Паутина 1 часть Главы 1-5

               
                Часть первая. Выстрел.

                1.
        - Вели, Алиночка,  Наташе начинать сборы. Мы едем в Петербург, - сказала как-то за обедом  Марья Андреевна. Она любила эффекты – и не ошиблась: Алина поперхнулась супом, но, едва откашлявшись, издала ликующий вопль:
- В Петербург!! Мама!! Наконец-то!!
- Елизавета Борисовна прислала приглашение, - улыбнулась восторгу дочери Марья Андреевна.
- Льветарисна! – воскликнула Алина, называя петербургскую тетушку так, как она и Аня привыкли с детства. – Приглашение!! Ур-ра!!! – Радость ее нарастала, как снежный ком; она подпрыгивала на стуле;  ей явно было уже не до обеда: не терпелось броситься в свою комнату и велеть горничной начать укладывать вещи.
- Ну, хватит волчком вертеться, - сказал отец, Илья Иванович Березин,  - Алинка, тебе говорю!
- Не Алинка, а Алина! – надула губки та. – И даже не Алина, а  Александра  Ильинична.
- Ильиничной станешь, как поумнеешь хоть маленько.
- Мама!..
- Друг мой, - вмешалась Марья Андреевна, переходя на французский, - зачем вы опять обижаете Алину?
- Да кто ж ее обижает? – отвечал по-русски ее муж. – И ничего такого я не сказал. Просто я бы на ее месте немного у старшей сестры уму-разуму поучился, а не о столицах бы мечтал.
- Может, Аня, по-вашему, папенька,  и умная, а вот мне ее ума не надобно! – сказала Алина. – Не хочу, как она, с этим умом старой девой остаться!
- Ты-то уж точно не останешься, - засмеялся Илья  Иванович, кидая, однако, быстрый взгляд на молчаливую старшую дочь. – Такая егоза  враз замуж выскочит. И Льветарисна не понадобится. Так что – отправляйся с богом с маменькой, и чтоб без жениха не возвращалась! А мы уж с Нюшей тут останемся.
- Анна поедет с нами, - заявила вдруг Марья Андреевна, заставив Аню  отложить в сторону нож и вилку. – И не спорь, мон ами.
     Мон ами и так никогда с нею не спорил; если уж Марья  Андреевна хотела чего-то, всегда было по ее. Однако  на этот раз он решился, снова посмотрев на старшую дочь, что-то промямлить; и тут же получил несколько самых веских доводов в пользу поездки Анны в столицу.
- Во-первых, дорогой,  девочкам  будет веселее вдвоем; во-вторых, я все еще питаю надежды, кои вы уже утратили, мон шер, пристроить  Анну  замуж (от этого «пристроить» Аня  вздрогнула и почувствовала, как краска заливает щеки); наконец, в-третьих -  сама Елизавета Борисовна в письме настоятельно просит привезти  Анну  Ильиничну в Петербург.
     Безусловно, подумала Аня, то, что было «в-третьих», было самым  главным аргументом.  Льветарисна очень любила ее и искренно желала ее счастья; забыла маменька упомянуть и еще один довод -  пересуды соседей: как же, отправилась в столицу с младшей дочкой-красавицей, а старшую, бедняжку, уж начавшую засыхать в девушках, не взяла!
    Что касается того, что было выдвинуто маменькой «во-первых» и «во-вторых», то это было смешно. Никогда Марья Андреевна не желала замужества Ани; а, что касается Алининой веселости, то для нее  старшая сестра совсем не нужна.
    Хотя, посмотрев на сияющую Алину, – так, на французский манер, звали ее в семье, хотя полное  имя ее по святцам было Александра, - Аня подумала, что, возможно, без ее желания  маменька бы этот аргумент не выдвинула.  Младшая сестра поймала ее взгляд и торжествующе высунула  язык, и Аня горько усмехнулась про себя. Конечно, Алине нужен свидетель – свидетель того  головокружительного  триумфа, который она мечтала иметь в Петербурге; и кто мог быть лучшим в таком деле, нежели незамужняя старшая сестра, от всего сердца  Алиной нелюбимая?
- Душа моя Нюша, что скажешь? – обратился между тем к Ане  отец. – Я, дорогая,  готов тебя отпустить, ежели ты сама не против. Хоть и надеялся с тобой всласть наохотиться, как в прошлом году... Ну, что? Поедешь с мамой и сестрой?
- Я... – начала было Аня, но вмешалась Марья Андреевна:
- Какие могут быть у ней возражения, друг мой? Что лучше: киснуть здесь посреди зимы от скуки, - или побывать в столице на самых прекрасных балах? 
    Аня промолчала. Хотя и могла сказать, что она вовсе никогда не скучает зимою в Шмахтинке: здесь и чтение, и рояль, и перо с бумагою, -  и  охота, любимая ею и батюшкой. И, наконец, здесь – он, Андрей, и как же не хочется покидать его!
    Но спорить с маменькой  бесполезно, придется собираться и ехать.
- Я поеду, папа, -  промолвила она тихо.
- Вот и хорошо, Нюшенька, - ласково  глядя на нее, сказал Илья  Иванович, -  с богом, дорогая. Глядишь – не одной Алинке жених выпадет.
- Не Алинке, а Алине, papа!..

     «Любимый мой   Андрей! – писала  в своей комнате вечером Аня. – У меня плохая новость: мы уезжаем в Петербург:  я, маменька и Алина. Как тяжко мне расставаться с тобою, единственное счастье мое! Как не хочется ехать в столицу! Но придется. Алине пора искать жениха, возможно, у Елизаветы Борисовны есть уже кто-то на примете. Маменька  и меня хочет пристроить (что за отвратительное слово!), но я ни за что не пойду замуж. Мне нужен только ты, мой любимый!
    Мы выезжаем завтра утром, если ночью не заметет. Не знаю, успею ли я положить письмо в наше место, но надеюсь, что мне это удастся...»
  - Все пишешь? – раздался сзади голос Алины, и Аня вздрогнула, быстро прикрыв лист рукой. Алина обладала неприятной манерой входить в комнату без стука, а, поскольку походка у нее была легкая, вполне могла подкрасться незаметно. – Стишки?
- Нет, не стихи, - ответила Аня раздосадовано.
- Ну-ну, - Алина прошлась по комнате. Она была  в полупрозрачном белом пеньюаре  цвета, который не скрывал  ни высоты роста, ни стройности фигуры, ни округлых бедер, ни длинных ног, ни высокой  пышной груди.  Русые волосы волнами распущены по плечам; яркий пухлый рот улыбается, и блестят ровные мелкие зубки; большие зелено-голубые глаза сияют на белоснежном лице, - русалка, вдруг обретшая ноги, да и только.
    Аня подумала, сколько будет у сестры поклонников, стоит ей только появиться в свете, - подумала без зависти, просто констатируя тот факт, что Алина очень красива. Эта красота всегда бередила Анино сердце, заставляя его  сжиматься щемящей тоской, - сходство Алины с Андреем было очень велико.
   Сама Аня не могла похвастаться ни ростом, ни фигурой, ни лицом. Она была, как говорят в народе, «от горшка два вершка», ну, разве что чуть-чуть повыше; фигура у нее была мальчишеская: узкие бедра, широкие плечи, и это при худобе почти болезненной. Она была вся в мать, и с детства  прозвана татаркой: кожа смуглая,  волосы черные и совершенно прямые;  и, наконец, карие, как-то странно расположенные, глаза:  очень широко расставленные, узковатые и приподнятые к вискам.
