Среди людей. Глава 1. Домашний плен

      Так вышло, что никто из многочисленных родственников, будь то дети или взрослые, близким по духу мне не стал. И даже не пытался. В кровные узы я не вплелась: отцу, бабушке, тётям, дядям, двоюродным братьям и сёстрам вечно было не до меня, при этом они тепло общались между собой. Истинное родство оправдывала только мама, однако наши с ней отношения всегда складывались непросто. По малости лет я не представляла, какой действенной бывает поддержка семьи и всерьёз на этот оплот не рассчитывала. Просто мечтала погостить у папы, который жил отдельно, неведомо где и как, или хоть разок прогуляться с сестричками-подростками, крепко ухватив их за руки. И хорошо бы пройтись по двору с рослым братом - доказать местным мальчишкам и девчонкам, что я любима и вовсе не одинока.
      Почему-то ни одно, ни другое, ни третье не сбывалось. С генетической роднёй мы жили неподалёку, но отчуждённо - только сдержанно здоровались при встречах да перекидывались парой слов. До поступления в школу я редко сталкивалась с неравнодушными людьми. Мама затемно уходила на работу и оставляла меня полусонной в плену тесной коммунальной квартиры. Под мягким одеялом, натянутым чуть ли не до лба, я досматривала цветные сны и нехотя переходила к бодрствованию. Долгую утреннюю дрёму окончательно рассеивали солнечные лучики. Они пробивались в комнату сквозь высоченное окно, скользили по полу, краю кровати и в конце концов щекотали мой высунутый нос до лёгкого чиха.

      Весёлый жёлтый свет распугивал яркие ночные видения. Пока они совсем не исчезли, я, забыв про умывание и еду, раскрывала альбом и хваталась за краски. В творческом порыве замахивалась на шедевр, но ничего похожего на панорамы снов не выходило. Восторг улетучивался, бесплодное занятие мне быстро надоедало. Зато после завтрака приходил весьма продуктивный черёд проверки вместительных шкафчиков и полочек. В крохотном жилом пространстве все они были доступными и безумно привлекательными. При маме за скрипящие створки я не заглядывала, а в её отсутствие с вожделением перебирала полотенца, чулки, носочки, платочки, какие-то бутылочки, баночки, коробочки с нитками, спичками и лекарствами. По своему усмотрению расставляла мелочёвку то кучкой, то шеренгой, то столбиком. Или вытряхивала скудное содержимое полуразбитой шкатулки и все-все накопленные пуговички, кнопочки и бусинки нанизывала на единую нитку. Потом связывала её накрепко, чтобы ни одну финтифлюшку случайно не потерять. 
      Иногда я открывала медицинские книжки, пересчитывала их листочки, сбиваясь после пятидесяти, и замусоленным карандашом вносила в некоторые главы "важные" поправки. Заодно рассматривала фотографии голых детей. Изучив, что у мальчиков спрятано под трусиками, интересовалась некоторыми заболеваниям, уродующими головы, руки или ноги. Рахит и полиомиелит угадывала без подсказок, несчастных деток жалела. Однажды я обнаружила, что мой ДЦП (детский церебральный паралич) благозвучно называется болезнь Литтля, по фамилии доктора, научно описавшего собственный физический недостаток. Оказалось, будучи хромым, вполне можно стать знаменитым человеком. Почему бы когда-нибудь тоже не выучиться на врача? Мама сказала, что так и будет. Я поверила.
      
