Воровка

«Что стоишь, качаясь, тонкая рябина»...

Старые мелодии. Они  уносят в детство. Многое стёрлось, притупилось в памяти, но мысль скользит в прошлое и, мало-помалу, вытягивает одно за другим воспоминания.-
 
В каком году это случилось, точно уж и не вспомню. Знаю только, что через две ли три недели после летних каникул.
*
Полдень. В разгаре - урок на важную тему: «Воровство – преступление».
В душном классе – шум, гам!  За окнами жарит нещадно. И сами окна без занавесок раскалены – не прикоснуться!  Жгучее  солнце  распласталось на полу и на партах, слепит глаза. Вот оно - «бабье лето» во всей своей красе!
Эх, сбежать бы из этой бани на речку, вдохнуть бы молодецкой грудью чистого ветра и - бултыхнуться с мосточка в холодную водицу! Искупнуться бы до синих соплей и гусиных мурашек, а потом шлёпнуться мокрыми трусами на горячий голыш и греться-греться, как на печке, зубами выбивая дрожь... Хорошо!
Но... не до купанья теперь - у нас - серьёзный разговор.

Аврора Глебовна, заикнувшись на полуслове, в который раз  обмакнула  белую тряпицу в ведёрко с водой, что стояло на её учительском столе, вытерла варёное лицо и в который раз окутала этой тряпкой загривок. Бочком, словно боясь расплескать раскисший живот, обтянутый лёгкой, насквозь потной кофтой, протиснулась между партами к окну. Ухватилась за ручку и рванула: «У-уф-ф! парилка!» - рама с треском размахнулась. Ворвалась бойкая улица с трамвайным перезвоном и рыканьем машин. Заструился лёгкий сквознячок... из школьного сада понесло  крепким запахом прелой травы и волглой земли.
Солнце выскользнуло из класса - духота растворялась...
*
Аврора Глебовна стояла, прислонясь спиной к стене и, переминаясь с ноги на ногу, смотрела на улицу. Она  шумно и глубоко вздыхала и ещё долго приходила в себя. При этом маленькая голова её без шеи, крепко сидящая на буйных плечах, покачивалась, блёклые губы кривились в усмешке. Тонкие пряди волос выбились из-под рыжего «валика» на затылке и свисали мокрыми  нитками.

Мы тревожно наблюдали и видели вконец измученную немолодую женщину, погружённую в свои мысли, которой в этот момент не нужны ни мы, ни школа, ни уроки. А есть лишь одно большое желание: скорей бы уж день пролетел! Над головой Авроры Глебовны серебрилась паутина. А за стеклом, в глубине сада, будто раскинув к Владыке-светилу ветвистые руки, не шелохнув листочком, замерли сонные деревья. Ни комара, ни мушки! И только две оранжевые бабочки купались в янтарном мареве: то вверх, то вниз метались и зависали в своём прощальном танце.

Но вот преподавательница взглянула на часы, повернула к нам красное лицо и, наспех закалывая волосы, удивительно легко направилась на своё место. Она впрессовалась в кресло и углубилась в чтение записей. Через минуту Аврора Глебовна, как всегда звонко и нараспев, завела:

- А вот сейчас, ребята, после нашего разговора, - она кивнула в бумаги носом, - сейчас ответьте-ка мне... ааа... каким же должен быть настоящий пионэр? – учительница подняла опухшие веки, обвела всех пытливым взором.

- Пионер – всем ребятам пример! – радостным хором догадались мы.

- Та-ак, если пример, то, значит, пионэр не должен... что? не должен совершать...эээ...плохие поступки, правильно? А какие?

- Не курить, не пить водку, - вразнобой выкрикивали ученики.

- Не обижать маленьких, не мусорить, не губить природу, не убивать животных.

- Не пить брагу! – пробасила сидящая впереди меня Ноннка. Она – отличница и много знает.

Учительница поперхнулась: «Д-да, Брагина... а... откуда ж ты знаешь про... Ах, да! хоссподи...» - она сдавленно хохотнула.

- Не ворова-а-ать! – громче всех заорала я, расталкивая своим ором остальные голосишки. – Пионер должен... должен собственное отдать, чем взять чужое! Вот! - отчеканила я вдобавок.

