Маруся

 
                Степным ветрам не писаны законы.
                Пирамидальный склон воспламеня,
                Всю ночь над нами тлеют терриконы -
                Живые горы дыма и огня.

                И за составом движется состав,
                И льется уголь из подземной клети,
                И ветер гонит тьму тысячелетий,
                Над Казахстаном крылья распластав.
                Н. Заболоцкий. Город в степи.


Я  спрыгнула  с  подножки  троллейбуса  и  пошла  прямо, ни  на  минуту  не  забывая,
что  иду  в  шикарных  португальских  босоножках. Несмотря  на  то, что  было уже  шесть  часов  вечера, солнце, белое от жары, заливало  все  вокруг  раскаленным  металлическим 
светом. На  улицах  было  довольно  людно. Местное  население, закаленное  летом  сорокоградусной  жарой,  а  зимой  сорокоградусными  морозами  с  ветром,  и  не  думало  прятаться  по  домам.  Напротив,  у  овощной  палатки,  где  продавали  арбузы,  змеилась  устрашающая  очередь. Было  время  тотального  дефицита:  вторая  половина  условно  благополучных  семидесятых  годов. Независимо  вздернув  нос, я  широким  шагом, насколько  позволяла  короткая  юбка  и высоченная  платформа  босоножек,  направилась к дому, но в это  время  из-за  поворота  показалась  смутно  знакомая  фигура. Фигура  была  одета   в  коричневый  женский  болоньевый  плащ  и  фетровую  шляпу.  Под  мышкой    виднелась  трость, а на носу  красовались  солнцезащитные  очки.
Ну  конечно,  это  был  мой  дед,  Сергей  Алексеевич.
«Тебе  не  жарко,  дед? –
-Нисколько!  Ты  домой? –
-Да –
-Погоди!  Стой  здесь!»
Предчувствуя  недоброе,  я  остановилась. «Ни  за  что  не  встану  в  очередь»- подумала  я. Но  это  и  не  понадобилось. Дед  вдруг  согнулся,  скукожился  и,  опираясь  на  палку, 
походкой  Паниковского  в  роли  Великого  Слепого  засеменил  к  палатке  с  арбузами.
Я  смущенно  топталась  на  месте, готовая, впрочем,  дать  деру  в  любой  момент. Плащ
распахнулся,  блеснули  на  солнце  орденские  планки  и  очередь  расступилась. В  толпе
почтительно  зашелестело:  «Ветеран… конечно-конечно…инвалид…  пропустите  ветерана  без  очереди!»    Дед  не  спеша  выбрал  не  самый  маленький  арбуз  и,  не  находя  нужным  больше  разыгрывать  из  себя  Великого  Слепого,  не  позаботившись  даже  отойти  подальше  от  палатки,  выпрямился,  сунул  трость  под  мышку  и  упругим  молодым  шагом  пошел  прочь  на  глазах  у  ошеломленной  очереди.
   Посмеиваясь,  мы  дошли  с  ним  до  самого  дома.
