Нина

    Льет дождь. Время – ближе к шести вечера. В Нью-Йорке в это время трудно поймать такси, хотя они и скользят одно за другим длинным желтым ручейком. Люди, впереди меня стоящие вдоль дороги, выхватывают их из густого потока машин.
    Наконец-то и я проскальзываю в душное нутро мокрого авто.
    Я еду к Нине.

    Город растворяется в дожде – он словно заштрихован серым карандашом, но видны вкрапления расплывчатых пятен от света окон, витрин, фонарей. Не сразу понимаю, что уже двигаемся вдоль Центрального парка. Его почти не видно за усилившимся дождем. Ощущение такое, будто смотрю мистический фильм: что-то эфемерное и воздушное, ускользающее от пристального взгляда. Или это художник-оформитель набросал этюд тусклыми мазками?
    Все вокруг подвешено в пространстве: расплывчатые деревья, плохо проявленные фонари, льющие пушистые шарики света, неясные очертания тревожных домов с приглушенным светом окон.

    Шуршат машины по мокрой осенней дороге. Фары, затушеванные туманом, высвечивают фигурки пешеходов, спешащих на переходе. И кажется, что люди, двигающиеся и безмолвно разговаривающие по телефону, не догадываются, что попали в нереальный мир замысловатого слияния воздуха, дождя, тумана...

    И я тоже не здесь, а там, куда нельзя вернуться. Я вижу прошлое словно сквозь крылышко стрекозы - тонкое, хрупкое, скользящее вверх-вниз...

    Сколько мы не виделись? Что-то около тридцати лет.
    Я направляюсь в дом, где жил Джон Леннон и возле которого был убит.
    В нем селятся известные люди - и здесь живет семья девочки из маленького волжского поселка. Девочка Нина - из моего детства.
    Интересно, как плетутся человеческие судьбы? И кто или что соединяет людей и события?

    Усталый дождь замедляет свое представление, и мне кажется, что капли, прежде чем опуститься на землю, повисают в воздухе.
    Машина останавливается на перекрестке перед мерцающим отражением красного. И в этот самый миг крупные дождинки ударяют о стекло виртуозными барабанными палочками и звонко запели.

    Вот и их дом. Мне он кажется вознесённым над реальностью – покачивается в дымке дождя, подрагивает в вечерней туманности.
    Открываю зонт и спешу к главному арочному входу.

    Пока поднимаюсь на четвертый этаж, вспоминаю недавний неожиданный звонок.

        – Это я, Ада, дочь Нины Громовой, – услышала я приятный молодой голос.
         Я испугалась, что случилась беда. Пришла к такому возрасту, когда все чаще получаю сообщения о печальных событиях у друзей и знакомых. Поэтому осторожно задаю свой вопрос.
        – Мама живет со мной, – что-то в её голосе дрогнуло. – Я прочитала Вашу книгу, узнала места, о которых мама рассказывала: Ахтуба, наш дом на пересечении улиц Южной и Восточной. Мы сейчас живем в Нью-Йорке. Знаю, что Вы здесь бываете. Можно Вас пригласить к нам?
        – Я прилетаю через несколько недель, – сообщаю я.
          Она обрадовалась:
        – Я об этом и не мечтала. Мы очень будем ждать.
        – Могу я с Ниной поговорить? Как она?
          После небольшой паузы дочь мягко заметила:
        – Приходите обязательно и тогда поговорите с мамой.

           Дверь открыла молодая миловидная брюнетка с большими цыганскими глазами и черными изогнутыми бровями. Неожиданный контраст являла её мраморная молочная кожа. Нина! Только у Нины, я помню, смуглая кожа. "Рада Вас видеть!"- обняла меня Ада.

        После сумрака улицы так приятно оказаться в теплом и светлом помещении. Я сняла мокрую обувь, поставила в сторону – влажный след остался на вишневом паркете. Прошли в гостиную: просторная комната в медовых тонах, над камином – яркая оранжево-желтая картина.
        В мягком широком кресле, спиной ко мне, сидит женщина: я вижу только её короткие волосы цвета черного перца, перемешанного с сухим снегом. Она смотрит в окно, склонив голову набок, словно любопытный котенок; на коленях вязание – одна спица выпала, петли распускаются под тяжестью фиолетового клубка, который упал на пол.