- Молодец, Надя! – похвалила Аврора Глебовна. Она высвободилась из кресла и остановилась возле меня. - Вор – это... ааа... преступник. - Преподавательница положила мне на голову ладонь, что означало высшую степень похвалы. - Именно преступник, который занимается кражами и присваивает чужое. А настоящий пионэр всеми своими поступками должен быть... эээ... честным человеком! Это - главное! Но! есть разные воры. Есть воры – преступники, а есть воры - больные люди, которых... тянет воровать...
Неожиданно зазвенел звонок. – Обед.

Пионеры, с грохотом рванули из класса: кто в столовую, кто размяться-побеситься в коридоре. Наставница, прихватив бумаги, удалилась следом.

- Идёшь? – привычно спросила Ноннка. Она каждый раз обедает в буфете. Для меня же такая роскошь не по родительскому карману.

- Не-а! С собой принесла! – небрежно соврала я.

Ноннка убежала, а я и две девчонки с другого ряда остались на местах.
*
Следующий и последний урок – география.  Ведёт она же, Аврора Глебовна. Мне спешить некуда: денег на обед нет, да и обеда тоже нет: дома ничего не нашлось, остатки хлеба вчера вечером съели. Конечно, не грех бы в буфет наведаться - вон как в животе-то урчит! Ладно, не впервой! Оно и лучше: хоть «Географию» почитаю. - Тэк-с, а ну-ка посмотрим, чего там пишут?..  Аврорушка в прошлый раз обещалась к доске вызвать. Ох, эта чёртова география! И кто её только выдумал? Скучища! Да ещё карты всякие. А контурные - вообще бестолковка... тьфу!

Вытягиваю  тяжеленный портфель из ящика парты. А он... возьми да и выскользни! Портфель, книжки, карандаши, тетрадки – всё грохнулось на пол! Всё, что было в сумке, рассыпалось-раскатилось под столы-сиденья. Я пролезла вниз. А та-ам - глянуть страшно! - настоящая свалка: ластики, карандаши, бумажки, огрызки яблок! «Надо же, а! Ну ведь только что говорили: «не мусорить!». Пионеры сраные!».
Ползая под Ноннкиной партой, я всё больше злилась на соседку: «А эта... дак и вообще... вечно корчит из себя... Прям, она  здесь одна  пионерка  нашлась: «бра-агу не пить!». Умная такая, а мы,  прям,  дураки...  Жрать она, видите ли, попёрлась! Убери свою помойку, а потом уж  и... лопай в буфетах-то!»
*
Перемена в разгаре, а я – вся в пыли,  ползаю под партами. Уже сложила в портфель барахлишко и, как достойная пионерка, собираю чужой мусор, конечно, в свой же портфель! ну... чтобы выбросить потом в урну.
Ворчу под нос и вдруг... о-оой... Деньги! – Нич-чего себе! - Целых Три рубля! Я так и обмерла: красивая бумажка царственно возлежала в сторонке и притягивала внимание. Сердце моё гулко забухало! Радость от нечаянной находки спёрла дыхание.. таких денег, отродясь, в руках не держала!

Я даже не заметила, как загребущая пятерня моя сиганула к зелёненькой красавице, а дрожащие пальцы - хватнули её и крепко зажали в потном кулаке: «Моё!»
Обрывки мыслей суматошно бились в мозгу: Кто же потерял такие денжищи?.. Аврора?.. Как? Когда? Вернуть... что ли? Но я гнала эти предательские мысли прочь.
И... поднималось во мне злое, доселе незнакомое - алчное чувство: трёшка - моя!
*
Я выпыхнула калёный воздух и, стараясь заглушить стук сердца, осторожно высунулась из-под парты: рядом - никого!  Те девчонки, разложив салфетки, ели и увлечённо похихикивали о своём, а из коридора доносился ребячий гвалт.

Я вышмыгнула наверх и уткнулась в учебник. Щёки горели, буквы расплывались, и меня трясло, как осиновый лист на ветру, да так, что наворачивались слёзы.

