерневшие от времени варёные картофелины, горбушку чёрного засохшего хлеба и головку лука. Оглядев свой утренний рацион, Изя вздохнул и повернулся к газовой плите.

Старик наполнил чайник водой из-под крана и поставил его на конфорку. Шматковскому нравилось это действие. Огонь зажжённой плиты давал свет, цвет и тепло, а звук закипающего чайника наполнял кухню приятным и домашним уютом. Такой же уют и тепло наполняли и душу самого хозяина.

Израилю Аркадьевичу порой казалось, что он совсем не одинок и в его доме по-прежнему живёт Фима, который вальяжно ходит по комнатам, создавая видимость занятости. А из соседней комнаты доносится приятный приглушённый храп жены, говоря о том, что Бейла жива и невредима, но пока ещё спит. Изя представлял, что жена видит сон про Израиль, в котором она так и не побывала ни разу за всю свою жизнь. Жаль, что её жизнь оборвалась на цифре «75». Изя был ей ровесником, хотя супруга часто заменяла ему даже маму. Такая умная и прозорливая была его Бейлочка.

Изя всегда признавал главенство жены. Он хоть и был евреем, но своим поведением и образом жизни напоминал русского, как говорила ему Бейла: «Ты, Изя, такой же философствующий лентяй, только к тому же ещё и пьющий». А это было для него почти оскорблением. Да, Шматковский выпивал, и это началось в его жизни ещё во времена гонений в стране на иудеев. Тогда мало кого, имеющего в паспорте в графе «национальность» галимое «еврей», брали на работу. Везде отказывали. Вот Изя и выходил из ситуации, а что было ему делать? Он выпивал, но не спился.

                *

Изя с наслаждением обгладывал хвостик селёдки, вспоминая, как его жена готовила прекрасный форшмак по праздникам. А маца к Пасхе? О, это поистине святое блюдо, о котором лучше даже не вспоминать…

Чай оказался вчерашним, и его осталось совсем на донышке. Шматковский добавил в заварочный чайник свежего кипятка, рассчитывая, что заварки хватит и на завтра. Из холодильника он достал сыр, уже не первой свежести, с зеленовато-белым налётом, но это не помешало Изе с удовольствием его съесть.

В его памяти начали всплывать различные устойчивые словосочетания: «завтрак туриста», «завтрак на траве», «завтрак у Тиффани». Свой же скромный завтрак, который подходил к концу, он решил назвать «завтрак старого еврея».

Израиль Аркадьевич встал из-за стола, решив не мыть посуду. Ему пора было собираться в «СОБЕС» — орган социальной защиты населения, где ему предстояло обменять свою карточку москвича, так как срок её действия истёк.

«Удивительно! Неужели о таких, как я, ещё кто-то помнит и беспокоится? М-да, неужели мы ещё кому-то нужны…» — подумал старик и медленно направился в свою комнату, чтобы переодеться.

                февраль 2017г.+)