Ничтожество

Часть 1

Настроение было паршивое. Бывает так паршиво, до чертиков, аж тошно. Вокруг будто не было и души, ни одной, хотя толпа на светлой улице, освещенной неоном, всеми силами пыталась доказать мне, то вокруг меня уйма людей. Но людей не было. Людей не было.

      Мне отчего-то захотелось позвонить Стэфану. Несмотря на всю напыщенность, дорогой читатель, о которой можно подумать сперва, он неплохой. Быть может, чересчур нудный, молчаливый, но ей-богу, неплохой! Я ему никогда не звоню, не звоню, но отчего-то мне тогда захотелось услышать его голос. Знаете, мы только переписывались, много переписывались, хоть он и не всегда отвечал, что временами выбешивало, жуть! Он, Стэфан, часто рассказывал мне о школе, в которой учился когда-то давно, о людях, которые ему нравились. Это было занимательно, занимательно и здорово! Книг он особо не читал, но с ним было довольно интересно, вот что я вам скажу.

       Однажды он попросил меня составить ему список книг, которые могли бы ему понравиться. И я составила. Да, черт возьми, сидела над этим гнусным списком весь вечер, аккуратно вырисовывая черной гелиевой ручкой буквы, пусть и прекрасно зная о том, что он, скорее, решил таким образом сделать мне приятное, чем правда все прочитать. Нелепо, смешно, но чертовски мило. Да, верно, чертовски мило!

      Ему нравилась политика. Подумать только, мальчишке нравилась политика! Я ее терпеть не могу, скука смертная, а он, дурак, всю литературу перечитал. Вот умора! В жизни мы со Стэфаном мало общались, больше переписывались, так мне было удобнее. Так нам было удобнее. Но голос у этого высокого худощавого юноши был запоминающийся. Какой-то очень гнусавый, знаете, и взрослый. Низкий, как у моего отца. Стэфан вообще выглядел старше своего, чего не скажешь обо мне.

      Мои по-детски большие глаза светятся радостью каждый раз, когда мне удается найти местечко возле окошка в автобусе. Я хватаюсь за ярко-желтый горизонтальный поручень и выпрямляю локти. Любуюсь на мелькающие здания и деревья, в моих наушниках играет Ten-Twenty-Ten, а я постукиваю ледяными пальцами по поручню и мечтательно зажмуриваюсь, думая о самой разной ерунде. Я до сих пор чувствую себя пятилетним ребенком, не вру! Все путают Стэфана с моим старшим братом, когда ему самому всего на три месяца больше моего!

       Мне отчего-то вдруг так тоскливо стало, что захотелось ему позвонить. Но я не позвонила. Не позвонила, и все тут. Для звонка нужен повод, а у меня его не было. К тому же, в квартире Стэфана могут быть его родители. А с ними связываться нет никакого желания.

       Я проходила мимо огромной стены, на которой был нарисован громкоговоритель. «Орало», как мы любили его называть. Стена-то была самая обычная, но как же смешно было видеть, что она, одинокая, стоит посреди свежего газона, а на ней нарисовано «орало». Зачем эта стена вообще тут стоит? Но мне не было смешно тогда. Паршивое было настроение. Что я, черт возьми тут делаю? Мне здесь не место. Тоска зеленая. А Стэфан бы засмеялся, он бы тронул меня за плечо и улыбнулся мне. Все-таки, надо ему позвонить.

       Я часто представляю, что он рядом идет. Прямо вижу, как он озирается, смотрит на низкие дома и редкие деревья. И жалуется на местность, он же живет на другом конце города. Провожал меня до дома лишь один раз. Разговаривал со мной о том, о сем, и жаловался, в каком я живу отвратительном месте. Больше не провожал.

       Он, знаете, такой человек, самый обычный, но отчего-то тянет к нему. Он, знаете, ничего может не говорить, а все равно хорошо идти с ним рядом. Хорошо идти с ним рядом, знаете. Я ему позвонила, правда позвонила бы. Жаль, что я не особенная. Он чертовски особенный.

       Домой идти не хотелось, так сильно, что я пошла по самому длинному пути, оборачивающему мой дом чуть ли не дважды. Вот только вел этот путь по подворотне. Страшно было идти, но я все равно пошла. Лишь бы не домой. На улице было холодно и темно, мороз пронизывал насквозь, желая разорвать мои мерзлые мысли на части. Я думала про Стэфана и про громкоговоритель. Там рядом с этой самой стеной площадка была детская, на которой малыши резвились даже в то время, когда я бродила по подворотне. На этой площадке здорово, я даже до сих пор иногда там бываю. Но только с друзьями. Одной делать нечего, сиди там, да смотри на бегающих ребят, носящихся туда-сюда. Они забавные, конечно, но гулять по жуткой и тоскливой подворотне мне нравилось больше. Я, наверное, ненормальная.