    Андрею они нравились; он говорил, что в них есть что-то восточное, таинственное. «Твои глаза, моя  Аnnette, загадывают  загадку, и  тщетно пытаться разгадать ее...» Но сама Аня считала и свои глаза, и всю свою внешность крайне заурядной и незаметной.  А уж рядом с яркой красотой Алины - и говорить нечего.
- Ты уже собралась? – спросила младшая сестра.
- Да.
- Маменька сказала: выедем пораньше, чтоб засветло добраться. Только бы метели не было!
- Даст бог, не будет.
- Даст бог. – Алина села на краешек разобранной постели сестры, поджав под себя одну ногу, как любила; потянулась всем гибким девичьим телом, зевнула. – Льветарисна пишет: в этом году в столице очень много молодых холостяков из хороших семей. Выбирай - не хочу. Так что, может, и тебе повезет, сестрица.
- Ты же знаешь: я замуж не собираюсь.
- Ну, да. Неужели все об Андрее думаешь?
- Тебя не касается, - резче, чем собиралась, сказала Аня.
- Дурочка, хватит уж мечтами-то несбыточными жить. Что было – того не вернешь. Жизнь продолжается, дорогая!  Погоревала – и хватит.
- Твоего горя точно на неделю хватило, - сказала Аня, вставая. Губки сестры обиженно искривились:
- Неправда! Я просто умею свои чувства скрывать. Не то, что некоторые.
      Аня вздохнула:
– Иди, Алина. Пора ложиться – и тебе, и мне. Завтра в дорогу, вставать рано. – Она подошла, поцеловала горячую Алинину щеку, небрежно подставленную: - Спокойной ночи.
- Спокойной ночи.
    И Алина выскользнула из Аниной комнаты, бросив, однако,  на стол и лист бумаги на нем полный любопытства  взгляд.

     «...Прощай, любимый мой Андрей! Я буду думать только о тебе, и о том, что, как бы долго ни длилась разлука, я вернусь обязательно!
    Твоя навсегда, Аnnette.
    PS. Как ни хочется  ехать в Петербург, но есть там у меня дело, которое рано или поздно нужно было бы сделать. Я обещала тебе пять лет назад, и не думай, что забыла об этом.
    Ты знаешь, о ком я говорю, любимый: это Р.  Тот, из-за которого погублено наше с тобою счастье. Увижу ли я его в столице? Бог весть; но встретиться бы хотелось».


                2.
       Графиня Ирина Павловна Раднецкая, пылая гневом и сверкая бриллиантами, в полном бальном туалете, - и оттого еще более прекрасная, чем всегда, - ворвалась, даже не соизволив постучаться, в кабинет мужа.
- Я желаю говорить с вами,  Серж! Немедленно! – сказала она задыхающимся голосом по-французски.      
     Управляющий, Глеб Игнатович, вскочил, глядя на великолепную жену своего патрона  со смешанными чувствами изумления и восторга. Но ее муж, граф   Сергей  Александрович Раднецкий, хоть и поднялся тоже с кресла, стоявшего во главе письменного стола, лишь скучающе поднял бровь и скрестил на груди руки.
- Вы забыли о нашем договоре, мадам.
- Плевать мне на договоры!
      Он поморщился.
- Боюсь, мадам, что я сейчас занят. Отложим разговор, - холодно произнес он по-русски.
- Нет, сейчас! Я не могу ждать! – продолжала Ирэн  на французском.   Сергея коробило ее незнание родного языка; если она и говорила на нем, то путала слова и грассировала, надо-не надо, так, что понять ее было почти невозможно.
- Э-э... Ваше сиятельство, я могу и в другое время зайти, - пролепетал Глеб Игнатович, не понимая, но догадываясь, чего хочет графиня, - обычно деловито-собранный и уверенный в себе, сейчас он был полностью  ослеплен ею. – Разрешите откланяться.
- Хорошо. Иди, Глеб Игнатович. Продолжим завтра, - сказал  Сергей. Управляющий, низко поклонившись, вышел, и граф  показал жене на кресло напротив  письменного стола. Когда она   села, шелестя бальным платьем, Раднецкий   также опустился в свое кресло  и произнес:
- Я слушаю вас, мадам.
     Ирэн молчала,  нервно стягивая с руки   длинную перчатку.  Сергей невольно следил за движениями жены;  но, когда обнажилась эта рука, нежная и необычно тонкая в кисти, с кожей, не менее белоснежной, нежели облегающая ее ткань, он едва подавил гримасу отвращения.
- Я слушаю вас, - повторил  он.
     Она зло скомкала перчатку в пальцах.
- Я все знаю.
- О чем?
- О вас и об этой... как ее?..  Ольге Шталь.
- И что же вам известно? – холодно осведомился он, - он говорил, как всегда с нею,  по-русски, а она – по-французски;  выходило смешно и нелепо. Но Сергей  не мог пересилить себя и  вести беседу на французском; это было бы уступкой Ирэн, - а  любая уступка ей означала поражение.
- Вас видели  в ее заведении. И не один раз. Это... непристойно! Я пожалуюсь на вас государю!
     Он пожал плечами:
- Жалуйтесь сколько вашей душе угодно. Не вижу здесь ничего непристойного.
- Как вы можете?! Вы делаете это нарочно! Вам нравится, когда о вас судачат! Но вы забываете, что это порочит не только вас, но и меня! Честь нашей семьи...
- Вам ли говорить о чести? – презрительно бросил он. Эти разговоры между ними велись уже не единожды и безмерно утомили его. – И, тем более,  о семье, - добавил он с горечью.
        Она  взвилась эринией:
- Вы не смеете упрекать меня в этом! Я сделала все, чтобы быть вам хорошей женой, Серж!..
- И хорошей матерью? – спросил он. Она осеклась и прикусила губу. Затем произнесла:
- Не будем сейчас о  Николя. Речь не о нем.
- Почему же нет?  Коля наш сын, наследник, - и не это ли главное, что связывает нас, раз уж вам угодно именовать наши отношения семьею?
    Пальцы Ирэн  мяли,  тянули и рвали тонкую ткань перчатки.
- Я не могу покинуть двор, чтобы съездить к нему!  - воскликнула она срывающимся голосом.  – И вы это прекрасно понимаете!
      Граф откинулся на спинку кресла и снова скрестил руки на груди:
- Нет, не понимаю, мадам. Государю вы уже не нужны - и давно. Вы вполне могли бы оставить Петербург и съездить к сыну в Гурзуф.
       Ирэн вздрогнула, будто он дал ей пощечину; щеки заалели.
- Это неправда! Все, что говорят о нем... и этой  дурочке, которой он якобы увлекся, -  неправда! – истерично взвизгнула она.
- Мне это все равно, - презрительно перебил ее муж. – Мне важен  Коля. Его здоровье, его счастье. Он скучает по вас. Вы могли бы хотя бы несколько раз в год ездить к нему.
- Я съезжу, - быстро  произнесла Ирэн. – Весной. Когда снег сойдет.
- Я  запомню, что вы это сказали.
     Она вдруг встала, перегнулась через стол и положила узкую ладонь ему на плечо.
- Серж, если я обещаю, что поеду... Вы станете другим? – спросила она грудным голосом, который раньше сводил его с ума и заставлял сердце колотиться как бешеное. – Вы вернете мне свою пылкую любовь? О, Серж... То, что было между мною и его величеством... Я не могла отказать ему,  вы должны  понять это. Я была так юна, так наивна...