Дед  с  бабушкой,  родители   отца,  временно  жили  со  мной. Это  была  своеобразная  группа  поддержки  для  меня,  в  то  время   двадцатичетырехлетней,  незадолго  до  того  пережившей  развод  и  гибель  матери  в  автомобильной  катастрофе.Нужно было  как-то жить дальше. Надвигались госэкзамены. Но я ими совершенно  не  интересовалась. Дома я сказала, что в университет больше не пойду. Целыми днями я старательно мыла посуду и рассматривала ее на свет. Мне  нравился ее радужный  блеск. Бабушка плакала, а отец пил и стучал себя в грудь. Глаза у него были красные.  "Пойди, попроси их - говорила мне бабушка - скажи им, что у нас случилось." Просить экзаменационную комиссию?   Это было невозможно.  Вскоре  после этого,  не  сумев  перенести  немых  упреков  и  предположений   со  стороны  родственников  моей  матери  по  поводу  того,  кому  следовало бы  на  самом  деле  выжить,  а  кому  - нет  в  той  аварии   (  за  рулем  был  отец)  бабушка  уехала.  А  дед  остался.  Он  отводил  мою  дочку  в  садик,  мы  слушали  пластинки  Утесова,  по  очереди  ходили в  больницу  к  отцу,  а  однажды  даже  ходили  в  кино  на  Трех  мушкетеров.  Во  всяких  нудных,  рутинных  и  будничных  делах  он  был  незаменим.   Он  был  страшно  худым,  но  при  этом  обладал  аппетитом  анаконды,  как  и  все  люди  старшего  поколения,  пережившие  голод  и  войну.  Он  обожал  записывать  расходы,  готовить  обед, везде  выключать  свет  в  целях  экономии,  а  так  же  скептически  высказываться  о  властях  по  любому  поводу.  Фрондировать - сделалось смыслом его жизни.  Каждое  появление  дорогого  Леонида  Ильича  на  экране  телевизора  он  сопровождал  злобным  и  язвительным  фырканьем. Бабушка же придерживалась официального курса. Рассказывали, что она даже плакала, когда убили Кирова. Сама  я  оставалась  нейтрально-равнодушной, как  это  часто  бывает  в  молодости.  Во  всем  остальном  мы  прекрасно  ладили.  А  ведь  он  даже  не  был  мне  родным  дедом.  Это  был  отчим  моего  отца.
Они  познакомились  с  бабушкой  в  каком-то  доме  отдыха  перед  самой  войной.  В красной косынке, повязанной назад, бабушка была неотразима.
У  обоих  уже  были  дети.  Первая  жена  деда  умерла  от  аппендицита. Бабушка  тоже
потеряла  мужа.  Они  тогда  жили  в  Сибири. Однажды  зимой,  возвращаясь  домой,  он
замерз  в  степи, совсем  как  ямщик  из  старинной  песни.  Правда,  дедушкины  сестры,  Аннета  и  Жаннетта,  похожие  на  крашеных  ворон,  бабушку  недолюбливали  и  утверждали, что  настоящий  мой  дед  был  просто  пьян,  стучался  во  все  окна  и  двери,
но  бабушка  ему  не  открыла  и  он  умер  от  переохлаждения.  Сама  же  бабушка  -  королева  Марго  и  ничего  больше.  Что  они  при  этом  имели  в  виду,  мне  до  сих  пор  неясно.  Однако,  вскоре  после  трагедии  бабушка  наконец  поддалась  на  уговоры  своей  подруги   Любы,  и  с  матерью  и  тремя  детьми  уехала  в  Караганду.  Разговоры  о  переезде  велись  давно.  Люба  уже  работала  там  в  райкоме  комсомола  и  обещала  их  хорошо  устроить. Говорили, что  Караганда – небольшой  поселок, лепившийся  у  шахт,  в  скором  времени превратится  в  крупный  индустриальный  центр.  Прошло  уже  около  ста  лет   с  того  времени,  как  местный  пастух  обнаружил  в  норе  сурка  камешки,  которые  случайно  попав  в  костер,  вспыхнули  фейерверком. Это  и  был  карагандинский  уголь. Теперь  эту  легенду  знает  каждый  школьник.  Построили  шахты.  Много  хозяев  видела  Караганда  за  свою  короткую  жизнь:  и  русские  купцы  и  французы  и  англичане.  Много  раз  начинали  и  бросали  начатое.  Слишком  суровы  и  дики  эти  края,  как  заговоренные.  Остались  только  названия  шахт  Герберт,  Марианна.
В  тридцатые  годы  снова  взялись  за  строительство.  Людей  не  хватало  катастрофически,  особенно  специалистов .  Помог  Донбасс. Никто  тогда  не  знал,
что Караганда  отплатит  за  помощь,  восстанавливая  разрушенные  шахты  Донбасса после  войны.  А  пока…
Всю  дорогу  мать  ворчала,  а  когда  прибыли  на  место,  стала  тоненько  подвывать.