       Там, на этой самой площадке, есть такая качель, круглая, перевязанная веревками. Хорошая, очень хорошая качель. Я на ней обычно качаюсь с кем-нибудь замечательным, потому что эта самая качель такая огромная, что на ней могли бы уместиться трое. Но Стэфану она не понравилась бы, он бы не стал качаться со мной. Он бы и качать не стал, завел разговор про политику, дурак. А я бы качалась. Я люблю качаться на этой веревочной качели, мне почему-то кажется, что я сейчас взлечу к небу, вдоль здания напротив. А Стэфан ничего не скажет, он только растерянно посмотрит мне вслед. Глупо, наверное, так думать, но я же не нормальная. Я все равно думаю. Мне здесь не место.

Часть 2

Иногда хочется напиться. Заскочить в самый гнусный из всех баров Питера и пить там всю ночь. Но я не пойду. Я струшу. Если бы у меня был кто-то, с кем можно было бы выпить, я бы пошла в бар и напилась. Но пить не с кем. Пить не с кем.

       Стэфан бы со мной не стал пить. Ему было бы неловко, это уж точно. Да и мне, пожалуй, тоже. Поэтому я до сих пор с ним никуда не ходила, хотя мы много раз собирались. Бывает, хочется его в парк позвать, а все как-то не получается. Как-то не получается.

      А в парке здорово. Нет, правда. Вот бывают парки с узкими улочками, забором, зеваками и душными невидимыми стенами, пропитанными суетой города. С орущими детьми и низким небом. Но этот парк был не такой, клянусь вам! Вот длинные широкие улицы, по бокам которых стоят громадные величавые дубы с густыми кронами и извилистыми стволами. Просто крышу сносит, когда смотришь на них! А вокруг никого, будто парк этот совсем заброшен. Или как будто случилась какая-то очень тяжелая катастрофа, в ходе которой погибли все, кто раньше ходил сюда. Когда неторопливо идешь по широким улицам, поражаешься простору вокруг себя. Будто бы этот парк бесконечен. Я бы здесь гуляла и гуляла бы, честное слово!

       Но Стэфану вряд ли бы понравилось это место. Он больше любит шумные улицы и здания, возвышающиеся над такими же дураками, что, разинув рты, смотрят наверх, стремясь жадно поймать ртом глоток воздуха. Стэфану было бы скучно гулять по парку, он посмотрел бы на меня растерянно и вздохнул:
 — Отвратительное место.
Я бы возмутилась ему в ответ, отшутилась бы и сделала вид, что забыла. Но я не забыла. Я не забыла.

       Я шла по подворотне и думала о Стэфане, громкоговорителе и парке. Поправила свой гнусный рюкзак, лямки которого постоянно спадали с меня, и посмотрела чуть вправо. Я всегда боюсь, что у меня что-то украдут, откроют маленький кармашек и вытащат что-нибудь, даже если там ничего ценного. Только паршивые старые ключи от моей паршивой старой двери. Но кому нужны ключи от чужой паршивой старой квартиры?

       Мне вдруг стало совсем тошно от жизни. Настроение совсем испортилось, да еще и заметно холодало, но домой все также не хотелось. Мысль о самоубийстве уже не казалась бредовой. Я бы расшиблась в лепешку, влетела бы под машину, прямиком под колеса, ей-богу! Но что-то держало меня. Наверное, было грустно думать, что тогда некому будет проходить мимо стены с «оралом», парк опустеет. А Стэфан… Будет ли ему вообще грустно? Я вдруг представила, как он стоит напротив моей могилы, сосредоточенно читая надпись на надгробии. « Салли Колтфилд — 2000-2016». А потом, дочитав, растерянно посмотрит на небо. А потом снова на могилу, и пожмет плечами. Мне почему-то стало смешно. Что, черт возьми, я делаю здесь?

       Другой бы мальчишка, например Фрай Деррик, точно грустил бы. Хотя мы были малознакомы, но он мне нравился. Умный такой, простой. Его истории про школу и оценки были забавными и даже смешными, даже когда он рассказывал о них в сотый чертов раз. Обычно, после учебы, мы расходились в разные стороны, но однажды поехали вместе. И, скажу я вам, он был лучше, чем я себе представляла. Низкорослый и светлый, он смотрелся мило рядом со мною, особенно когда мы вместе смеялись над чем-то. Он никогда не обзывался, не закатывал глаза и не считал себя кем-то важным. И в конце встречи заключил меня в объятия. Славный, славный малый.

       Я помню, узнала, что он был дальтоником. Его глаза светились желтым и зеленым цветами и выглядели чертовски странно. И потрясающе. Мне тогда совсем его жалко стало и захотелось покрепче обнять, так мне его стало жаль. Славный мальчишка.