      Сергею очень хотелось стряхнуть ее руку, как стряхивают мерзкое насекомое. Он резко встал:
- Если это все, мадам, то прошу меня простить, у меня еще есть дела.
      Облако пробежало по ее прекрасному лицу, но она тотчас обольстительно улыбнулась:
- Хорошо. Я вас оставлю,  Серж. Но помните: дверь моей спальни всегда открыта для вас.   
      Она исчезла за дверью, а  Сергей  прошелся по кабинету. Перчатка Ирэн валялась на ковре; он поднял ее кончиками пальцев,  брезгливо - и швырнул в корзинку для ненужных бумаг и мусора.
     Но на руках остался аромат ее духов. Когда-то он пьянил графа  больше любого вина. Теперь и этот запах вызывал тошноту. Захотелось немедленно вымыть руки, словно они испачкались.
    «Двери вашей спальни открыты для меня! Да; но почему бы, дорогая Ирэн, вам не добавить также, что  они открыты еще и для государя императора? И для других, молодых и наглых? Вы просите меня о любви! Какая чушь! Когда же вы поймете, мадам, насколько вы омерзительны мне, со всей вашей красотой, бархатным голосом и обворожительной улыбкой?»
     Боже, как же она глупа!.. Вернее, не так, - как он был глуп, что не замечал этого, когда влюбился в нее без памяти и попросил ее руки!
     И эта сцена при управляющем... Глеб Игнатович, конечно, никому ничего не скажет; но ведь на его месте мог быть кто угодно! А  он, Сергей, заключил с Ирэн договор:  всегда вести себя на людях и при слугах чинно, - или, как говорят в народе,  никогда не выносить сор из избы. Никто не должен знать о том, что творится на самом деле в семье графа Раднецкого! 
     Граф  сел и принялся писать письмо  Коле в Гурзуф.  Коля уже умел читать, хотя ему совсем недавно исполнилось пять с половиной. Он был умным и сообразительным не по годам.  Сергею вдруг страстно захотелось увидеть сына, прижать к себе хилое, тоненькое, как стебелек, тельце, поцеловать  темную кудрявую головку, пойти с мальчиком на море...
      Но, как флигель-адъютант его величества, он не мог так просто покинуть столицу. Возможно, весной... Он представил, что Ирэн захочет поехать с ним, - хотя в это и мало верилось, - и содрогнулся. Терпеть ее совсем рядом столько дней... Невыносимо. Он уже проходил однажды через это, - и во второй раз, чувствовал,  не выдержит этой пытки.
      Сергей дописал письмо, вставил перо в  чернильницу и посмотрел на часы на стене. Восемь вечера. Ирэн  отправилась на бал и вернется не раньше трех ночи.
      Интересно, откуда она узнала об Ольге  Шталь?  У мадам Шталь было  весьма респектабельное заведение, а не простой бордель,  на Итальянской; но  Сергея привлекали не работавшие в нем девицы, а сама Ольга - открытая, добродушная и  веселая. Между ними была большая разница в возрасте, - ему тридцать, ей сорок  четыре, - но он никогда не думал об этом. Возможно, она нравилась ему так потому, что  была полной противоположностью высокой золотоволосой  стройной  Ирэн: маленькая, пухленькая брюнетка. 
      Сергей  поморщился, представив, как  жена нажалуется на него императору, и тот наверняка сделает своему адъютанту выговор.
     Придется, как это ни противно,  что-то придумать, чтобы при следующем посещении заведения  на Итальянской  его не узнали.
      Он шагал через анфиладу личных покоев, мрачно сдвинув брови. Если бы он мог бросить все здесь – и уехать к Коле в Крым! Увы, об этом можно только мечтать. Так же, как о том, что когда-нибудь он обретет настоящую семью и станет счастлив с нею.
 
                3.

        Льветарисна, - как называли ее, с самого детства,  Аня и Алина, - она же Елизавета Борисовна Лисицына, - была генеральскою вдовою и  персоной, хорошо в Петербурге известной  и  принятой даже в самых высоких кругах. Мужа ее, скончавшегося лет тридцать тому назад,  мало кто помнил; тот дослужился, вернее – дотянул, без всяких подвигов на поле брани,  - до генерала;  в шестьдесят с лишком лет взял восемнадцатилетнюю сироту, девицу Лизоньку Баскову, замуж; да месяца через три умер, оставив молоденькую жену вдовою, причем несметно богатою.
    Елизавета Борисовна замуж больше не вышла; скорбя о почившем супруге, она оделась в черное и велела обить черным крепом портрет мужа  в парадном мундире, висящий в большой нижней зале ее петербургского дома.  С тех пор и генеральша, и этот портрет траура не снимали. Более того, - Елизавета Борисовна частенько вспоминала «своего Дмитрия Ивановича», к месту и нет, так, будто прожила с ним не три месяца, а, по крайней мере, лет десять.
      Ее многие считали чудаковатой, однако, не в глаза; очень высокого роста, статная, с большими глазами навыкате  и зычным голосом,  она  походила на гренадера и невольно вселяла в собеседников уважение и даже боязнь.
    Илье  Ивановичу Березину генеральша приходилась свояченицей по первой жене. Вторую жену его, Марью Андреевну, она сразу невзлюбила, и нелюбовь эта, к обоюдному согласию, а порою и удовольствию,  обеих дам, не стала с годами слабее; но зато она обожала обеих его дочерей.
    После того, как,  лет семь назад, в результате пожара, сгорел дом Березиных на Малой Садовой, Илья Иванович, по нехватке денег на восстановление своего петербургского жилища, перебрался насовсем в Шмахтинку, загородное поместье верстах в восьмидесяти  от столицы. Сам он так приохотился к жизни в деревне, что стал настоящим затворником; но Марью Андреевну и своих дочерей отпускал в Петербург или Москву, ежели их приглашал кто-нибудь из родни. Чаще всего такие приглашения приходили от Льветарисны.
    Еще одной причудой её  была страсть к сватовству; и тут она самых первых  петербургских  мастериц этого дела могла заткнуть за пояс.    Она переженила  всех своих дальних и ближних родственников обоего пола; потом взялась за хороших знакомых. Бесприданницам дарила приданое; если была нужда, помогала деньгами со свадебными торжествами. У нее была легкая рука, и не было неудач, - разве что с обручением Ани  четыре года назад.
    ...И вот теперь настал черед и любимицы Льветарисны – Алины Березиной. Алине недавно исполнилось семнадцать, она была чудо как хороша, и тетушка, конечно, уже подобрала ей прекрасную партию, - уж не меньше, чем графа, а, может, и князя...
    Так мечталось всю дорогу до Петербурга Алине и ее маменьке. И Льветарисна не обманула их ожидания: прямо в дверях,   едва обняв и расцеловав гостий, объявила им своим зычным голосом, что у нее на примете двое женихов для Алечки, – оба красавцы, оба хороших фамилий;  один, правда, всего лишь барон и в летах, но очень богатый, а второй – молодой князь,  и оба уже страстно желают познакомиться с младшею девицей Березиной.
- Как же ты похорошела, свет мой Алечка! – рокотала Льветарисна, - красавицей и в прошлую зиму была, а сейчас – ну, просто глаз не оторвать! Дай, еще раз тебя поцелую! И выросла! Гляди, с меня ростом не стань, милая; иначе мужчины бояться к тебе подходить будут.