          – Здравствуй, Нина, – подошла я.
            Женщина не ответила, но спустя минуту медленно повернулась ко мне и удивленно посмотрела:
          – Адочка, а я эту женщину уже видела во сне, только давно, когда она была девочкой.
          – Мама, это Вера. В детстве вы жили на одной улице.
          – А теперь она пришла в мой сон, – нараспев произнесла женщина, которая была Ниной. – Я сегодня ездила к родителям. Ну ты знаешь, Вера, они остались жить в Ахтубе, – тихо заметила она мне. – Они мне сегодня подарили котенка. Адочка, а где же мой котенок?

          Мне стало больно. Я еще о чем-то спросила, присев на пол перед ней. Но Нина, не глядя на меня, сказала:
           – Я так рада, что ты мне снишься! Расскажи, как там у нас дома.

          Она хотела слушать о людях и местах нашего детства, и я пересела в кресло напротив и стала описывать нашу улицу, дома, соседей, моих друзей. Я плохо знала, с кем дружила Нина, – она старше меня на три года, а в детстве это ощутимая разница.

          Я говорила, а сама посматривала на картину над камином. И в какой-то момент почувствовала: таким было солнце нашего детства – ласковое, яркое, нежно поглаживающее наши маленькие спинки. И контрастом - девочка Нина, почему-то запомнившаяся мне в черной одежде.

          Я всегда с обожанием смотрела на неё. Необычным казалось все: темный румянец на смуглом лице, яркие полные губы, густые красивые брови – блестящие, бархатные. Когда я читала сказки, то меня завораживало сочетание "соболиные брови", хотя тогда ещё не видела соболя даже на картинке. Я думала, что это сравнение по шерстке зверя. И теперь, когда увидела Аду с материнскими изогнутыми дугой бровями, подумала: и по форме тоже. И по цвету – зимний мех у зверька черно-бурый, блестящий.

          Я не стала вспоминать её родителей – не знала, о чем стоит говорить и о чем нет, учитывая ту трагедию, что произошла тогда. В какой-то момент Нина сказала:

          – Я хочу проснуться до молнии. Чтобы её не было. И заплакала как ребенок. Я испугалась. Ада тихо сказала:
          – Не бойтесь. Доктор сказал, что ей нужны эмоциональные встряски.
           Нина вскоре успокоилась:
          – Мне не нравится этот сон. Я хочу проснуться.

         Она легко приподнялась, и я удивилась её стройной фигуре и грациозности. Нина ушла в свою комнату.

          Через некоторое время Ада сказала, что Нина спит. Я ничего не понимала. Одно было ясно: Нина не в себе. Но что с ней происходит?

          Ада приготовила кофе, поставила на столик имбирное печенье и попросила:
          – Расскажите о мамином детстве. Знаю, что все погибли, кроме неё и братишки.

          И я начала говорить, вернее, заново ходить по нашей улице, жить детскими      занятиями и думать недетские мысли. Но не обо всем я поведала этой молодой
женщине. Я обошла стороной то, что родители Нины, как мне казалось, любили выпить, а в их просторном доме было неуютно. Каждый раз, когда я бывала у них, все выглядело так, словно они затеяли генеральную уборку, – везде беспорядок. Я хотела, чтобы для Ады картинка детства её мамы осталась светлой. Я спросила:

         – После той трагедии... Ты знаешь о ней?
         – Да, – тихо ответила Ада.
         – Детей, Нину и Колю, забрала к себе сестра твоей мамы – Тоня. Они с
мужем переехали в поселок из деревни и поселились в вашем доме. У них тогда ещё не было детей – потом появились две дочки.
          Последний раз я видела семью, когда заканчивала школу. Мы с мамой приехали к родственникам, хотели встретиться с Громовыми, но не сразу нашли их – они теперь жили на другой улице.
         Нины не было дома. Тетя Тоня сказала, что она учится на факультете  журналистики в Волгограде. Я ещё тогда удивилась её выбору, так как никогда не видела Нину с книгой. Впрочем, я тогда была мала и многого не замечала. Я с ней встречалась, когда она шла за водой к колодцу или дома  у её родителей. Я удивлялась, как много дел было у Нины: она готовила, мыла посуду, стирала, шила, вязала, работала в огороде...
          Нина отличалась ото всех. Говорила негромко, но веско ( мы слушались), ходила медленно и плавно; здороваясь, низко наклоняла голову, так что её густые черные косы тяжело падали на грудь. Она была яркой, красивой девушкой – как ни пыталась темная одежда скрыть эту красоту.
          В конце разговора Тоня сообщила, что Нина выходит замуж за иностранца.