      Все эти мальчишки… Мне на них редко везет. Поэтому я так много уделяю внимания действительно хорошим мальчишкам. Которые не стоят напыщенно у окошка на перемене, не рассказывают глупых историй, не травят несмешных шуток. Такие мальчишки не станут курить за гаражами, воображая себя кем-то значимым. Они не важничали, вот и все.

       Вечно ходить по подворотне не удалось, и я уже подходила к дому. Пришлось зайти, подняться, подняться на 8-й этаж и войти в квартиру. Было темно и паршиво как-то. Меня даже собака встречать не выбежала. Я села на стул перед компьютерным столом, не снимая куртки. Я думала о Стэфане, громкоговорителе, парке и Фрае. Все эти мысли больно давили на мою голову, но мое настроение было уже испорчено, поэтому я не обратила на них внимания.

       Позвонить, что ли, Стэфану? Да у тебя даже номера его нет, тупица. Было, к тому же, уже так поздно, что мне бы ответил, скорее, не он, а его мать. А с ней связываться у меня нет никакого желания.

       Я вздохнула и стала думать о еще ком-нибудь. На ум приходили только какие-то подонки, вроде Фэнтона Терриса. Тупой, как пробка, да еще и ужасно невоспитанный. О таких, как он, я упоминала раньше, поэтому сразу попыталась выбросить его из головы.

       Я решила написать Стэфану.
«Как жизнь?» — я всегда у него это спрашиваю, когда у самой она не очень. Он, похоже, был вне сети, либо как всегда, не хотел отвечать. Ну и ладно. Ну и ладно. В комнате моей было темно и холодно, прямо как на улице. На кровати тихо сопела моя собака. Она даже не проснулась, когда я пришла. Сегодня что, совсем все против меня? Я всего лишь ничтожество.

       Я вспомнила о своих ботинках. Я их не сняла, входя в комнату прямо в верхней одежде. Какие же они, все-таки, дурацкие. Похожи на клоунские башмаки с розовыми шнурками. Одно время, я отказывалась ходить в них, но когда стало совсем холодно, мне пришлось носить их. Первую неделю мне было ужасно стыдно, и я носила их совсем пряча эти гнусные шнурки.

       Я сняла ботинки и включила свет. Собака проснулась. Света не прибавилось. Стало будто еще темнее. Света не прибавилось. Сквозняк от окна заставил меня поежиться. Динь-динь. Телефон. Стэфан написал.
«Паршиво.» — Господи, как я его понимаю! Но я никогда не скажу, что у меня все плохо. Не скажу, потому что ненавижу навязываться. Как мне захотелось ему позвонить! Но я не позвоню. Не позвоню, потому что ненавижу навязываться. А еще у меня нет номера.

Часть 3  заключительная

Я помню нашу последнюю с ним ссору. Мы часто ссоримся, не потому что злимся друг на друга, а просто так. Помню нашу последнюю ссору. Мы так разругались, что даже потом целый день ничего не писали друг другу. Разругались о книгах. Здорово повздорили! Да, о книгах, черт бы их побрал! Даже не о какой-то определенной книге, а в общем. О, как же сильно мы спорили! Вся прелесть споров со мной — можно не извиняться, я очень быстро забываю все обиды. В тот раз он крупно обиделся на меня. В общем, закончилось все тем, что мы оба пожелали друг другу доброй ночи, а на следующее утро все начали с чистого листа. Будто и не было ничего. Славно. А еще я посвятила ему кое-что, но рассказывать не буду. Неинтересно это. Только больше тоски нагоню, знаете ли.

       Я стала судорожно набирать незнакомый номер на панели телефона. Сейчас я позвоню ему, сейчас же услышу его взрослый голос. Сейчас он спросит, кто его беспокоит, а потом шумно и растерянно вздохнет. Но ответила какая-то женщина.
 — Дайте Стэфана, — хриплым голосом почти потребовала я.
 — Посмотрите на время! — также грубо отрезала женщина, — кто говорит-то?
 — Неважно. Спокойной ночи.

       Я повесила трубку и вспомнила, как он недоумевал, почему я не могу смотреть в его глаза, когда разговариваю с ним. Конечно, не могу! Конечно, я не могу смотреть в эти черные глаза, схожие с чем-то незнакомым, неизведанным. Они похожи на космос, покрытый мурашками звезд, и каждый раз мне боязно заглядывать в эту красоту, я боюсь спугнуть твои планеты, скрытые внутри твоих глаз! Конечно, не могу! Когда этот дурак глядит на меня, у меня ощущение, будто он видит все, все понимает. И будто знает меня уже давно. Он как-то попросил меня посмотреть на него. Я чувствовала себя глупейшим человеком на свете, всем видом пытаясь показать отстраненность и безразличие. А он улыбнулся. Улыбнулся, черт побери! Он словно понял все-все!