И  было  отчего.  Перед  глазами  стояла  страшная  картина.  Широкая  степь ,  без  конца  и  края  была  покрыта  прошлогодней  травой.  На  пригорке  виднелась  ржавая  железная  труба.  Возле  нее  несколько  приземистых  бараков.  Старые  кирпичные  стены  держатся  на  подпорках. За  бараками  груды  угольной  золы.  У  обочины  дороги – старое  заброшенное  кладбище.  Вдалеке  на  склоне  холма  все  вместе  паслись  коровы,  верблюды,  овцы,  кони  и  козы  Из-за  перевала  идут  какие-то  караваны.   Всюду  говорят, что с водой  очень  плохо.  На  всю  карагандинскую  степь  только  три  колодца.  Вода  в  них  прячется  на  большой  глубине.  Детям  немедленно  захотелось  пить.  Они  подошли  к  бричке  с  водой.  Мальчишка-казах  с  крепкими,  похожими  на  спелые  яблоки  щеками  подал  им  огромную  кружку с водой.  Попив  по  очереди, дети  выплеснули  остатки  воды  в  колючие  кусты.   В  глазах-щелках  мальчишки  взметнулся  ужас.  Проливать  воду!  До  чего  же  бестолковы  эти  приезжие  русские!
Мимо,  поднимая  клочья  пыли  проехали  два  аксакала  на  конях  в  малахаях  и  чапанах.  Мать  испуганно  перекрестилась.  Откуда-то  сбоку  выскочила  Люба,  маленькая  и  щуплая ,как  подросток:  «Ну  наконец-то,  дорогие  мои,  приехали!  Слава  Богу!»  Перецеловав  всех,  она  повела  бабушку  в  управление.  Обе  строго-настрого  наказали   остальным  ждать  и  никуда  не  уходить.  Поначалу  дети  лишь  испуганно  озирались,  а  их  бабушка  продолжала  причитать  вполголоса.  Затем  внимание  старшего  мальчика,  Володи  (  Это  мой  будущий  отец)  привлек  беспризорный  верблюд,  весь  в  свалявшейся  буро-желтой  шерсти.  Верблюд  стоял  совершенно  спокойно  и  меланхолично  жевал  колючку.  Но  не  тут-то  было.  Мальчик  Володя  в  восторге  от  такой  экзотической  близости  стал  дразнить  верблюда  и  корчить  ему  рожи.  Верблюд    долго  не  реагировал,  печально  глядя  на  распоясавшегося  мальчишку  умными  глазами  и  лишь  изредка  хрипло  кашлял.  Но  мальчик  не  унимался  и  продолжал  кричать,  хохотать  и  показывать  пальцем  на  верблюда:
«Посмотрите,  какое  чучело!  Ты  же  настоящее  чучело!»  Верблюд  подумал,  набрал  воздуха  в  легкие  и  плюнул  в  обидчика,  окатив  его  вязкой  и  липкой  слюной  с  головы  до  ног…  Выходившие  в  это  время  из  управления  Люба  с  бабушкой,
лишились  дара  речи.  Ночевали  у  Любы.  Дети  от  пережитых  волнений  засыпали  прямо  за  ужином.  Их  раздели,  осторожно  уложили  и  укрыли  лоскутным  одеялом.
Володя,  всегда  спавший  беспокойно,  всю  ночь  вертелся,  сбрасывал  с  себя  одеяло
и  кричал  кому-то: «Шахта  Герберт! Глубина  сто  метров!  На  дне  озеро!!!»
Мать  тихонько  скулила,  кутаясь  в  шаль.  «Ничего,  ничего -  говорила  Люба –
скоро  все  наладится.»