      Вдоволь начитавшись и поразмыслив, я выдвигала из-под дивана плоский ящичек с игрушками и принималась купать, наряжать, кормить резиновых пупсов да плюшевых зверюшек, а для картонных человечков вырезала из бумаги домики, кроватки и одежду. Изредка украдкой доставала из серванта настоящий чайный сервиз. Выглядел он богато и празднично, но многочисленные кружечки и тарелочки, украшенные золотистыми листочками и разводами, были слишком лёгкими и хрупкими. Как правило, во время застолья мишек, зайчиков и кукол они соскальзывали со стола и разбивались в крошево. Моё настроение сразу портилось, а готовности получить заслуженное наказание и в помине не было. Я осторожно сметала осколки на газетку, сворачивала плотный рулончик, совала его на дно мусорного ведра и думала, что бы такого сделать хорошего и развеять тоску.   
      От скуки елозила мокрой тряпкой по двери, порогу и плинтусам, включала телевизор или радио. Они веселили меня недолго. В ранние часы программы для ребятишек транслировались редко. Я любила "Театр у микрофона", но понимала далеко не все подробности спектаклей. Порой улавливала суть лишь по радостному или трагичному голосу артистов. Ежедневная передача "В рабочий полдень" была более желанной. Она выходила в эфир в перерыве трудовой смены и означала, что скоро мама придёт на обед и выпустит меня на волю из домашнего заточения. Концерт, составленный по просьбам радиослушателей, я не пропускала. Пустозвон на советскую эстраду не проникал. Популярные песни, лиричные и патриотичные, повторялись изо дня в день, из месяца в месяц. Музыка казалась лишь фоном, обычно меня восхищал текст, который запоминался легко и надолго.

      Лучшей из лучших была история про оленя. Самозабвенно выслушав, как он стрелой пронёсся по городу, я заглядывалась на облака и верила, что случилось всё это именно в Хабаровске. Наверное, на соседней улице, ведь на родной Ленинградской лесной красавец не появлялся. Под знакомую мелодию сердечко трепетало, неокрепший дух взлетал и падал, мне грезились огромные сосны, раздвинутые рогами тучи, чудился цокот копыт. Вот бы умчаться в страну оленью, туда, где живут быль и небыль! В дождливые дни волшебное заклинание: "Вернись, лесной олень, по моему хотению..." я повторяла без счёта. Увы, сказка не ожила, зато прелестно отпечаталась в памяти.
      А песня о Стеньке Разине мне совсем не полюбилась. Бог с ними, расписными челнами. Утопленную без причины княжну было жаль до слёз. Вот так свадьба... Я не разумела, почему люди поют о дурном пьяном атамане, как о герое. Он - настоящий преступник! И дружки такие же. Всех бы в тюрьму! Пусть пропадут там пропадом. Ишь, расплавались, убийцы!

      Другой напев про кудрявую берёзку, которая во поле стояла, на первый взгляд был беспечальным. Но и здесь меня подстерегало разочарование, ведь кому-то понадобилось под "люли-люли" деревце "заломати". Гудочки и балалайка, видишь ли, понадобились! К счастью, строки о старом нелюбимом муже и страданиях молодой жёнушки я упустила. Однако с удовольствием представляла иную картину: шумящий камыш, погнутые ветром деревья и возлюбленную пару, гуляющую в непогоду до утра. Не сиделось же им дома в тепле! Подумаешь, траву да сарафан помяли. Мне казалось, что он и есть девичья краса. Чего о наряде плакаться? Постирать, погладить, и будет как новенький! 
      Песни о войне - отдельная история. Вот где горе горькое! Холод, кровь, смертельный огонь и тёмная ночь со свистящими по степи пулями... И русский солдат Алёша, погибший в Болгарии. У него гимнастёрка и сапоги каменные! Так стра-а-шно! Жить хотел, а стал глыбой над горою. Помнить надо...
      И про безымянных друзей-пилотов, уже в мирное время спасших город, я не забывала. Иногда мысленно примеряла на себя их подвиг и содрогалась от мрачного дыхания небытия. Чтобы его скорее прогнать, вырисовывала безоблачное небо с жёлтым кругом посередине и жизнелюбиво вторила незнакомому мальчишке-художнику: "Пусть всегда будет мама, пусть всегда буду я!". Подразумевала, что Советский Союз тоже будет вечным. Он великий, могучий и нерушимый! Я знала, с чего начинается Родина, как клонятся её берёзки и рябинки, где течёт матушка-Волга и строится железный путь под названьем БАМ. Нисколечко не сомневалась, что надежда - незаменимый земной компас, и ведёт он туда, куда следует. А удача обязательно станет мне наградой за смелость! Только бы скорее придумать, в чём отличиться. 


      Фото из сети Интернет.
      Продолжение - http://www.proza.ru/2017/03/25/528