В Германии

В Германии
                (рассказ моего дяди Юстуса Андрея Ивановича)


В начале апреля 1942 года погрузили нас в эшелон и отправили в Германию. Ехали мы как в полусне, едва живые. В поезде по дороге тоже умирали, но мне как-то уже жить захотелось. Гляну на солнышко, на вешние воды – и встрепенусь: неужели уже не для меня. И сожмётся всё в груди от обиды и жалости к себе. А сам соображаю, анализирую: раз такие чувства появились, значит к жизни возвращаюсь.
Привезли нас утром в город Дортмунд. Выгнали из вагонов и повезли на грузовиках по улицам города да переулкам. Привезли на стадион. Покормили. Солнечный день был, тёплый. Присел я на какую-то скамью – угрелся, дремлю. И всё вроде мимо меня идёт, ничего меня не касается. Не удивляюсь, что я в Германии – полное равнодушие. Тут стали за пленными приходить и забирать их. И словно не в центре Европы, не в двадцатом веке, а в какой-нибудь Турции в глубоком средневековье я очутился, на невольничьем рынке. Подходили к нам немцы и немки, осматривали, щупали, оценивали. Мы, люди, были для них скотом. Один говорит: «Мне троих погреб копать». Другая - фрау благообразная: «А мне двоих, желательно посильнее, на весенние работы. Я вдова, мой муж на восточном фронте голову сложил», - и слёзы пускает. А третий просит: «Мне на завод десять человек надо». Ай-яй-яй! До сих пор не могу понять, что тогда с немцами было. Не могу представить себе русскую бабу, просящую рабов. Не потому мы победили, что ИСы были сильнее «Тигров», а потому, что те могилёвские женщины духом намного превзошли раболюбивых дортмундских фрау. Хотя, с другой стороны, многим пленным эти фрау жизни спасли, делясь с ними своим отнюдь не лишним куском – в лагере им бы было намного хуже.
Только такие мысли мне тогда в голову не приходили. Сижу я в своей полудрёме: никто меня, доходягу, не берёт. Вдруг подошли двое. Один, постарше, в картузе, другой рыжий, хромой, лет двадцати. «Nein, - говорит молодой, - denn brauchen wir nicht, er ist ganz d;rr. – Нет, этого нам не нужно, он совсем тощий». Встрепенулся я и говорю им по-немецки: «Ja, aber so weit haben mich die deutsche Menschen gebracht. – Да, но до этого меня довели немецкие люди». Они вздрогнули, как будто не человек, а лошадь с ними заговорила. «О, - говорит старик, откуда вы знаете немецкий?» - «Я сам немец с Волги». – «А, ну тогда пойдёмте с нами, говорит старик, - может вы измените своё мнение о нас. Кстати, вы умеете доить коров?». – «Нет, - отвечаю, - у нас мужчины коров не доят – только женщины». – «Ну, всё равно, я вас беру».
Привели они меня в комендантскую, старик за меня расписался. И вот я за воротами стадиона. Без конвоя, без собак, без колючей проволоки – впервые за девять месяцев. Хозяева мои приехали на простой крестьянской подводе. Так и поехали по Дортмунду. Лошадь цок-цок по асфальту. Машины снуют. Солнце садится. Через некоторое время спрашиваю: «Куда мы едем?». Старик отвечает: «В замок, в имение князя Цу-Зальм-Зальма». – «Какая странная фамилия», - говорю. – «О, фамилия очень старая и знатная. Цу-Зальм-Зальмы ближайшие родственники австрийской императорской семьи Габсбургов. А я управляющий в их имении. Зовут меня Кунцом, а это мой сын Роберт, - на рыжего кивает, - он был ранен в ногу под вашим Петерсбургом. Теперь мы молим Бога, чтобы его признали негодным и больше не брали на войну».
Уже часа два, как ехали мы за городом. Солнце давно зашло и стемнело. Похолодало на ночь. Огромные, ещё голые деревья смыкались в вышине над повозкой. А когда аллея кончилась, открылась перед нами тёмная гладь, в которой отражались и дробились все огни земные и небесные. Озеро. А среди озера громада чернеется. «Das ist unser Schloss, - старик говорит, - Это наш замок». Подъехали к самому берегу: «Hallo, - закричал Кунц, - wir sind da! – Эй, мы приехали!» Заскрипело тут, заскрежетало. Отделилось от стены что-то тёмное и стало прямо на нас опускаться. Подъёмный мост через озёрную протоку. «Вот, - думаю, - чудеса! В настоящий средневековый замок меня Бог занёс». Переехали мы через мост, проехали под тяжёлой аркой в замок. Ворота снова закрылись, мост поднялся.
Я переночевал на какой-то кухне, а утром из лагеря для военнопленных пришли унтер-офицер и солдат, записали мою фамилию и сказали, что я приписан к их лагерю и должен жить там. Но по ходатайству управляющего мне разрешили жить в замке, правда, пришлось подписать бумагу с обещанием никуда без разрешения не ходить.
