Среди людей. Глава 5. Утрата

      По негласно заведённому порядку все мои прогулочные развлечения прекращались на высоком больничном крыльце. Едва успокаивалось дыхание, я утирала со лба пот, забиралась на худые колени Александра Михайловича и бойко читала ему про золотую рыбку, курочку Рябу или про Колобка. Между делом рассуждала о поступках героев, внимала разъяснениям, присказкам и смеялась над шутками закадычного друга.
      Каждый день подбрасывал в закрома памяти новые слова. Они были длинными и короткими, лёгкими и трудными, понятными и загадочными. Мой учитель терпеливо раскрывал их значение, менял суффиксы и окончания, а я заворожённо слушала и ждала, когда какое-нибудь неизвестное выражение превратится в чудный образ или небольшую историю. Потеху воображала весёлой каруселью, дёготь - вонючей тухлятиной, кем-то из вредности набранной в ложку, - конечно, бочку мёда испортит! А лихо было похожим на бабу Ягу - не дай бог разбудить!

      Опережая настоящий финал, я придумывала фантастическое продолжение любому рассказу и убеждала Александра Михайловича, что так лучше. Он не спорил. Стоило закрыть одну книжку, как появлялась другая. Я с любопытством перелистывала пахнущие краской страницы и уже дома узнавала развязку повествований. На другой день с упоением пересказывала то, что запомнилось. Александр Михайлович не позволял отвлекаться от сюжета, дотошно расспрашивал меня о мелочах и возвращал к прочитанному до полного понимания. Неторопливо выискивая ответы на все "почему?", "как?" и "зачем?", я осмысливала текст, делала выводы, учитывала чужое мнение и отстаивала своё.
      Жизнь незаметно вышла за рамки дома, двора и больничного сада. Теперь меня привлекали не только кошки, собаки, цветочки-лепесточки да всякие букашки. Рядом был настоящий Человек, достойный любви и подражания. С его подачи многие книжные герои стали моими друзьями и советчиками. Из рассказов про Мальчиша-Кибальчиша, Русалочку, Стойкого оловянного солдатика и Волшебника Изумрудного города я черпала настоящую мудрость. А сборник простых статей о животных под названием "Друг, воспитанный тобой" стал подручным пособием по дрессировке собак.

      За обучение уличных дворняг я взялась серьёзно. Беспородные пёсики хороших манер не знали, однако несложные команды усваивали легко. Поощряемые печеньем, сосисками и мамиными котлетами, они ловко приносили мне палки, подавали лапы, сидели, лежали и лаяли по приказу. Только никакие барьеры брать не хотели, потому что я не могла подать личный пример. По собственной инициативе собаки в ловкости не упражнялись - разумеется, лучше лежать под скамейкой! Или на ней. Ну ладно, главное, мы были неразлучны! Я разговаривала с любимыми животными, будто с людьми. Слов в запасе накопилось предостаточно, мой язык уже не заплетался, и всякая беседа, даже односторонняя, была в удовольствие.
      Без книг я себя уже не представляла, однако дружбу с Александром Михайловичем ценила выше. Её надёжность не подлежала сомнению, но однажды мой благодетель как в воду канул. Я не нашла его ни в палате, ни в столовой, ни на сестринском посту, ни в условленном месте. Немножко разволновалась. Сначала это недоразумение показалось случайным: надо подождать, и всё будет точь-в-точь как раньше. Вечер за вечером я усаживалась на излюбленное крыльцо, раскладывала тетради, карандаши и в непривычной тиши мечтала о предстоящих уроках.
      Стылая пустота ранних сумерек гнала меня прочь, обременяя нарастающим беспокойством. Единственный близкий человек исчез внезапно и бесследно. Даже не попрощался. Как так? Он клялся, что не расстанемся! Нехорошо получилось, по-предательски. И собаки стали ненужными Александру Михайловичу... Мы тосковали и выискивали знакомый облик в каждом мужском силуэте. Увы, то были чужие безразличные люди.