         Ада встрепенулась:
         – Ой, Ваш кофе остыл.
         Она принесла горячий, я отпила, поставила чашку и забыла о ней, слушая Аду, которая рассказывала о том, чего я не могла знать:

         - Мама говорила, что она только поступила в университет, а Томаш, мой папа, закончил первый курс Карлова университета в Праге и приехал в Волгоград по программе обмена студентами. Он родился и вырос в маленьком городке на севере Чехии.
         Мамин братишка Коля играл в футбол, и как-то она пришла на стадион. И так получилось, что мама оказалась рядом с Томашем. Он потом говорил, что с первых минут смотрел только на неё, лишь изредка наблюдая за игрой. И она тоже обратила внимание на высокого светловолосого юношу. Он пытался познакомиться, но мама... Она усердно училась и на парней не обращала внимания. Была серьезная, замкнутая – никто не знал о трагедии в семье. Мама считала, если будет веселиться и наслаждаться жизнью, то тем самым предаст родителей.
          Но Томаш смог стать её другом и не терял надежды на большее.
          Перед окончанием университета они поженились, через год родилась я. Мы переехали в Америку, где жили родители папы. Он продал свой дом и участок земли в Чехии, которые достались ему в наследство от дедушки с бабушкой, купил пять квартир в Нью-Йорке: в одной жили мы, остальные сдавал в аренду.
          Когда получили гражданство, две из них продал и открыл компанию по работе с недвижимостью. Дела у папы пошли хорошо.
          Мама работала в русской газете. У нас уже был таунхаус с небольшим клочком земли, где мама умудрялась выращивать помимо её любимых пионов ещё и огурцы с помидорами. "Тоска по огороду у меня в крови",– замечала она. Но я понимала, что это и тоска по родителям.

         Папа говорил: "Через пять лет мы будем жить в одном из лучших домов – в Дакоте". В позапрошлом веке жители говорили о нем, расположенном на окраине Манхеттена:"Этот дом так же далек, как штат Дакота". Папа же перефразировал на свой лад эту поговорку:"Он не так уж и далек – в отличие от Дакоты". Он показал нам его: напротив Центрального парка, солидный и красивый, отделанный живописными деталями с высокими фронтонами и стрельчатыми французскими окнами.
         Папа изучал интересные здания города и так увлекся, что решил написать книгу об их архитектуре и истории. Его работа до сих пор считается одной из лучших на эту тему.
         И знаете, Вера, мы действительно переехали в тот дом, о котором мечтал папа.

          Я получила юридическое образование, вышла замуж за Питера. Он врач - вирусолог.
         
         Потом, это всегда бывает неожиданно, папа заболел. Вскоре после нашей с Питером свадьбы. Вылечить его не удалось.

        Мама не смогла принять папин уход. У неё, всегда сдержанной, началась истерика. Она кричала, упала на пол – её не могли успокоить. Мама потеряла сознание, а когда пришла в себя, стала тихой и послушной. И странной. Ей стало казаться, что день – это её сон, а ночь – реальная жизнь. Во сне она живет там, где были её родители и муж. Как-то проснулась и говорит:"Какой приятный сон: моя дочь вышла замуж за хорошего человека, у меня родился внук". А сама в это время держала на руках нашего маленького Павла и качала. Я плакала.

           Днем она никогда не вспоминает папу, но я слышу, как иногда ночью она разговаривает с ним. Захожу – спит и во сне смеётся, поёт и никогда не грустит. Её ночи – счастливые. Дни – печальные и молчаливые. Она безучастно смотрит на всё, наблюдает, словно хочет что-то выстроить  в уме, создать схему, куда всё уложится.
           Мама говорит медленно, отстранёно. Да Вы, Вера, сами заметили.
           Однажды она мне сообщила: "А сегодня мы с Томашем гуляли по берегу Волги, а потом летали на большом шаре. Он мне сказал, что теперь мы в разных местах живем и что я должна вернуться к вам. Странные слова! Мы же собрались к нему в Чехию ехать". Я ей говорю: «Мама, мы в Америке». Она по-деревенски всплеснула руками: «Что ты! Какая Америка? Это же край света!»