Внезапно распахнулась дверь, и в класс вбежала Брагина! Рядом выросла Аврора Глебовна с маленьким вентилятором и картой-рулоном под мышкой.
Ещё в коридоре галдели школьники, и не прозвенел звонок на урок.
Ноннка бросилась к своей парте! -
От нехорошего предчувствия мне стало и вовсе не по себе... Не мигая, я безотрывно следила за соседкой. - Та выдернула из парты сумку и лихорадочно выкидывала на скамейку тетрадки и книжки.  Девчонка что-то искала. У меня оторвалось сердце: «Деньги... Да как же я сразу-то не додумалась?.. ну сейча-ас бу-удет...».
Брагина пошарила в отделах сумки, потом опрокинула её и похлопала по донышку – вылетел огрызок карандаша, да синяя промокашка медленно пропорхала на пол.
Ноннка заглянула под парту: «где же?..». Учительница повесила карту, подошла: «Ну что?..»  Брагина растерянно посмотрела на Аврору Глебовну.

- Интересно,- удивилась учительница, - такого у нас ещё не бывало!

И тут раздался настойчивый звонок на урок.
*
- А ну-ка, ленинцы, встаньте-ка... – траурным голосом приказала Аврора.

Громыхая партами, пионеры встали и притихли в ожидании: что же объявит классная?

А учительница склонилась ко мне и нежно спросила:

- По-моему, Надежда... ты нам хочешь что-то сказать?..

Класс разом чуть не свернул себе шеи, и на меня уставилось множество любопытных глаз. Бедное моё сердце... щас оно выскочит из горла!
Аврора Глебовна прищурилась и тоже засверлила острыми глазками.  Мы встретились взглядом – ух, аж пронзило током! Стараюсь отвести взгляд, но не тут-то было! - меня снова и снова ловят её цепкие буравчики и прожигают до костей.

Всё быстрей и быстрей вертелось колесо посрамления. И чудилось, что все знают мой секрет и насмешливо ждут моего позора.  Кажется: вот-вот провалюсь на месте!
Аврора встала посередине комнаты и уже оттуда смотрела на меня чёртом:

- Значит... эээ.... ты ничего не хочешь сказать?

- Нет...

Учительница постучала указкой по столу.

- Итак, повторяю: кто... э-э-э... взял деньги у своего товарища? – сказала она громко и с расстановкой. - Родители дали Нонне эти три рубля на еду на целую неделю. Теперь девочка... э-э-э... будет голодать. Это понятно-нет?

Ответом была тишина.

- Ребята, вы же пионэры...

Мы молчали. Аврора Глебовна бросила на стол указку, - мда-а... Ну... тогда постойте - подумайте.
*

Это невыносимо! - Розовый туман заливает глаза кипящим оловом да так, что они вот-вот полопаются! Щёки с ушами полыхают, а по спине ползёт-пробирается живая струйка.
С портрета, сцепив холёные пальцы с длинными ногтями, на меня с укоризной косится великий русский поэт – честь и совесть России - Александр Сергеевич Пушкин: «Верните три рубля, барышня!».

И червь сомнения уже закрался в мою душу: сказать-не сказать? Уж и язык зачесался брякнуть: «Здесь... Нашла... Вот они, деньги, возьмите!». И уж  совсем было открыла рот... Но!  моя совесть заартачилась, а гнусная  мыслишка поддержала её: «Ага!.. Отдай вам деньги, а вы мне за это напрочь пришлёпнете звание «воровка»! - Фигушки!». И я захлопнула рот и камнем сжала кулак!

Стояла и злилась на растяпу–Брагину: «Не ку-ушала она!» - переживёшь! Я, вон, почти всегда в обед не кушаю, и ничего! В другой раз и не завтракаю даже. Хлеба с сахаром куплю на твою несчастную трёшку.