И  все  наладилось.   Бабушка  поступила  на  работу  в  детский  дом  при  Спасском  медеплавильном  заводе  в  тридцати  пяти  километрах  от  Караганды,  а  потом  перешла  на  работу  в  сберкассу,  где  и  получила  путевку  в  тот  самый  Дом  отдыха.  Увидев  бабушку,  дед,  Сергей  Алексеевич  лишился  покоя  уже  навсегда.  Не  влюбиться  в  нее  было  просто  невозможно.  У  бабушки  было  очаровательное  широкое   лицо  славянского  типа,  высокий  гладкий  лоб  и  фарфоровая  кожа.  Светлые  волосы  были  аккуратно  подстрижены. Все  молодые  женщины,  живущие  с  мамой,  всегда   чуть-чуть  избалованы.  У  бабушки  тоже  просматривалась  некоторая  капризная  грация,  особенно  заметная  в  обращении  с  мужчинами.  Любила  ли  она  деда?.  По  моим  наблюдениям,  скорее  позволяла  себя  любить.  Вероятно,  она  была  права.  Диктовать  свои  условия  мужчинам  женщина  может  примерно  до  сорока  лет.  Затем  их  власть  кончается  навсегда.  Исключения  редки.  Но  случай  с  бабушкой,  как  раз  и  был  таким  исключением.
По  окончании  отпуска  дед  приехал  в  Караганду,  чтобы  забрать  бабушку  со  всем  семейством  к  себе  в  Оренбург,  но  вместо  этого  сам  остался  в  Караганде.  Первое  время  он  еще  говорил  ей,  тоскливо  оглядываясь:  «Уедем  отсюда,  Маруся!»  Потом  привык.  А  потом  началась  война. Дед,  конечно,  ушел  на  фронт.  Под  Сталинградом  он  был  серьезно  ранен:  истекая  кровью,  вмерз  в  лед  и,  поминутно  теряя  сознание,
оставался  в  таком  положении  трое  суток  Кругом  лежали  убитые  и  раненые.  Помощи  ждать  было  неоткуда.  Да  он  и  не  ждал..  Закрывая  глаза,  вместо  гари, копоти  и  черного  снега,   он  видел  лишь  белое  безмолвие.  Наконец,  какие-то  части  Красной  Армии,  проходя  мимо,  орудуя  штыками,  высвободили  его  из  ледяного  плена  и  отправили  в  госпиталь.  Ему  сделали  несколько  операций.  Тяжелых  ранений  было  несколько,  но  больше  всего    его  заботил  внешний  вид.  Когда  он  подходил  к  зеркалу,  оттуда  на  него  смотрел  кто-то  чужой,  напоминающий  изображения  черепа  с  трансформаторной  будки.  Ведь  у  него  было  снесено  почти  пол-лица,  поврежден  глаз,  задета  височная  кость.  Недолго  думая,  он  сфотографировался  и  послал  бабушке  фото  со    своим  новым  изображением  Перед  отъездом  он  еще  послал  телеграмму,  почти  ни  на  что  не  надеясь.   Когда  поезд  подходил  к  станции,  он  не  смотрел  в  окно,  уверенный,  что  она  не  придет.  Но  она  пришла  в  новом,  не  знакомом  ему  крепдешиновом  платье  в  горошек  и  стояла  у  входа,  окруженная    его  и  своими  детьми. И  это  было  лучшее, что  он  испытал в своей  жизни.
  Потом  они  жили  в  семье  младшей  бабушкиной  дочери.  Выросли  дети.  И  дети  детей  тоже  выросли .  Становилось  тесно.  Люба  превратилась  в  суетливую  старушку  с  большими  связями.  Наконец,  деду  дали  отдельную квартиру  в  том  же  городе,  где  жили  его  дети.  «Уедем  отсюда,  Маруся»-  тоскливо  говорил  он  бабушке.  Но  она  все  не  решалась  и  не  решалась.  И  тогда  он  уехал  один. Но  все  надеялся,  что  она  одумается  и  приедет  позже.  «Напиши  мне» -  грустно  сказал  он  мне  перед  отъездом.
Я  пообещала,  но  все  как-то  не  находила  времени.  Однажды,  ни  с  того  ни  с  сего
жалость  к  нему  тонкой  струйкой  вползла  в  сердце  и  оно  защемило.  «  Он  умер» -подумала  я.
Когда  через  несколько  дней  пришло  известие  о  его  смерти,  я  не  удивилась.  Теперь я  знаю, где-то там они с бабушкой вместе слушают Утесова.