      Мою трагедию мама не разглядела. Она избегала прямых расспросов и колючим "не знаю" скрывала что-то плохое. Эта недосказанность была предвкушением горя, я отстранялась от игр и привычных дел, плохо ела, редко просилась на улицу. Одиночество слилось с холодом подступающей осени, чудеса больничного сада иссякли. Только в сезон ледяных дождей удалось узнать у докторов, что Александр Михайлович умер. Скоропостижно, то есть неожиданно. Вот и не успел проститься со мной перед уходом. Оказывается, он сильно болел, потому подолгу лежал в больнице. Сердце остановилось, несмотря на молодой возраст и заботу медиков.
      Я сразу уловила убийственную суть случившегося. Обида на дорогого человека рассеялась, оставив режущее чувство утраты. А жизнь, пусть уже не такая радостная, продолжалась. Новые пациенты лечились в клинике, гуляли, сидели на скамейках, поправлялись, выписывались. Не умирали! Они приветливо улыбались, но были совсем неинтересными, хоть сноровисто совали в мои кармашки булочки и конфетки. Хотелось-то вовсе не сладостей…

      Не забывая Александра Михайловича, я снова и снова топталась возле широких бордюров, по весне поливала цветочки, прогуливалась по нашим дорожкам. Они, как ни вились, всё равно приводили к маленькой травянистой полянке. Там, меж сучковатых яблонь, болтались осиротевшие качели. Я неспеша забиралась на сиденье, хваталась за пыльные верёвки и усиленно мотала ногами. Без помощи взрослого человека доска оставалась малоподвижной, норовила развернуться, ускользнуть и сбросить меня на грязный пятачок земли. Ни полёта, ни ликования... Счастье упорхнуло. Я не знала, как его возвратить.
      Когда слёзы закончились, превратила письменный стол в хранилище воспоминаний: растолкала по узким полкам оборванные журналы "Огонёк", пачки старых газет, альбомы с нарисованными кривыми буковками и обёртки от дарёных шоколадок. Каждая бумажка влекла в прошлое, я пыталась запереть его на ключик, чтобы унять внутреннюю боль. А мама советовала выбросить весь "хлам" и порывалась навести идеальный порядок в моих уголках. Я опасалась, что важные вещицы когда-нибудь вылетят в форточку или угодят в мусорное ведро.

      Папа тоже принялся учить меня жизни. Являясь пару раз в месяц, он бесстрастно проверял, как я чищу зубы, уши, мою руки, складываю одежду, заправляю постель и стираю носочки. Заодно, насколько аккуратно кушаю, как читаю и считаю. Если что-то шло наперекосяк, отец нервничал и обидно покрикивал: "Алимафо!". Значит, глупая. Он не замечал моих трясущихся губ и штучных слезинок. Бить не бил, но кулак сжимал не понарошку. Рядом с таким "папочкой" не хотелось быть вежливой, чистоплотной, доброй и умной. Я специально медлила, надевала рваные колготки и свитера, роняла вилки и ложки, теряла книги, мямлила сложные слова, путала "плюсы" и "минусы". Зачем стараться? Всё равно не похвалит. Нечего навещать дочь-дурочку!
      Вскоре муштра закончилась и папа со скандалом препоручил моё воспитание маме. Она назвала его сволочью и выпихнула за дверь, а меня оставила в покое, плюнув на детский сад, где я не прижилась.
      Сидеть дома взаперти было не очень-то скучно. Перво-наперво, следовало выполнить мелкие хозяйственные поручения типа лёгкой уборки и мытья посуды, затем я развлекала себя сказками. С книжек, подаренных Александром Михайловичем, дни начинались, ими и заканчивались. Каждая читалась медленно и вдумчиво, толковые истории формировали мою волю, характер и правильные понятия о "своих" и "чужих" людях. Я мечтала о новых знакомствах, ребячьих компаниях и следующей встрече с близким человеком. Не сомневалась, что вместе быть гораздо лучше, чем одной! Вот только родителям об этом не говорила - они бы меня не услышали.
 
      
      Фото из сети Интернет.
      Продолжение - http://www.proza.ru/2017/03/29/248