     Алина прыгала вкруг тетушки, как мячик; Марья Андреевна сменила обычную холодноватость на  сладчайшие улыбки. Аня стояла чуть в стороне, молча стряхивая с капора хлопья снега, - который, слава тебе Господи, повалил валом, когда Березины уже подъезжали к  Большой Морской, где находился  особняк генеральши Лисицыной.
- Ну, а что  ты хмурая да бледная, Анюта? – спросила Льветарисна, оборачиваясь к ней.
- Извините, тетя. Устала чуть-чуть.
- Устала? Ничего, за семь дней отоспишься-отдохнешь. У меня новость, от которой любое девичье личико заалеет. Через неделю бал в Николаевском зале Зимнего; приглашение есть, так что, Алечка, и ты, Анюта, вы  обе непременно там будете! А до того времени постараемся вам гардероб справить побыстрее, благо, три француженки-портнихи меня обшивают. Ты что, Марья, вроде как улыбнулась ехидно? Нет, показалось мне? Да ладно, вижу ж тебя насквозь! Усмехаешься, что, мол, я траур ношу, и чего меня иностранкам обшивать? А это моя такая прихоть... Алечка, Анюта, завтра с утра всех мадам  позову, будем ткани выбирать и примеркой займемся. А пока – по своим комнатам, переодевайтесь, да через полчаса к ужину вас жду.
   
    «Любимый мой Андрей! Ты получишь это письмо нескоро, но я не могу не написать тебе. Вот и добрались мы благополучно до Петербурга.  Через неделю будет бал, на который мы приглашены. Алина вне себя от восторга и предвкушения. Думаю, у нее не будет отбоя от поклонников. Видел бы ты ее сейчас!  Она за эти пять лет превратилась в настоящую красавицу. И как же она похожа на тебя, любовь моя!..»
- Можно к тебе, Анюта? – послышался за дверью голос Льветарисны.
- Заходите, тетя, - Аня поспешно промокнула лист и  спрятала его под бювар.
      Льветарисна вошла в комнату.
- Как устроилась, голубка, на новом месте?
      Девушка улыбнулась. Комната эта всегда была ее, Аниной, когда они приезжали гостить к Льветарисне. Здесь Ане была знакома каждая половица; так что вопрос об устройстве был совсем ни к чему.
- Замечательно, тетя. Спасибо вам.
- Ну, и хорошо. А пишешь кому?
      Аня почувствовала, как щеки заливает предательский румянец.
- Никому. Я... я собиралась papа; написать. Что мы добрались, и что все хорошо.
- Отцу – это хорошо. – Льветарисна прошлась по комнате. Затем подошла к Ане и приподняла ее лицо за подбородок:
- Девочка моя, я думала, за этот год ты хоть немного поправишься да румяной станешь. Вон твоя сестра – наливное яблочко! А у тебя... дай-ка пощупаю... вон, косточки на ключицах – как у цыпленка дохленького торчат. Не дело это, Анюта!
- Я просто малоежка, тетя...
- Малоежка она! И малосоня – вон  какие под глазам круги. И отчего ж это все?
- Не знаю...
- Зато я знаю. И почему четыре года назад ухаживания Льва Горского отвергла. А ведь такой был жених!.. Это все Андрей. Так ли?
- Н-нет, тетя, - пыталась освободить пылающее лицо от крепкого тетиного захвата Аня. – Вовсе нет.
- Да будет врать-то, девочка! Все он. Сколько ж можно? Пять лет прошло. Погоревала, поплакала – и будет. Тебе двадцать четыре, о будущем думать надобно, а не прошлым жить. Да и не могло меж вами ничего быть, - сама знаешь. Грех большой.
     Аня  встала и твердо взглянула в выпученные добрые глаза Льветарисны:
- Не могу я его забыть! Любила и люблю. И ничего не могу с собой поделать!
     Тетя вдруг привлекла ее к себе, обняла, поцеловала в лоб:
- Анюточка, я разве не понимаю? Материнское это в тебе, не березинское. Она тоже такая была – однолюбка. Да и я вот, как полюбила Дмитрия Ивановича, - так на всю жизнь. Пусть злые языки  мелют, что я с ним без году неделю прожила, - зато неделю эту счастлива была и любима, как другая жена за двадцать лет не будет. Что стар он был, а я молода, судачат... Летами он был стар, - а душою молод, может, и моложе меня. Да и что молодые? Волокиты, охальники, бретеры. А человек в летах о таком уж не думает. Ему главное – семья, жена... Так что, Анюта, все страдание я понимаю. Но понимаю и то, что семья каждой женщине нужна, и детишки тоже. Вот  гадают:  чего я, на старости лет, всех женить удумала? Это во мне то самое, материнское. Что выхода не нашло. Мне ведь каждая пара, что венчается по моему старанию, - словно мои детишки. Смотрю на них, молодых и счастливых, – и душа радуется. Так что, Анюточка, горе горем, а ты переступи, перешагни! И дальше иди. Прошлое не забывай, коли не можешь, но будущим не пренебрегай. Ты еще молодая, красивая. Не верти головой – красивая, я сказала! Выйдешь замуж, детишки пойдут – и все наладится.
     Аня молчала, прижавшись щекою к тетиной груди. Разумом она понимала – Льветарисна права. Но сердце обливалось кровью, кричало: «Нет!! Не могу!! Не могу и не хочу!! Другого не будет!! Никогда!!»
   Когда тетя вышла, Аня подошла к большому старинному гардеробу, распахнула тяжелые створки. Это висело где-то здесь... Она перебирала  одежду на вешалках, пока не нашла нужное. Вытянула из шкафа.
    Одежда мальчика, - на одном из костюмированных детских рождественских праздников лет шесть назад  она надевала ее. Они разыгрывали тогда сказку, придуманную Андреем. Главным героем был Иван-простак.  Ему достались в конце полкоролевства и рука принцессы,-  в роли этой последней выступала, конечно, Алина, - его играла она, Аня.
    Здесь были тулупчик, шапка-ушанка, валенки,  рубашка  и нанковые панталоны. Наряд мальчика из простонародья.
     Аня нахлобучила ушанку, примерила рубашку, панталоны, надела тулупчик, подвязала его кушаком. Не удивилась, что прекрасно влезла во все это; тогда она была даже полнее, - ведь Андрей еще был с ней... Он тоже играл в том спектакле, - короля. Как красиво сидела корона на его русых волнистых кудрях! А с каким поистине  монаршим величием он перебрасывал через руку длинную мантию, произнося свой монолог!.. И как потом они трое – она, Алина и он, - весело смеялись, возвращаясь домой!..
     Аня сняла одежду, аккуратно повесила на вешалку и убрала обратно в шкаф. Этот наряд может ей понадобиться. Она решила до большого бала обязательно сходить в одно место. Может быть, удастся даже завтра. Льветарисна предложила маменьке и Алине поехать завтра вечером в гости к Мещерским, а она, Аня, может сказаться больной... И отправиться туда. Может быть, она даже встретит его...
     Она почувствовала нарастающее возбуждение. В  Петербурге ли он? Наверняка да, раз государь здесь. Она может  повстречать его где угодно.
     Она села за письменный стол, достала лист из-под бювара и продолжила писать:
    «Милый мой Андрей! Ты знаешь, что я согласилась на эту поездку не просто так. Уверена, Р. здесь, в Петербурге. Я еще не знаю, как и где... но я встречусь с ним. Обязательно.