- Значит, никто не хочет сознаваться? – противно заскрипела Аврорушка. -  Хорошо, будем стоять до тех пор, пока вор...э-э-э... сам не отдаст Брагиной деньги, – жёстко решила она. - Подождём.
*
Нутро всё свело; в груди что-то покалывало и разливалось жгучей, пронзающей болью. Совесть лютой зверюгой грызла падшую душу. - «Не твои деньги!» - захлёбывалась в крике внутри меня честная пионерка. Но я живо представила, какое же будет мне позорище, когда пропажу обнаружат именно у меня! И я уже слышала за спиной: «Воровка! Это она, она украла! Прячьте от неё свои деньги!».
И рука сильнее сжимала кулак - «Моё! Моё!» 
Непонятное ощущение парализовало меня. Нет, я не испугалась, но неожиданно перестала понимать, что же такое со мною происходит-то? И я, как бы со стороны удивлялась сама себе: что за жалкая и мерзкая личность только что ящерицей ползала в пыли под этими партами, а теперь молчит, как партизанка?
*
Откуда-то за окном громыхало радио. Под вентилятором, обхватив голову пухлыми руками, добросовестно похрапывала наша Аврора. Локти разъезжались, голова падала, но чуткие руки подхватывали голову и водружали на место. Безмятежный вид классной дамы у кого-то мог бы, наверное, вызвать умиленье: голова сладко спит, живот мирно покоится на коленях, руки тоже при деле. А мы... мы стоим в душном классе, вдыхая гнилой и тяжёлый воздух.
И это был ад.
*
Уже прозвенел звонок. - Школьные занятия закончились, а мы продолжали отбывать наказание. Этот горький час экзекуции вымотал, истерзал совсем. Ребята зашикали:

- Эй, ну чё в сам деле! кто взял трёшку–то - отдайте! сколько ещё стоять-то будем?

- А чё ты на меня-то вылупился? я что ли? Вот ты и отдай, если украл!

В коридоре  слышался топот ног. К нам то и дело заглядывали дотошные лбы, хлопая дверями.
Наконец, Аврора встрепенулась. Она осоловело осмотрелась кругом, слышно хрустнула плечами и с удовольствием позевнула. Приколола съехавший набекрень спутанный валик и завела свою противную песню:

- Ну что... эээ... горе-пионэры... И урок мне сорвали и в воровстве не признались. – Аврора Глебовна некрасиво поджала и без того узкие губы и закрыла классный журнал. Помолчав, сердито проговорила:

– Зряшные вы люди, раз так. - Она убрала тетрадки в саквояж и, вытащила кошелёк, - Брагина! Возьми три рубля да, смотри, эээ.. не посей ещё и эти где-нибудь!
*
Да, был трудный день: у меня сегодня выпили море крови! Измученная и голодная я без сил тащилась из школы. Спасённая трёшка обжигала руки, и я сунула её в карман платья.
Я шла, и никак не могла опомниться: передо мною ярко маячила картина греха.
Чуток оклемавшись, пыталась домекнуть: чё же это я наделала-то?.. а если и, правда, как-то узнают? Стыдобища. Я, в самом деле, воровка что ли?  Больная? Аврора же сказала, что некоторые воровством болеют. Ничего себе! Достукалась!

Прямо на тропинке жидконогая девчонка весело крутила скакалку. Она прыгала, и дела ей не было, что надо уступить дорогу больному человеку.
*
Иду-плетусь, как заведённая... Надо мною - небо с тяжёлыми облаками. И кажется оно вот-вот упадёт и размажет меня по асфальту! Да так и надо воровке!

Сама не знаю как, но привели меня ноги не домой, а к бабусиной избёнке. Аж на окраину, которая была вся в кособоких домишках, осевших под тяжестью прожитых лет.
То была ещё нестарая избушка-малушка. Среди окружающих её неказистых подружек-лачужек, бабусина смотрела на мир весёлыми чистыми оконцами. Со двора выглядывала кокетливая стайка в лихой соломенной шапке, нахлобученной набекрень, из которой вместо павлиньего пера торчали вилы.

Подхожу, а у ворот на лысом брёвнышке сидит моя бабуся со своим престарелым котом-Василием:

- Али ты, цыплячьи твои мозги, не знашь своего дела?- отрывисто отчитывала она мурлыку, потрясая пальцем, - а? Вот скажи-ка ты мне на милость: сколь ещё раз говорить-то тебе! Ну? Лень-матушка одолела? Нет, чтабы самому... дак, надо носом тебя ткнуть! Гляди-ка сколь мышей развёл! Стыд-позор: коту с мышами из одной миски-то хлебать!

Бабуся увидела меня.

- О, Надюшка!  Ты чё ко мне-ко? из школы прямо? а мать-то знает? – громко обрадовалась и тут же заволновалась бабуся: - Чё-то случилось или как?

- А-ай... - я так и повалилась рядышком без сил.