           И только одно вызывает у неё улыбку и радость – внук. У них с Павлом особая любовь. Он приходит из школы – они обнимаются и несколько минут так и стоят, прижавшись к друг другу. Потом долго разговаривают. Странно, она дает ему правильные и разумные советы. Они шутят и шалят. Он ее обожает.  Но она думает, что и он ей снится.

          Вера, каким только врачам мы её ни показывали! Советуют ждать. Вот и ждем уже тринадцать лет.

          Ада зашла к Нине. Я снова посмотрела на картину. Что-то в ней особенное...
       Вернувшаяся Ада заметила:
      
         – Это мамина картина.
         – Как? Нина рисует?
         – Да, знаете, иногда после сна она говорит:"Я сегодня была в интересном месте и хочу вам показать". И рисует. Все необходимое ей Павел даёт – он занимается в художественной школе. Но кисти мама не использует, работает пальцами и только акриловыми красками. Пройдемте в кабинет, я покажу вам её картины.

          На стенах, обшитыми ореховыми панелями, на книжных полках, на полу, прислонённые к стенам, расположились картины в тонких неприметных рамках, некоторые без них. Эти радужные островки манили взгляд и, проникая куда-то глубоко, в самую чувственную суть, в каждую клетку, вызывали у меня беспричинную радость и внутреннее торжество:"Боже, как хорошо жить!"

        Я поняла, что в них переплетается сон и явь Нины и что тонкое слияние форм и цвета несет радость и тепло. И нигде черной краски! Это так не похоже на ту Нину, которую я знала в детстве. Тогда я не смогла заметить в ней, привлекающей меня таинственностью и печалью, то, что покорило сейчас: яркость и энергию молодости, живость чувств.

         Предметы на её картинах растворены в легких движениях света и воздуха – я словно увидела её изящные пальцы, танцующие по полотну, подобно легкому касанию крыльев бабочки.

         – Да, мама не использует темные краски, – словно прочитав мои мысли, замечает Ада. – Когда я здесь нахожусь, картины помогают мне, наполняют энергией. Особенно эта. Ада показывает небольшую работу на письменном столе.

           И я вижу, несмотря на неясные очертания: это же колибри. Нежная, воздушная, она медленно парит в потоках жемчужного воздуха. Только воздух и колибри. Такое изящное произведение!

         – Я люблю смотреть, как мама работает, – продолжила Ада. – Крупные мазки она делает пальцами, а, например, иголки ели – ноготком. Сын тоже пробовал так писать, но сказал, что у Нины лучше получается. Он её по имени называет. Говорит:" Мы друзья". Павел покажет Вам свои работы, когда вернется. Он гостит у Коли, маминого брата. Так что мы все здесь.
          Павел - замечательный ребенок. Но скажу Вам, Вера, что меня беспокоит: он слишком серьезен. Это, конечно, хорошо. Он много читает, слушает лекции в клубе юных философов, но мало общается со сверстниками. Муж гордится, что сын умный. Но мне кажется, что у Павлуши не складываются отношения с одноклассниками.
          Мы ещё долго говорили с Адой.
          Я обещала приехать через четыре месяца, когда буду возвращаться из Вашингтона. Там живет мой сын – я собиралась его навестить.
   
          Уезжала я уже ночью. Туман рассеялся, фонари сияли чистым светом, проплывали редкие машины.
          Я думала о Нине и о её картинах, размышляла о текучести мгновения, о том, что мы лишаем себя или не замечаем светлых тонов, светлых чувств, светлых людей. Мне почему-то не казалась страшной её болезнь. Это был её уход от трагических событий. Жизнь Нины остановилась в той временной полосе, когда дорогие люди были живы, а она была счастлива. Между её двумя жизнями – реальной и иллюзорной – встала преграда, словно зеркало. Как убрать эту разделительную преграду? Когда-то же ей надо будет вернуться в реальность? Или нет?

                ****

              Я замечательно провела время с семьей сына и вот возвращаюсь в Нью-Йорк, а через четыре дня долгий полет  домой.
          Еду на поезде. Задумалась о том, так тяжело расставаться с близкими. И вдруг – гроза! Подождите, гроза в конце февраля? Остановились. Оказывается, мы проезжали железнодорожный мост, некоторые его части – и что-то и грохнуло, как гром. А потом ещё и ещё раз.
          Память унесла меня туда, где мне лет двенадцать.