    Твой пистолет всегда со мной. Я слежу за ним, чищу и ухаживаю. Любимый, возможно, он мне скоро пригодится.
    Твоя навек, Аnnette».

                4.
     - Что скажешь, Глеб Игнатович? – спросил Сергей, надвигая пониже на глаза потрепанный заячий треух.
- Что сказать, ваше сиятельство; вылитый мой Агафон.
      Граф усмехнулся. Похоже, его задумка оказалась вовсе не так плоха. Глеб Игнатович сегодня привел с собой помощника; тому дело нашлось до утра: разобрать и привести в порядок кое-какие документы. Сергей же надел верхнюю  одежду приказчика, который был примерно одного с ним роста и сложения.
    Глебу Игнатовичу граф сказал, что собирается на маскарад. Поверил ему управляющий или нет, было непонятно, - старик был немногословен и умел скрывать свои чувства не хуже Раднецкого; но в том, что Глеб Игнатович не проболтается, Сергей не сомневался.
     Поутру они должны были встретиться неподалеку и вместе вернуться в особняк. Сергей уже предупредил прислугу, что к восьми управляющий придет к нему  вновь.
     Они благополучно прошли через залы и вышли через  заднюю дверь. Было около девяти; вечно заспанный лакей отворил им и выпустил в необычно теплый после вчерашней метели зимний  вечер, дохнувший им в лицо петербургской сыростью -  резкой, столь характерной для северной столицы, переменой погоды.
- Ишь, теплынь-то какая, - сказал Глеб Игнатович, пока они: управляющий – впереди, Раднецкий – позади, как положено лицу подчиненному, - шли к воротам. – Вот вам и зима! Враз снег развезло. Не поскользнитесь, ваше сия... – Он оборвал; они были уже у ворот. Одна из створок  была  распахнута, и сторож, Семен, высокий кряжистый мужик, находился не на своем обычном посту, а за воротами. В одной руке у него качался  фонарь, а другой  он держал за шиворот кого-то,  очень маленького роста, и что-то  гудел.
- Семен Нилович, чего там у тебя? – спросил Глеб Игнатович, подходя ближе. Сергей все так же шел за ним.
    Семен оглянулся:
- Да вот, Глеб Игнатыч, мальчишка больно  подозрительный. Наподдать ему, што ли, чтоб не молчал, ровно язык проглотил?  – Сторож встряхнул свою добычу так, как встряхивает собака попавшую ей в пасть дичь. – Вертелся он тут, у ворот, долго.  Потом, как я вышел, узнать, чего ему надобно,  меня начал расспрашивать, Да все  про их сиятельство...
- Что же он спрашивал?
- Да вот, Глеб Игнатыч, дворец ли это их сиятельства, да  где их сиятельство сейчас...
    Раднецкий кашлянул, привлекая внимание управляющего и, когда тот обернулся, сделал рукой незаметно знак, сразу  стариком понятый.
- Ты вот что, Семен. Иди дальше карауль, а я мальчишку сам расспрошу, - произнес Глеб Игнатович. – Фонарь только дай.
- Слушаюсь, Глеб Игнатыч.  Только крепче его держите, он верткий да шустрый. Как бы не вырвался да не сбежал.
- Сергей, возьми  фонарь, - скомандовал Раднецкому, пряча в вислых усах улыбку,  управляющий, и взялся за воротник тулупчика пленника. Тот  не сопротивлялся. Чуть наклоненная голова его, в ушанке набекрень, едва  доставала Сергею  до плеч.  – Ну, постреленок, - продолжал Глеб Игнатович, делая знак Раднецкому, чтобы тот поднес  к лицу  пойманного фонарь, - не бойся. Говори: что тебе надобно? Что ты тут высматриваешь да вынюхиваешь?
     Мальчишке, видно, не понравилось, что его хотят рассмотреть;  он начал вырываться, бормоча что-то, похожее на  ругательства. Сергей все же осветил его лицо - и увидел чуть раскосые, не совсем русские глаза, злобно сощуренные, и искривленный рот. Кожа лица поразила его своей чистотой и нежностью, но он не успел задуматься над этим; Глеб Игнатович вдруг ойкнул, как от боли,  и выпустил воротник пленника. Тот, не медля ни секунды,   ударил Раднецкого каблуком  по колену и бросился бежать по улице...

     Аня остановилась не скоро. Ей все казалось, что эти двое бегут за нею. Когда же она перешла с бега на шаг и оглянулась, то увидела, что ни одного из воображаемых преследователей сзади не оказалось. Зато она находилась в  незнакомом месте, судя по всему, где-то между Невским и набережной Невы. Улочки здесь были узкие, темные и  пустынные.
     Она пошла наугад налево  и вскоре вышла на довольно хорошо освещенную улицу, по которой, несмотря на позднее время, ездили сани и сновали прохожие. Здесь почти в каждом доме были кабаки и питейные заведения; пахло отбросами и  нечистотами;  мокрый снег был испещрен бурыми, коричневыми и желтыми пятнами в неровном свете фонарей; отовсюду  доносились  звон посуды, крики и хохот, а кое-откуда –  или нестройные песни, или  ругань и шум  потасовок.
    Аня пошла быстро,  торопясь поскорее пройти это неприятное место, стараясь глубоко не дышать, а также  не поскользнуться и не упасть. По ее расчетам, она должна была скоро выйти к Исаакию, откуда до Большой Морской было рукой подать. 
    Как же  нехорошо получилось! А ведь все поначалу шло как по маслу. И из дома Льветарисны она ушла незамеченной, и особняк Раднецкого быстро нашла. Дернуло же ее за язык  расспрашивать этого сторожа!  А он возьми да и схвати ее.
   Слава Богу, ей удалось сбежать от этих двоих, что хотели ее допросить, а то неизвестно, чем бы все кончилось...
    Теперь Ане  нужно было как можно быстрее попасть в дом Льветарисны; если она не вернется до возвращения тети, маменьки и Алины, то попадет не только ей, но достанется и  Кате, - горничной, которая помогла ей выскользнуть из особняка незамеченной, да еще в таком  странном наряде...
    Неожиданно  из распахнутых дверей одного трактира вышвырнули прямо под ноги Ане совершенно пьяного мужика в одной посконной  рубахе. Девушка в испуге шарахнулась; и тут же почувствовала, что ее снова схватили за шиворот, - уже в третий раз за этот вечер!   
- А что это такой мальчонка в поздний час один по улице шастает? – раздался над ее ухом неприятный вкрадчивый голос. – Думаю, тебе нужна компания, дружок.
- И впрямь, - хохотнул другой голос, прокуренный и хриплый, и его обладатель вырос перед Аней, - судя по всему, моряк, в расстегнутом бушлате. Он был сильно навеселе и  покачивался, как при качке. – Пойдем с нами, юнга! Будем одной командой!
- Конечно, он пойдет, - вновь вкрадчивый. – Он получит рубль. Целый серебряный рубль, слышишь, милый? И всего-то за то, чтобы его новым друзьям было нескучно. Не бойся, мы тебя не обидим. Наоборот, кое-чему научим, а  потом проводим тебя домой, дорогой. Ну-ка, дай тебя рассмотреть... – Анино лицо было повернуто сильными пальцами к свету из распахнутых дверей трактира, - и какое у тебя  нежное личико!.. – И голос  даже задрожал от возбуждения.  – Мы с тобой славно повеселимся!..