Ну вот, стал я работать в княжеском замке. Самого князя я не видел – он служил в Люфтваффе и был на фронте. А княгиню я встречал довольно часто. Это была красивая женщина лет двадцати восьми, с длинными, густыми, прекрасными волосами. Ну ладно, князья эти в моей истории вовсе не нужны.
Старик Кунц дал мне самую лёгкую работу. Я чистил дорожки в княжеском саду, которые заросли буйной травой, и посыпал их песком. Только и это мне было трудно делать. Медленно я к жизни возвращался. У меня после работы стали опухать руки и весь я покрылся экземой. Тогда управляющий поставил меня убирать внутри замка: зал, столовую, иногда подметать двор. Кунц, спасибо ему, не спрашивал особо работу и делал всё, чтобы возможно дольше не сдавать меня назад в лагерь. Ещё мне здорово повезло, что подружился я с одной украинской семьёй – мужем и женой – Сергеем и Матрёной Щербаками. Они работали со скотом, то есть, на тяжёлой физической работе. Матрёна доила коров, и каждый день старалась утаить для меня от хозяев хоть стакан молока.
Старик Кунц, конечно, был непростой человек. Много у него в хозяйстве пленных работало: и югославов, и поляков, и французов, и русских, и украинцев. Многие, наверное, от него поплакали, но ко мне он хорошо относился. Рассказал я ему историю Могилёвского лагеря, как выморили его соплеменники десятки тысяч людей. Потрясали его мои рассказы. Сидел, опустив голову. «Неужели немцы действительно творили такое?» - «Если бы мне кто рассказал, я бы тоже не поверил. Но я видел это собственными глазами и испытал на собственной шкуре», - отвечал я ему. А мне не верить он не мог – вот он я был перед ним, как живое доказательство. Рассказывал мне Кунц и о положении на фронтах. Однажды пришёл и сказал:
«Ты, Андрей, говорил, что родился на Волге между Саратовом и Сталинградом, и там остались твои родители и сестра. Так вот, наши войска наступают на Сталинград и скоро возьмут его с божьей помощью».
С тех пор поселился в моей душе ещё и страх за родных. День и ночь думал: как они там? Докатилась ли война и до наших мест? С конца лета стал мне Кунц сообщать, что бои идут уже в самом Сталинграде. Когда я немного окреп, меня отправили в хозяйство – ходить за скотом. Тут я узнал о поражении немцев под Сталинградом. Со мной работали трое югославов Славко, Петро и Бори - они как-то всё быстро разузнавали и информировали нас. А потом уже и официальное радио сообщило, что армии Паулюса больше не существует. Это для немцев было огромным потрясением. Они до последнего верили, что шестую армию спасут.
В общем, прожил я в замке аж до сорок четвёртого года. Потом меня опять взяли в лагерь, к которому я был приписан.
Повезли нас летом куда-то по направлению к голландской границе. Оказались мы недалеко от города Вупперталя. И вот видел я, как американцы и англичане этот Вупперталь разбомбили. Боже мой! Сотни самолётов! Небо выло и ревело. Самолёты, сбросив бомбы, разворачивались над нашим лагерем. Невозможно передать это зрелище. Всё небо было заполнено самолётами. Мы чувствовали, как тряслась от взрывов земля, чёрный дым стоял над городом. А потом мы несколько дней задыхались от смрада разлагающихся трупов, хотя до Вупперталя было несколько километров. Позднее я узнал, что это был один из самых массированных налётов за всю историю войны – в нём участвовало более 600 самолётов союзников. Бомбёжки стали тогда для немцев повседневным явлением. И особенно часто бомбили тот район, где оказался я. Это самый промышленный и густонаселённый район. Заканчивается один город – начинается другой: Дортмунд, Бохум, Вупперталь, Дуйсбург, Дюссельдорф, Кёльн..
Работали мы на спиртовом заводе – каждое утро нас туда гоняли из лагеря под конвоем. Заводик был небольшой, и работало нас семь человек: два поляка, француз, югослав, я и ещё двое наших пленный солдат.
Меня поставили в кочегарку. Я выгружал уголь и топил печь. Было очень жарко. Угольная пыль, пот. Экзема моя вспыхнула с новой силой. Ребята пошли к хозяину завода: «Отправьте Андрея в больницу». Хозяин пообещал. Через три дня с меня уже шкура лохмотьями свисала. Ребята опять к нему пошли: «Если вы немедленно не отправите Андрея в больницу, мы работать не будем». Для того чтобы так сказать, надо было иметь большое мужество. Ведь они были военнопленные! Какая может быть забастовка у военнопленных!? Их попросту могли расстрелять. А они за меня пошли на такой риск. Но и немцы уже всё понимали. Понимали, что скоро ответ надо будет держать – очень скоро! Отправили меня в больницу в город Ашенберг. Там в больнице и освободили меня американцы.