          На улице крики соседей. Все бегут, и мы с бабушкой побежали. Возгласы:" Шаровая молния! Семья пострадала!"
          И вот мы возле дома Громовых. Меня не пускают. Смотрю через щель в заборе. Бабушка велела идти домой. Я не послушалась – первый и последний раз в жизни. Меня притягивало любопытство и магическая власть страха и беды.

        Я видела, как отца, мать, деда и бабку Громовых закапывают в землю по голову. Кто-то из мужчин, стоявших рядом с нами, объяснял женщинам: чтобы заряд в землю ушёл, заземлить надо.
        Плач во дворе и на улице. Приехала скорая, и я видела, как Нину туда посадили, а она кричала, страшно выла.
        Никого из пострадавших не спасли. Соседи потом рассказывали, что Нина выжила чудом – вышла в огород за огурцами, когда в летнюю кухню влетела шаровая молния. Соседка, что в это время находилась у них, стояла возле печи и от страха присела. Чудом уцелела. Остальные были за столом. Шар летал возле них – они падали.
         Не пострадал и сын – Колька. Он в это время рыбачил с друзьями.

         Хоронили сразу четверых человек. Меня дедушка не выпустил из дома. Я смотрела через окно и слышала, как кричала Нина.

          Все это пронеслось в памяти, пока наш состав стоял.
          Мы потеряли время. И я подумала, какое это счастье ощущать его. Нина не чувствует время. Живет в прошлом. Во сне.

                ****

         Нью-Йорк встретил холодом и ветром. На обочинах дорог грязными кучами лежал снег. Солнце выглянуло из-за небоскреба, но студеный порыв бросился мне на лоб и щеки, не давая слабым лучам даже притронуться к коже.
         Стою в очереди - жду такси. Желающих уехать много. От ветра бегут слезы. Знаю, что, как всегда, покраснела. И я дала волю слезам. В них смешалось все: и расставание с детьми, и печаль по поводу хрупкости человеческого сознания и психического здоровья человека и личные горести.
          Подошла женщина и предложила пропустить меня к такси без очереди. Я поблагодарила, отказалась, успокоилась.

          Наконец-то в теплом номере. Я сбрасываю промокшие сапожки, стягиваю холодные носки, надеваю теплый халат, включаю чайник, жду, наливаю чай, лезу под одеяло, беру книгу. Счастье. Как мало надо, чтобы это понять!

          Утром я вновь у Нины. Познакомилась с внуком. Я поразилась, что он светловолосый и голубоглазый – ничего от Нины и Ады. "В папу", – заметила Ада.
          Мне приятна эта семья – они мне стали родными.
          Подошла Нина, улыбнулась, обняла меня, поцеловала внука и спросила его:
          – Павлуша, ты видел, какое рано утром было радужное небо? Проплывали светлые сферы - все одинакового размера. А сейчас как-то всё потускнело.
          – Да, Нина, было очень красиво, – поддержал её Павел.
          – Ты тоже видел? Но где ты был? Я тебя не заметила! – воскликнула Нина.
          – Я стоял позади тебя, – мягко ответил он.
          Нина успокоилась:
          – Павлуша такой добрый, – сказала она.

            Мы с Ниной сели на большой кожаный диван. Ада расположилась в кресле напротив под уютным светом торшера в форме золотистого слоника с выгравированными на нём восточными узорами. Они напоминали мне сферы из сна Нины. Ада приготовила особый чай, он пахнет апельсином и корицей – как на Рождество.
         
         Нина удивительно оживленна – присутствие внука преобразило её. Она улыбается, много говорит, особенно о Павле:
         – Павлуша по вечерам читает мне книги. А вчера рассказывал о какой-то штуке – в ней много книг можно найти. Называется ай..ай... Забыла.
         – Айпад, мама. Мы ему обещали на день рождения купить.
         Нина засуетилась:
          – А что же я ему подарю? Я нарисую портрет его дедушки, чтобы Павел помнил его.
          Мы с Адой переглянулись, удивленные этой фразой. Неужели она поняла, что Томаша нет.
          – Ада, я скоро проснусь, – медленно проговорила Нина. Взглянула на часы: – Ну вот и наступил час, когда не бывает теней. И замолчала. Больше не произнесла ни слова, как я ни старалась вызвать её на разговор и ушла к себе.
           Ада сказала:
         – Когда мама узнала, что вы придете, обрадовалась: "Я познакомлю Веру с Томашем".
           Я успокоила Аду:
         – Скоро все изменится. Не знаю, почему у меня такая уверенность.  Мне кажется, Нина иногда приоткрывает дверь в действительность, но пугается и быстро захлопывает её. Когда-нибудь она полностью вернется к вам.