    Как они собираются с ней веселиться, Аня слушать не стала. Она использовала уже испытанный прием, - со всей силы наступила на ногу державшего ее вкрадчивого – и бросилась бежать.
    Однако  не успела  девушка сделать и двух десятков  шагов, как нога ее поскользнулась, и  Аня упала в зловонную лужу, полную помоев, только что выплеснутых из окон  ближайшего  кабака.   Она барахталась,  тщетно пытаясь подняться; а сзади уже приближались шаги и голоса.  Вкрадчивый стал визгливым, он  называл ее щенком и грозился ужасной расправой.   А моряк отпускал такие сочные ругательства, что Аня не понимала ни слова, но смысл их был ясен: ей нет спасения, эти двое оказались пострашнее тех, от кого  она сбежала от особняка Раднецкого.
    Ее пнули  сапогом  в ребра так, что у нее захватило дыхание; затем за грудки  подняли  из лужи и поставили на ноги. Кулак моряка, огромный, как кузнечный молот,  оказался перед ее лицом, и она зажмурилась, ожидая неминуемого удара...
- Не тронь мальчика! – услышала вдруг  Аня женский голос с заметным акцентом. Открыв глаза, она увидела остановившийся рядом возок. Сидевшая в нем женщина в куньей  шубе и белом пуховом платке указывала на Аню рукою, выпростанной из белой же песцовой муфты.
- Отпустить его. Сразу. Ну!
- Это еще что? – ощерился моряк. – Не лезьте в свое дело, мадама!
- Я сказала: отпустить. Гуго... – дальше последовала команда на немецком, и кучер саней, огромный  и толстый,  поднялся, недвусмысленно постукивая по варежке ручкой  длинного кнута.
     Моряк сплюнул, вкрадчивый отпустил воротник Аниного тулупчика. Они исчезли, как тени, растворившись в темноте ближайшего переулка.
    Анина нежданная спасительница поманила ее к себе:
- Подойди.
    Аня нерешительно приблизилась.
- Залезь, - чуть подвинулась женщина, показывая на место рядом с собою. – Ну,  зачем  стоишь? Залезь. Я уеду, они вернутся.
    Этот аргумент убедил Аню; она села рядом с женщиной, стараясь не прикасаться  своей мокрой, дурно пахнущей одеждой  к роскошной шубе  незнакомки.
- Не беспокойся, - сказала женщина и усмехнулась чему-то, - грязь к грязи не... липает? Так говорю?
- Не липнет, - ответила Аня, хотя и не поняла, почему ее спасительница произнесла эту поговорку.
- Правда. Не липнет, - кивнула головою женщина и крикнула: - Гуго! Тронь!
      Свистнул  кнут; конь побежал. Они ехали не в ту сторону, куда было нужно Ане, но с нею столько всего случилось, она была в таком расстройстве чувств, что сначала даже не заметила этого. Она сидела, ощущая, как холод и вонючая влага пробираются сквозь хлипенький, - как сказал бы Андрей, «бутафорский», - тулупчик, и начиная постепенно мелко трястись и клацать зубами.
    Конь шел рысью; мокрые ошметки снега летели из-под копыт; Гуго порой вскрикивал что-то по-немецки, охлестывая его.
- Мое имя Хельга, но ты называй меня Ольга, - сказала Анина спасительница. Аня кивнула, стараясь не слишком громко стучать зубами.
- Что ты делала в таком месте?
- Но я... – вздрогнув от этого «делала», запротестовала Аня, но Ольга вдруг откинула голову и добродушно рассмеялась, показывая прекрасные зубы:
- Девочка, я не  дура. Я поняла сразу, ты не мальчик.
- Да, - сдалась Аня, - да, я не мальчик. И я просто заблудилась. Вышла погулять...
- Ты хорошо говоришь, - заметила Ольга. – Ты не простая, ты хорошей семьи. Скажи: кто гуляет в такое время одна в хорошей семье? – Она лукаво подмигнула.
- Я... – Аня не была уверена, что этой, на вид такой милой, женщине  можно  сказать хоть немножко из правды. – Я поссорилась с сестрой и маменькой. Мы приехали на днях. Мы играли с сестрой, в переодевание. Поэтому я так оделась. Потом пришла маменька и запретила нам играть. И я разозлилась и... сбежала. Я плохо знаю Петербург. Поэтому заблудилась.
- Так, - произнесла Ольга, явно не поверив сбивчивому рассказу Ани. – Хорошо. Пусть будет это. А как твое имя?
- Катя, - Аня назвала первое пришедшее в голову.
- О! Екатерина. Красивое имя. Две русские императрицы были Екатерины. Я знаю.
- Куда мы едем? – спросила Аня.
- В мой дом. Ты дрожишь. Холодно. Мокрая. Тебе надо мыть, сушить. Так говорю?
- Не совсем. Помыться. Обсушиться.
- Да. Русский трудный. Я говорю много неправильно. Ты помоешься. Обсушишься. И поедешь с моим Гуго домой. А  едем недалеко. Сейчас. Итальянская.
- Итальянская, - повторила Аня. Они уже были недалеко;  они как раз проезжали Михайловский сад.
      Конь остановился посредине Итальянской, у красивого дома розового камня. Гуго спрыгнул с облучка, подошел к железным воротам,  ключом, который достал  из кармана овчинного полушубка, открыл их створки.  И вот  возок проехал через  подворотню  и оказался  во внутреннем  дворе.
     Ольга и Аня вышли из  саней и подошли к одностворчатой двери, которую Анина спасительница открыла своим ключом и шагнула вперед.
- Пошли.
    Аня  остановилась. До этого она следовала за Ольгой, как сомнамбула; но тут вдруг что-то заставило ее насторожиться. Ольга заметила ее колебания, улыбнулась:
- Пошли, девочка. Не бойся. Это мой дом. Тут плохо тебе не сделают. Тебя никто не увидит. Обещаю.
    Слова «не бойся» Аня слышала за этот вечер уже в третий раз; и дважды они предвещали опасность. Не было ли опасности и в Ольге, и в этом ее предложении идти за нею в незнакомый дом? И что означала ее странная фраза: «Грязь к грязи не липнет»?..
    Но Аня представила, что ждет ее, если она откажется от гостеприимства  своей спасительницы, - и содрогнулась. Даже если она добредет до дома Льветарисны, - в чем девушка очень сомневалась...  Если ее увидят в таком виде маменька и тетушка, - все пропало. Ее тотчас отошлют к отцу в Шмахтинку. И не видать ей больше Петербурга. А Ане теперь вовсе не хотелось возвращаться. Пока она не сделает то, зачем приехала... И она поспешила за Ольгой.

                5.
        Аня, наслаждаясь,  полулежала в ванне  и мелкими глоточками отхлебывала глинтвейн из стакана. Вода в ванне была горячая и ароматная: Ольга плеснула в нее из хрустального флакона какую-то приятно пахнущую жидкость. После вонючего, мокрого тулупчика  ощущения были божественные, вот только начали болеть ребра, куда моряк ткнул сапогом; на боку появился  большой кровоподтек.
      Ванна стояла в комнатке, похожей на будуар; соседняя же, просторная, отделенная от него тяжелыми бархатными портьерами с кистями, являлась спальней и, одновременно, чем-то вроде кабинета.
     Там была дверь, ведущая, очевидно, в третью комнату; таким образом, квартира Ольги являлась довольно большой.