- Чего «ай»? Зачем?

- ...

- Ты, дева, чё-то, смотрю... не в себе, вроде... В школе не так, или чего? Ну-ка говори-давай! – пристально посмотрела на меня бабуся.

 Я молчала, опустив голову.

- Ладно, не хошь говорить – не надо.  Айда в избу, щас ись будем, я тут каши тыквенной наварила, как знала, что ты придёшь!

Во дворе курочки-попрошайки метнулись навстречу. «Да кыш вы! Не до вас...»

Бабуся на стол собирает, а сама, вижу, на меня исподтишка поглядывает. А мне не сидится - я в сумке роюсь, деньги ищу. В платье все карманы перетрепала... нету...  Странно.

Поели каши, бабуся опять за своё:

- Верченная ты какая-то сёдня, на месте не посидишь... чего стряслось-ко? – ведь нутром чую... Чё-то потеряла, ли чё ли? А... уж и не заболела ли ты?

Я кивнула: «Болею». Бабуся кинулась ко мне, голову щупает: «Чем?.. Да, вроде, нормальная голова-то».

- Воровством болею.

Бабуся так и осела на табуретку: «Чем-чем... болеешь?!»

- Да воровка я, поняла? Три рубля украла. Теперь лечить меня надо.

- Ох, господи ты боже мой,  я-то думала, горе какое стряслось! А это... Бить тебя надо, девка, – вот и всё леченье! - пришла в себя бабуся. Потом засыпала вопросами:

- Постой-ка, а где ты взяла трёшницу-то эту? У кого? Как дело-то было? Да и трёшка где? И я тоже... хороша кукла, не спрошу по-нормальному.

- Дак говорю же: под партой нашла. Под Ноннкиной и вот сюда вот спрятала, – я полезла в карман, - Ноннка эти деньги-то свои потом с учительницей искали.

- Ак чё ж ты не отдала-то?

- Ну да!  подумали бы, что я у Ноннки из сумки... обзывались бы потом всю жизнь...

- И то верно. Чё ж делать-то? Нехорошо ведь оно - чужое-то брать... грех. Ох, кабы несчастья какого не приключилось! – обеспокоилась не на шутку бабуся.

Она плеснула водицы в герань, что на подоконнике, задумалась. Ноготками постучала по стеклу. - Бурливый день затухал. Кровянистый холст неба золотился радужными всполохами, на склоне рассыпались таинственные холмы и горы, сверкали молнии.

- Видать, быть дожжу...– глядя на зарницу, сказала бабуся. – Ты давай-ка не переживай, уроки садись делай. У меня заночуешь - утром решим чё и как. А я пойду-ка - от Макарчихи позвоню твоей матери на работу, а то хватится, а тебя - нету! Запрись-айда, я щас.

- Ты ей только про это... не говори!

- Я ж-то баушка тебе или хто? – уже за воротами успокоила бабуся.
*
- Дак не нашла деньги-то? Нет? Жалко вашу девчонку-растеряху. Хорошо, хоть учительница дала, а то поди мать-то с отцом ругались бы. А ты тоже хороша: не - себе, не - людям.  Ну ладно, слава богу:  как пришли, так и ушли – всё правильно. - Подберёт тот, кому нужней.
*
Как и угадала бабуся, пришёл дождь. И стал яростно лупить землю. Расплескался окрест. Дождинки как бесенята резвились-выплясывали, звонко шлёпая по лужам, по асфальту.
На душе кошки скребли. Я прильнула к стеклу, заляпанному осенними листьями.
Под дождём, согнувшись, торопились редкие пешеходы.-
Промокшая женщина за руку тащит мальчишку с огромным зонтом. Тот, не поспевая за ней, трусит часто-часто перебирая ногами. Вдруг его кудлатая голова повернулась в мою сторону, и, завидев меня, стала жадно разгядывать.
«Вор-ровка!» - шепнул мальчишка. А, может, мне показалось...
*
Утренняя рань. Лежу под лоскутным одеялом на большом кованом сундуке близ оконца. И мне плачется - глубоко со вздохами и всхлипами от тоненькой и жалостливой песни моей бабуси. Слёзы застилают глаза и скатываются на мокрую подушку. -

"Как же мне, рябине, к дубу перебраться.
Я б тогда не стала гнуться и качаться"

Ну как же мне жалко-то одинокую Рябину! щас бы побежала помочь ей перебраться к сильному могучему Дубу-защитнику...