            Мы прощаемся. Ада протягивает мне папку.
          – Что это? – удивленно спрашиваю.
          – Это мамины рисунки. Она приготовила их вам.

               ***

           Вечером ужинаем с Лилей в ресторане "Даниэль". Мы познакомились у общих друзей лет десять назад, когда она с семьей переехала в Америку. В тот год она искала работу, а сейчас – редактор в известном журнале. 
           Нам уютно в зале с расписными арками и колоннами. Мы говорим о литературе, о любимых импрессионистах, их искренности и созерцательному размышлению.
           – Искренности нам не хватает. Люди замкнулись в себе и редко открывают душу другому. Иное время? Иные мы? Или страх, что не поймут.

           Принесли десерт – красивый, словно произведение искусства.
          – Нереально вкусно, – прикрыв глаза, произносит подруга.
          – Да, нереально, – повторила я и подумала о Нине. Это слово теперь ассоциируется с её состоянием.
          – О чем задумалась, Вера?
          – О времени и о женщине, которая его потеряла. Я коротко рассказываю о Нине, показываю ее рисунки.
          – Они поразительны, – отмечает Лиля. – Смотри, для неё главное – цвет, а предмет изображения растворяется в игре красок. Я могу показать это мужу? Пусть искусствовед даст свою оценку.

          То один, то другой столик освобождался. Люди уходят, а за ними в дверь протискивается время. Его хотели оставить здесь, забыть, но это никому не под силу: время всегда рядом и четко сортирует события. Этот вечер останется в прошлом. И человек, который отдыхал здесь, платит не только деньгами, но и временем своей жизни.
          Я смотрю в окно. Время скользит по вечернему городу мимо домов, машин, фонарей, не оставляя видимого шлейфа, не замечаемое прохожими.

              – Кто считает минуты своей жизни? – Говорит Лиля. – Может быть, пожилой человек, ценящий каждую минуту, или больной, знающий свой конечный срок.
              –  Время всегда рядом, изучает своего попутчика: что ты собой представляешь, человек? стоишь ли ты моего внимания. Оно то забегает вперед, то немного отстает и в конце оставляет его, временного, дохнув на прощанье ощущением вечности.
              – Да, – сказала Лиля. – Ты знаешь, я читала, что мир – это всего лишь иллюзия. Каждый видит его по-своему. Как его представляет, так и живет. И получает определенные «награды». И свое время тоже.


                ***

          Прошел год. Я снова еду к Нине. Ада написала, что Нина пришла в себя.
    
          Сегодня их дом Дакота особенно красив в лучах майского солнца и смотрится современно, несмотря на живописные детали  позапрошлого века. Светло-серый кирпич светится изнутри в обрамлении темно-коричневого камня.
          Дом, ты помолодел, словно влюбленный взрослый мужчина!

          Улыбающаяся Ада распахнула дверь. И вот я обнимаю Нину, настоящую Нину - энергичную, помолодевшую.
 
          Пока Ада готовит сэндвичи для нашего пикника, Нина рассказывает о том дне, который вернул ей утраченное время:

          – Вечером, как обычно, Павел мне читал. Мы заканчивали мою любимую "Сагу о Форсайтах". Потом поцеловал меня:" Нина, ты отдыхай, а я порисую".
            Я вздрогнула от испуга, когда услышала звон разбитого стекла. Вбежала в зал и увидела Павлушу на подоконнике.
            Нина заплакала, я успокаивала её. Она вздохнула и продолжила:
           – Он смотрел вниз. И я догадалась, что он собирается делать. Я его тихо позвала. Взглянув на меня, он изменился в лице, словно его пронзила невыносимая боль. "Нина, отойди",– прошептал он. Я видела его синие губы, бескровное лицо и говорила, не переставая, все ласковые слова, которые знала, а сама, боясь спугнуть, медленно подходила к нему. Он повернулся снова к окну – и в этот момент я бросилась к Павлуше, схватила за ноги и потянула к себе. Мы упали на пол. Потом я потеряла сознание.