    В алькове расположилась широкая  кровать с балдахином в восточном стиле; пол устилал огромный толстый персидский ковер;  в одном углу  стояла большая печь с голландскими сине-белыми изразцами; в другом – книжный шкаф, в котором  находилось довольно много книг, и изящный  секретер черного дерева  с  письменными принадлежностями и множеством выдвижных ящичков, украшенный затейливой резьбой.
     Когда Аня разделась и залезла в ванну, Ольга пришла забрать  ее одежду. Она подняла вопросительно одну бровь, обнаружив в ворохе тонкий стилет в ножнах.
- Зачем нож, Катя?
- Взяла на всякий случай.
- Почему  не защищалась, когда плохие люди тебя били?
- Я не смогла, - призналась Аня. – Это тяжело – кого-то ударить ножом.
- Глупо, - Ольга положила стилет на стул, - глупо, девочка. Зачем брать, если боишься ударить?
     Анину одежду Ольга унесла, обещав, что ее постирают и высушат очень быстро.
- Я принесу тебе женское платье тоже, Катя, - сказала она. – Наденешь пока.
      Аня подумала, что едва ли что-то из Ольгиной одежды ей подойдет; Ольга была полная, хотя ростом примерно с Аню.
     Ее спасительница словно поняла эти мысли и улыбнулась:
- Здесь много разной одежды. Мы  найдем твой размер.
     ...Аня отложила пустой стакан, откинула голову на край ванны и замерла. То, что она должна как можно скорее вернуться в дом Льветарисны, что ее могут хватиться в любой момент, отступило куда-то на задний план сознания.
    Она закрыла глаза – и увидела вновь особняк Раднецкого. Именно таким она себе и представляла это здание. В классическом стиле, из серого камня. От него веяло могильным холодом, - так же, как наверняка веяло и от его владельца.
     Интересно, как выглядит он сам, этот граф Раднецкий? Аня представляла его высоким, сухопарым, с длинными усами, крючковатым носом и узкими, как щель, губами. И холодными стальными глазами – глазами убийцы...
     Вдруг Аня услышала над головой необычный  шум. Она и до этого слышала какие-то звуки  из-за стены, напоминавшие стоны,  а теперь сверху послышались женский визг, затем мужской раскатистый смех и звон разбитого стекла.
    В этот момент вошла Ольга. В руках у нее были женские белье и платье.
- Вот, - она положила одежду на стул рядом с ванной. – Тебе. Помойся. Потом полотенце. Потом Гуго. Он ждет. Отвезет, куда скажешь.
- Ольга, у тебя очень шумные соседи, - сказала Аня.
- Это не соседи, - улыбнулась Ольга, - это мои девушки.
- Твои девочки... дочери? – не поняла Аня.
- Нет. Мои девушки. И гости.
      Аня уставилась на нее во все глаза. Она вдруг поняла, - и ее будто окатило ушатом ледяной воды.
- Так это... твой дом – это... – она не могла выговорить роковое слово.
- Дом терпимости, - кивнула спокойно Ольга. – Я – хозяйка. У меня хороший дом. Чистые девушки. Документы, проверки, все в порядке.
     Аня сжалась в ванне. Так вот что означала эта поговорка – «грязь к грязи не липнет!» Ольга - хозяйка борделя!! И она, Анна Березина – в борделе!!
- Не бойся, - сказала Ольга. – Что теперь бояться? Ты уже здесь. Ты уйдешь, когда захочешь. Ты здесь не останешься. Ты хорошей семьи. Никто не узнает, что ты здесь была. Я никому не скажу. Обещаю.
    Аня недоверчиво смотрела на нее. Она что-то слышала, хоть и смутно, о несчастных девушках, которых обманом завлекают в подобные места.
    Она вдруг кинула испуганный взгляд на пустой стакан. Глинтвейн!.. Может, туда что-то подмешано?..  И она не сможет даже закричать, не то, что сопротивляться, если сюда войдут и захотят сделать с ней что-нибудь страшное...
- Не бойся, Катя, - повторила Ольга, - тебя никто не обидит.
- Я не боюсь, - гордо вскинула подбородок Аня. – Я смогу за себя постоять.
- Хорошо, - улыбнулась Ольга. – Ты храбрая девушка. У тебя, наверное,  был кто-нибудь? Ты не юная.
- Конечно, был, - не совсем понимая, что имеет в виду Ольга, ответила Аня, думая об Андрее.
- Тогда зачем страх? И я не такая, как другие хозяйки. Я не заманю... так говорю? девушек сюда. Они приходят сами. Добровольно. Я не вру. Гуго ждет тебя. Ты поедешь домой. Больше здесь не будешь. Никто не узнает.
    И она вновь ушла. Аня неожиданно успокоилась. Вряд ли Ольге она так уж нужна, наверняка у хозяйки такого красивого дома и девушки все очень красивые. И, в конце концов, она, действительно, все равно уже здесь, и с этим ничего не поделаешь.
    На нее снизошло умиротворение, а, может, горячая ванна и глинтвейн сделали свое дело. И она сама не заметила, как погрузилась в сон...

     - Сергей?  Не ждала! Ты здесь давно?
      Эти слова разбудили Аню. Она села, вертя головой, не сразу поняв, где находится. Вода остыла; похоже, девушка спала довольно долго.
- Уже полчаса, - ответил низкий мужской голос. Мужчина! Аня вздрогнула. Откуда он тут взялся? И почему она не слышала, как он  пришел?.. – Что это у тебя?
- Это... вещи. Стирка.
- Мужские вещи? – в голосе прозвучал интерес.
- Один клиент запачкал, - небрежно ответила Ольга. - Велел стирать.
- И ты сама стираешь? А слуги на что?
- Сама. Клиент важный. Очень важный. Не хмурься. Не мой клиент. Ты как вошел?  Гуго пустил?
- Нет. Ты забыла: ты сама дала мне ключ от своей квартиры в прошлый раз.
- А, да. Это твоя одежда здесь? Ты странно одетый.
- Пришлось. Моя жена  недовольна. Она узнала о моих посещениях твоего заведения.
 - Плохо. А что ты делал, пока я не была здесь?
- Читал.
- Хорошо. Подожди. Сейчас положу это в другой комнате. И вернусь.
     Портьеры раздвинулись, Ольга вошла в будуар. Аня испуганно смотрела на нее.
     Ольга положила на стул Анин наряд. Потом наклонилась и прошептала ей в ухо:
- Плохо. Пришел мой знакомый. – Она потрогала кончиком пальцев воду, поморщилась. – Холодная. Вылезай тихо. Вот полотенце. Вытерись. Одевайся. И здесь сядь.  Не шуми. Я постараюсь,  что он уйдет быстро.
     Аня послушно кивнула, растираясь большим мягким полотенцем. Ольга вышла, плотно задернув за собою портьеры.
- Не ждала тебя, - повторила она.
- Я не вовремя? Ты недовольна моим приходом?
- Могу быть  недовольна я? Так говорю?
- Нет, не совсем так. Правильно будет: «разве могу я быть недовольна»? Или: «могу ли я быть недовольна»?
- О. Русский язык тяжелый. «Могу-ли-я...» Зачем это «ли»? Ли – это китайское имя. Ваш император должен запретить эти  китайские «ли».  И они сложные. Я не знаю, где ставить их.
     Он рассмеялся. Послышался звук шагов и шелест платья. Аня решила, что он подошел к Ольге и обнял ее.
- Сергей, сегодня нет, - услышала Аня ее извиняющийся голос. – У меня был тяжелый день. Устала.
