Букетик

Краткое содержание: Нью-Йорк, 20-е годы XX века. Нэнси Максвелл обнаруживает в проулке, куда она всегда приводит клиентов, полумёртвого полицейского детектива Сэма Хопкинса, который всегда её донимал...

— Эй! — испуганно и сердито восклицает Нэнси Максвелл, споткнувшись обо что-то в проулке за мусорными баками.

Не «что-то», а труп. Труп здоровенного мужика. Или полутруп, лежащий вниз лицом. Переворачивать его, чтобы убедиться, жив ли он, Нэнси не собирается. Она как раз тащит за руку другого мужика, вполне себе живёхонького и даже со стояком до самого пупка, потому что минуту назад они обжимались в подворотне, и тогда мужик был полностью готов.

И вот нате вам.

Нэнси — проститутка, и проулок за мусорными баками давно облюбован ею для быстрого перепиха за пятёрку. В глухой стене дома за помойкой нет ни единого окна, зато есть удобная ниша с чем-то вроде приступочки, на которую так удобно опираться, задрав юбки перед мужчиной. Белья Нэнси на работу не надевает. Она к такому привычна, хотя зимой, конечно, бывает холодно, задница зябнет. Но мужчинам это нравится, как нравится сама Нэнси — с её мягким сочным ртом, пышной грудью, так славно умещающейся в ладонях, и белокурыми волосами, вьющимися вокруг задорного сероглазого личика. Нравится им ещё, что Нэнси такая маленькая, всего пяти футов росту, можно её как угодно вертеть.

И сутенёр, Майк Деверо, ей достался хороший, добрый, не колошматит её почём зря, не обижает, не отбирает выручку до последнего цента, как другие. Нэнси работает на улице вот уже пять лет. Сейчас ей двадцать, а она не истаскалась и даже дурной болезнью ни разу не болела. Боженька её хранит. Боженька и Майк Деверо.

Но ведь никогда не бывает так, чтобы Боженька не посылал тебе испытаний. Такое испытание он послал и Нэнси в лице Сэма Хопкинса, детектива шестьдесят третьего полицейского участка. Детектив, офицер, что ему, казалось бы, за дело до какой-то шлюхи? Все патрульные шестьдесят третьего давно подмазаны Майком и закрывают глаза, сидя со стаканчиками кофе в своей машине, когда Нэнси ведёт клиента в проулок за помойкой. А этот — нет, едва её приметив, шагает следом деревянной походкой, суёт всем под нос свой паршивый значок, мужчин от Нэнси отпугивает.

Здоровенный вымахал, дубина, кто угодно в страхе убежит, и морда будто из цельного куска дерева вырублена тупым топором.

Нэнси его ненавидит.

Но когда она спотыкается в знакомом проулке о чьё-то лежащее тело и испуганно взвизгивает, ей хочется, чтобы тут появился хотя бы этот грёбаный детектив Сэм Хопкинс.

Но никто не появляется и, преодолев первоначальный испуг, Нэнси нерешительно наклоняется над телом.

— Ты что, совсем дура? — в панике шипит мужчина, который шёл рядом с нею. — Но я-то не дурак.

И он растворяется в темноте проулка, поспешно выбредая из него на ярко освещённую улицу.

— Крыса! — презрительно шепчет Нэнси, провожая его глазами.

И Майк, как назло, куда-то запропастился — сегодня, по крайней мере, Нэнси его не видела. Страшная мысль пронзает её — а вдруг перед ней лежит именно Майк?! Но нет, этот мужик слишком крупный и одет в пиджак и клетчатые брюки, у Майка она таких не видела.

Затылок лежащего разбит сильным безжалостным ударом, короткие волосы слиплись от крови, и эта кровь ещё течёт, поблескивая в свете единственного фонаря у помойки. Но мозги вроде не вытекают, и на том спасибо.

Нэнси знает, что ей тоже надо побыстрее бежать прочь отсюда, пусть этого жмурика с размозжённой башкой найдёт кто-нибудь ещё!

Но она боязливо прикладывает пальцы к его шее над залитым кровью воротником пиджака. Кожа тёплая, и под нею едва заметно пульсирует жилка.

Он жив!

Нэнси присаживается рядом на корточки, чтобы заглянуть ему в лицо и почти не удивляется, узнав детектива Сэма Хопкинса.

Так ему и надо! Подонок не только ей и Майку успел здесь насолить, вот и получил по заслугам. Пусть валяется тут, пока не издохнет.

Но Сэм вдруг приоткрывает запавшие глаза и в упор смотрит на Нэнси. Взгляд этот не выражает ничего, кроме боли замученного животного, и Нэнси невольно вздрагивает.

Глаза Сэма снова закрываются.

Если Нэнси сейчас побежит в полицию, в этот шестьдесят третий участок, там все решат, что именно она и убила Сэма Хопкинса! Никто не станет разбираться, все же знают, что Сэм постоянно её донимал!