            Ада присела к нам и продолжила:
           – Когда сын увидел кровь на голове бабушки, позвонил мне. Мама, оказывается, ударилась о тяжелую ножку торшера, а стекла от разбившегося слоника поранили ей лицо. В клинике она долго не приходила в себя. А потом стала говорить, и я поняла, что она вновь с нами, в нашей жизни. Я боялась спугнуть это счастье. Ночью она спала спокойно - ей ничего не снилось. День вернулся к ней. Мама меня попросила:" Адочка, что-то я долго спала, ничего не помню. Ты мне все расскажешь?" И ещё спросила, где похоронили папу.
           – Но почему Павел решился на такое? – спросила я Аду.
           – Он полюбил девочку-одноклассницу. Пригласил её на свидание – водную прогулку к статуе Свободы. Павел признался ей в любви. А она засмеялась:" А можешь прыгнуть в воду?" Знала, что он не умеет плавать. Он ответил, что любовь можно доказать и другими способами: верностью, заботой... Она презрительно выдавила из себя оскорбительное слово. А потом ещё в классе все живописно описала. Ну вот он и ...
           – Как сильны слова и как страшны, – горестно произнесла Нина. – Слово может растоптать человека. Даже оттенком слова (не говоря уже о слове жестоком, жалящем, бьющем наотмашь) можно сделать несчастным или убить. И не дай Бог никому испытать их злую силу.
             Нина вздрогнула, словно смахнула с себя паутину таких слов, и добавила:
             –  Павел мне сказал: "Нина, прости меня за слабость". Я верю, что все у него будет хорошо".

              Ада поставила в холл плетеную корзину для пикника, в большую спортивную сумку положила плед, несколько подушечек:
           - Дамы, вы готовы? - подошла она к нам.
          Мы поднялись. Нина взяла сумочку и повесила её на сгиб локтя. Я улыбнулась. "Что не так?" – заметив мою смешинку, спросила Нина. И я рассказала, что в детстве пыталась во всем подражать ей. Она же не такая, как все. Когда шла к колодцу, то цинковое ведро висело у неё на сгибе локтя так изящно, словно драгоценную сумочку несла. Я приходила домой, вешала на руку ведро и смотрела на себя в зеркало - такая ли я загадочная, как Нина. В то время я и предположить не могла, что спустя десятилетия девушки будут именно так носить свои сумки. И часто сдерживаю смех, видя напыщенную модницу с рукой, отведенной от тела в сторону прохожих, на которой висит её сокровище, – мне представляется ведерко на этой изящной руке.

          Мы перешли дорогу и оказались в тихой зеленой зоне. Подошли к выложенному мозаикой кругу - строгий орнамент, в центре слово Imagine. Здесь всегда лежат цветы – это место памяти легендарного певца.
          Прошли в глубь парка, расстелили плед и наслаждались тишиной, шелестом листвы могучих вязов, пением птиц, дрожанием бабочек над цветами.

          – Разве могут слова передать Божественную палитру раскраски бабочек, этих летающих цветов? - словно продолжая прерванную мысль, произнесла Нина. – Слова теряют смысл перед таинством небесного художника. И земной художник может только приблизительно передать дыхание нежнейших крылышек, волнение пушка на брюшке от невидимых колебаний воздуха, тончайшее, еле видимое, изменение оттенка солнечного
          – Мама, а ведь у тебя нет рисунка бабочки, – заметила дочь.
          – Все впереди, Ада, все впереди...

                ***

             Через три месяца у Нины вернисаж. Я не смогу приехать. Она прислала мне каталог выставляемых работ.
           На последней странице - розовая бабочка, выполненная в нежных цветах: от пудровых оттенков до насыщенного розового.
      "А разве бывают розовые бабочки?" – мелькнуло у меня. И тут же вспомнила: "Розовый - это любовь". Так говорила Нина.
   
      
 
      
         

         
         
            


Рецензии
Тронута историей Нины. Вы учите перешагивать через боль, Мила.
Спасибо за светлые краски, которые закрывают мрак. Будем жить, любить, верить.
С теплом души,

Марина Клименченко   27.03.2024 17:13     Заявить о нарушении
На это произведение написано 47 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.