"Но нельзя рябине к дубу перебраться...
Знать, мне, сиротине, век одной качаться".

Почему-у-у... Ей же пло-о-хо-о... плохо-о! Не хочу-у-у...

И я уже реву во весь голос!

Это она – моя бабусенька, мой звонкий колокольчик, мой чистый ручеек и есть та рябинушка. Это она поёт про себя, молоденькую и горемычную, потерявшую мужа в войну и прожившую с двумя ребятишками одинокую жизнь.  А тут я ещё со своим воровством...  А... вдруг она... вот сейчас возьмёт и умрёт? О-ой... И я уже захлёбываюсь горячими слёзами... И мне плохо, бабу-у-уся-а... а-а...

- Во! Надюшка, да ты чевой-то это?

Раскрасневшаяся у печки бабуся стряхнула в полотенчико муку с рук, присела ко мне на сундук и обняла. Она целовала и вытирала горючие мои слёзы, гладила по спине и голове и укачивала, на коленях, как маленькую. И шутливо причитала: «Хтой-то тебя обидел, мою внученьку? А ну, покажи-ка мне его!! Ну не плачь, не реви-давай, а то и я щас зареву! Хорошо ли будет? – Бабуся улыбалась. - Погоди-ка, я тя счас пирожком уважу...  Любишь ведь пирожочки с бзникой*? А трёшка... плохо, конечно, но это ещё и не горе, а всего лишь с полгоря!»

Я, прижавшись к ней, моей бабусеньке, плакала, очищая душу и, словно булыжник упал с моего сердца! И так чисто, так хорошо стало, будто я снова родилась на белый свет.

А за окном тихо скатывалась ночь, и занималась новая заря...
___________

*здесь: бзника (ягода бздника-нар.)- паслён чёрный


Рецензии
Чудесный рассказ, уважаемая Тамара Петровна! Читается на одном дыхании и с интересом. Что и говорить: ситуация, в которую попала Наденька, очень непростая. Заявить бы ей сразу о находке всему классу-это был единственный правильный вариант выхода из неё. НО: ТРИ РУБЛЯ - это целое состояние для девчушки из бедной семьи. И соблазн большой: если промолчать, то можно купить хлеба и сахара для семьи.Очень удачный поворот с найденными деньгами: они утеряны. Вторично, теперь самой Наденькой.ПрЭлестно, прЭлестно!!!Ну, и мудрая бабушка в рассказе очень даже кстати. Одним словом:здОрово написан рассказ. Что же касается своего пионЭрского прошлого, то замечу:я его не забыл и не стыжусь, кроме чувства долга, чувство патриотизма во мне остались навсегда. Был бы помоложе лет на тридцать, был бы ...сами знаете где. Не знаю, как с этим у той, которая написала Вам самую последнюю рецензию, рассказала о галстуке, своём отношении к комсомолу и отцовском отношении к журналу "Коммунист". На этот журнал, насколько я помню,люди крайне редко подписывались, из чего делаю вывод: её отец был приспособленцем: на людях -коммунист, а в стенах дома-предатель. Неприятное осталось чувство от прочтения.
О находке денег -читайте "Альбом ко дню рождения", и почти автобиографическое "Качели для сестрички"(подборка рассказов "Я родом из детства", приглашаю.
С уважением и наилучшими пожеланиями=Виталий.



Виталий Алексеев   25.02.2023 13:27     Заявить о нарушении
Тамара Петровна, не только у Наденьки, но и у меня была замечательная и мудрая бабушка! В январе ей бы исполнилось 130 лет.

Виталий Алексеев   25.02.2023 13:30   Заявить о нарушении
-Наши бабушки-бабуси... светлая им память...
Спасибо, Виталий!

"Не знаю, как с этим у той, которая написала Вам самую последнюю рецензию, рассказала о галстуке" - А она, Ирочка Верехтина, совсем недавно умерла. И ей -Светлая память...

Тамара Петровна Москалёва   25.02.2023 23:50   Заявить о нарушении
На это произведение написано 27 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.