Нэнси поворачивается и мчится прочь от лежащего тела, мимо мусорных баков, мимо фонаря, тускнеющего над ними, мчится к ярко освещённой улице. Она не дура, как сказал остолоп, с которым она сюда пришла, она и бродячего пса не оставила бы валяться полумёртвым, но из-за детектива Сэма Хопкинса она не хочет нажить себе неприятностей!

Будь он неладен, он сам виноват!

А глаза у него, оказывается, голубые. Потемневшие от боли, но голубые, как небо поутру.

Нэнси вдруг думает, что может просто позвонить в участок. Да-да! Зайти в магазинчик вон там, на углу, и попроситься позвонить в шестьдесят третий участок!

Чтобы потом хозяин магазинчика опознал её и сдал фараонам. Не всё ли равно? Пока она тут мечется, как вспугнутая курица и судорожно размышляет, как же ей поступить, жизнь по каплям покидает большое тело Сэма Хопкинса.

Всхлипнув, Нэнси сжимает кулаки, решительными шагами направляясь к патрульной машине, которая как раз стоит возле того самого магазинчика. Она стучит костяшками пальцев в стекло и, когда дверца распахивается, сердито бросает двум копам, сидящим внутри со своими кофейными стаканчиками в руках:

— Пока вы тут свой несчастный кофеёк распиваете, ребята, ваш дурак-детектив Хопкинс помирает там, в проулке! Кто-то его по башке звезданул. И это, между прочим, не я!

Она тем же решительным шагом возвращается обратно в проулок. За ней идут оба патрульных, вытащив револьверы. Потом они вызывают карету скорой помощи, а Нэнси закономерно и ожидаемо тащат в свой шестьдесят третий, чтоб ему провалиться, участок. На допрос.

Когда они заталкивают её в машину, она видит в собравшейся на углу толпе зевак ошарашенное лицо Майка и тяжело вздыхает.

Её посадят в тюрьму, точно посадят, а ведь на ней даже нету трусиков!

Какая она всё-таки дура!

Санитары тем временем осторожно укладывают Сэма Хопкинса на носилки. Он, наверное, всё ещё живой, иначе бы они так не осторожничали.

Поняв это, Нэнси, как ни странно, чувствует прилив облегчения.

* * *


Майк Деверо пытается внести за Нэнси залог, но судья ему отказывает — сутенёр и сам не исключён полицией из списка подозреваемых. Поэтому Нэнси отправляется в тюрьму. Только через три дня Сэм Хопкинс наконец приходит в себя, и тогда её отпускают. Сэм точно помнит, кто ударил его по голове — некий бутлегер, за которым он следил.

А ещё через две недели детектив Хопкинс останавливает Нэнси в том же проулке, где она нашла его полумёртвым и куда она ведёт теперь клиента. Мужик этот немедленно делает вид, что Нэнси знать не знает, и резвой трусцой вылетает обратно на улицу.

Нэнси и Хопкинс провожают его взглядами: Хопкинс — задумчивым, Нэнси — презрительным. Потом Нэнси в упор смотрит на детектива, раздувая ноздри, серые глаза её мечут молнии. Из-за этого урода она три дня торчала в камере — даже без трусиков! Не Майка же и не казённого адвоката ей было просить принести туда бельё! И ради чего, спрашивается, она так мучилась?

— Почему вы всё время цепляетесь именно ко мне?! — воинственно выпаливает она. — Зачем только я вас спасала!

— Я… я… — растерянно бормочет Хопкинс, переминаясь с ноги на ногу. — Я не хотел… цепляться. То есть…— он смущённо кашляет в кулак, — сейчас не хотел.

Ножищи у него здоровенные, кулаки — с футбольный мяч. Чтобы свалить наземь такого верзилу, тому бутлегеру, видать, пришлось постараться. Но детектив выглядит совсем мальчишкой, когда стоит перед маленькой Нэнси и краснеет, не зная, куда девать свои большие руки.

А глаза у него всё-таки пронзительно голубые. Красивые.

— А чего же вы хотите? — с подозрением спрашивает Нэнси, и сердце у неё почему-то замирает, а потом бьётся сильно-сильно.

— Хотел поблагодарить вас, — твёрдо заявляет Хопкинс и, ещё немного помявшись, добавляет: — И пригласить в кино.

В его кулаке вдруг появляется крохотный букетик цветов. Это фиалки.

— Вас слишком сильно стукнули по голове, детектив, — Нэнси задорно вздёргивает свой курносый носик, хотя сердце её колотится всё сильней. — Я проститутка.

— Я знаю, — серьёзно отвечает Хопкинс, протягивая ей букетик, который, как ей кажется, благоухает на весь этот грязный проулок. — Но это неважно, мэм.

«Мэм»! Он назвал её «мэм», будто она — леди!

— Тогда мне нужно зайти домой… и переодеться, — важно говорит она, хоть голос её немного дрожит.

Вернее, ей нужно надеть трусики. Но про это детективу Хопкинсу знать вовсе необязательно.