       И тут я разрыдалась. Серьезно, слезы текли по моим щекам длинными потоками, позже, собираясь на кончике подбородка. Собака проснулась и посмотрела на меня с непониманием и сочувствием. А я не могла остановиться. Я не могла остановиться! Не могла, и все. Я всего лишь ничтожество. Ты чертовски особенный. Жаль, что я не особенная. Как бы я не хотела, но теплые струйки все капали на одежду, мгновенно остывая. Как бы я не утирала слезы рукавами рубашки, в глазах образовывались новые. Я так сильно давно не рыдала. Глухой рев вырывался из глотки рывками, громкие всхлипы прерывались протяжными стонами.

       Экран телефона засветился. Стэфан написал.
«А ты как?»
Быстро печатаю ответ.
«Прекрасно.»

       В памяти всплыла улыбка Фрая, когда мы заключали друг друга в быстрые и нелепые прощальные объятия. Это не помогло мне успокоиться, скорее, наоборот.
« — Я вижу красный и зеленый ближе к коричневому, да
— Вау… Мне никогда не понять, в каких цветах ты видишь мир.
— А мне не понять, как его видишь ты.
— Тут слишком ярко.»

       Моя кожа насквозь пропиталась слезами. Не успевали они застывать на запястьях, как новые мочили пальцы. Собака снова умиротворенно засопела на кровати, закапываясь поглубже в одеяло. Она права, тут холодно, да. Тут холодно. И слишком ярко, несмотря на темень вокруг. Слишком ярко.

       Я открыла окно и высунулась наружу. Плевать мне на ангину. Ледяной ветер заставил мою мокрую кожу покрыться мурашками. Эх, мальчишки! Я открыла рот и закричала. Воздух выходил из моих губ облаком горячего пара.
«Скажи мне правду»
Стэфан будто обо всем откуда-то узнал. Я часто чувствую его присутствие рядом. Я уже говорила, да? Будто он стоит за спиной. Он бы тронул меня за плечо и улыбнулся мне. Но я одна. И даже собака словно перестала сопеть. Но я одна. Я одна.

       Я закрыла форточку и согнулась пополам. Острая боль в горле разрывала легкие. Я не стала отвечать. Опустилась на пол. Он был теплый. Я стала думать про Фрая. Помню, когда я чуть ли не умирала от холода, от поднявшейся температуры, мы стояли в зале вместе с моими друзьями. Я вся тряслась, мне было так плохо, что я готова была упасть на пол, прямо как сейчас. Меня всю трясло, кошмар! Мы стояли рядом с моей подругой, которая, заметив мои страдания, ткнула Фрая в плечо.
 — Обними ее.
И мы обнялись. Да, черт возьми, мы обнялись! Тепло наполнило мое тело, мгновенно прошел озноб. Я прижалась к нему, доверчиво и так крепко, как еще ни к кому не прижималась. Положила голову не его плечо и задрожала всем телом. Уже не от холода. Я обожаю таких людей, обожаю то, как они могут поднять настроение, ничего при этом не делая. Обожаю долгие объятия.

       Я стиснула зубы и встала с пола. Окно само распахнулось передо мной, я снова высунулась по самые плечи. Снова холод, снова тьма. Моя собака, потягиваясь под одеялом, с шумом выдохнула. Я закрыла глаза и представила, как буду падать вниз, как ветер растреплет мои волосы, разорвет одежду. Как я опущусь на ледяной асфальт, что покажется мне самым горячим, как все мои мысли смешаются в одну, самую яркую.

       Ах, эти мальчишки! Вечно из-за них приходится и радоваться и тосковать. Это так чертовски паршиво, когда Стэфан меняет ночные разговоры с тобой на кучку шлюх. Это так гнусно, когда Фрай выпускает тебя из объятий и отдаляется. Я думала о самоубийстве. Я представляла, как через пару дней мне позвонит моя лучшая подруга. Попросит маму с заплаканными глазами позвать меня к телефону. А мама сухо и твердо ответит:
 — Она умерла.
Она умерла. Она умерла.

       Салли, тебе всего лишь шаг ступить, сделай это. Я забыла позвонить Стэфану. нет, не позвоню. Хватит с него и с тех, кого сегодня он будет трогать за плечи и улыбаться. Хватит с него. Хватит с него.

       Даже Террис казался в этот момент менее отвратительным. Давай, Салли. Давай, Салли.

      Здесь слишком ярко. Здесь слишком ярко. Ах, эти мальчишки! Да, эти мальчишки! Будешь ли ты скучать?

      Мне будет не хватать долгих объятий.

       Мои руки отпустили узкий подоконник, а в голове пронеслись мысли о качели. Той самой, перевязанной веревками. Хорошая, очень хорошая качель. Стэфан не стал бы меня качать.

       Я всего лишь ничтожество.
Что, черт возьми, я делаю здесь?
Мне здесь не место.