- Странно. Ты никогда не устаешь.
- Сегодня устала, - повторила Ольга. – И дела. Много дел.
     Аня торопливо одевалась, стараясь не производить ни малейшего шума.
- Я ненадолго. И я пришел не за этим. Просто поговорить.
- Поговорить – это хорошо. Вина хочешь?
- Лучше бы водки, - усмехнулся мужчина.
- Будет водка. Сейчас...
- Не надо. Я пошутил.
- Что-то случилось? – Судя по шуршанию платья, Ольга села на стул. – Ты грустный.
- Я видел вчера нехороший сон. Кошмар.
- Так. Я слушаю.
      Наступило довольно продолжительное молчание, затем мужчина спросил:
- Помнишь, однажды я жутко напился и признался тебе, как поступил с женой... в ту ночь?
- Помню. – В Ольгином голосе прозвучало напряжение. Аня подумала, что ей, должно быть, страшно неловко, что в соседней комнате посторонний человек, который все это слышит.
- Так вот: в этом кошмаре я снова бил  ее. Она упала... и я услышал, как и тогда,  ее крик: «Не бей меня!  У меня будет ребенок!»
     Аня прижала руки к груди. И этот человек так спокойно рассказывает, как избивал свою беременную жену?? Ей захотелось увидеть этого жестокого человека. Она на цыпочках подкралась к  портьерам и чуть-чуть отодвинула одну.
      Хозяйка борделя сидела лицом к Ане. Знакомый  Ольги стоял  спиной. Он был росл, строен и широкоплеч; на нем были рубашка и рейтузы, заправленные в высокие сапоги.
- Сергей, тебе тяжело говорить. Другой раз, хорошо? – сказала Ольга. – Придешь и расскажешь.
- Нет, сейчас! Это еще далеко не все. Во сне я ударил  жену еще и ногой. В живот. Ее тело изогнулось,  живот вдруг вырос на моих глазах... и она начала рожать. Она дико кричала. Я стоял над ней, я не мог ей помочь. Я ждал, когда она родит нашего сына. Когда появится его головка. И вдруг из ее лона показалось нечто темное и прямоугольное... И  она  родила... гробик. Детский гробик. Черный. Это было ужасно!.. – Голос его сорвался.
- Сергей, - ласково сказала Ольга. - Иди ко мне. Так. Сядь. Это был кошмар. Забудь его.
     Мужчина подошел к Ольге и сел у ее ног. Теперь Аня могла разглядеть его лицо. Она вдруг задрожала... и отпрянула, задернув портьеру. Она узнала его! Это был тот самый Сергей! Тот, который  вышел вместе с  Глебом Игнатовичем из особняка Раднецкого! И которого она ударила ногой по колену, когда убегала.
- Нет, не могу, - говорил между тем  Сергей. - Целый день этот гробик  стоит у меня перед глазами. Коля... вдруг с ним что-то случилось? Он так далеко. Он такой маленький и слабый!
- Нет. Ничто не случилось. Коля живой. Здоровый. Не думай плохо, Сергей. – Аня услышал звук поцелуя. – Дорогой, гроб – не плохо. Гроб - хорошо.
- Неужели? Может, это даже к счастью? – иронически произнес Сергей.
- Не к счастью, но не плохо. Я знаю. В соннике видела.
- Врешь. Ничего ты не видела. Просто хочешь меня утешить. Но это не нужно.  Я рассказал тебе – и мне стало легче. Спасибо.
- Сергей, то просто сон. Из головы выкидай.
     Он засмеялся:
- Не выкидай. Выкини.
- Хорошо, выкини.
- Ты мне нужна, Ольга. Сейчас,  – вдруг произнес он странным голосом.
- Сергей... – Вновь послышался звук поцелуев, затем короткий сдавленный Ольгин стон и шорох. Ольга пыталась протестовать, но слабо; потом Аня услышала ее стон вновь.
    Она опять чуть отодвинула  портьеру и посмотрела в щелку. Они лежали прямо на ковре головами к печи. Хозяйка борделя  была снизу, Аня видела ее обнаженные белые ноги, раздвинутые и полусогнутые. Они смешно вздрагивали. Сергей, опираясь на руки, навис над Ольгой, Ане была видна его широкая спина, чуть приспущенные рейтузы и длинные ноги. Он делал бедрами  ритмичные выпады вперед-назад, в такт которым и дрожали Ольгины ноги.
    Ольга опять начала стонать;  он же молчал,  и слышно было только его быстрое хриплое дыхание.
    Аня  отпрянула снова, чувствуя, как и ее охватывает странная дрожь. В этой непонятной для нее  сцене было что-то смешное... и, в то же время, волнующее. Она вдруг вспомнила, как однажды, лет в  шестнадцать, позволила Андрею пробраться к ней ночью в спальню. Он тогда уезжал в Петербург, в свой полк, уезжал надолго... Она очень хорошо помнила, как он стянул  вниз до пояса ее ночную рубашку  и начал ласкать и целовать ее грудь.
     Он так же быстро и хрипло задышал тогда, облизывая ее соски, а ей было сначала  смешно и щекотно... но затем она ощутила волнение, нараставшее по мере того, как Андрей, его руки, язык и губы становились все более дерзкими и смелыми... А потом Аня и Андрей  услышали стук в  дверь и голос Алины, которой не спалось, -  и Андрей выскочил в окно...
    Позднее Аня жалела, что не позволила ему большего, - в нескольких прочитанных ею романах девушки позволяли своим возлюбленным это неведомое «большее». Это лишало их чести, и в результате они или кончали с  собой, или рожали ребенка. Но Аню не страшила ни та, ни другая участь. Зато она сделала бы Андрея счастливым. И, возможно, не потеряла бы навсегда...
    Она торопливо надела не совсем еще сухой тулупчик, натянула на голову ушанку. Пока они занимаются этим, ей надо уйти. Если Сергей обнаружит  ее здесь, - ей несдобровать. А она и так слишком много увидела и услышала.
    Она осторожно высунула голову из-за портьеры. Они были все в тех же позах, Ольга теперь уже вскрикивала, а не стонала, а он дышал так, будто ему не хватало воздуха.
    Аня выскользнула из будуара и на цыпочках, радуясь толстому ковру под ногами,  пошла к двери. Ключ торчал в замке; дай Бог, он повернется бесшумно!
    Вот она и у двери. Аня прикусила нижнюю губу и решительно повернула ключ. Раздался противный, показавшийся ей оглушающим, скрежет. Она попробовала толкнуть дверь, но та не открывалась. Аня оглянулась в панике... И увидела, что голова Сергея медленно  повернулась.
    Аня встретилась с ним взглядом, одновременно продолжая орудовать злополучным ключом. Его черные глаза расширились.  На  мокром, будто он долго бежал по жаре, лице отразились попеременно изумление, узнавание и ярость. Он вскрикнул что-то бессвязное... В то же мгновение дверь, наконец, поддалась, и Аня, распахнув ее настежь, выскочила из комнаты и вприпрыжку понеслась вниз по лестнице... В третий раз за этот несчастный вечер она бежала так, будто от этого зависела ее жизнь.
   
   «Мой любимый Андрей! Ты не представляешь, где я вчера побывала. Тебе я могу сказать все, и скажу: я была в настоящем борделе. И даже познакомилась с его хозяйкой. Ее зовут Ольга. Она оказалась вовсе не ужасной, вульгарной и размалеванной, как можно было ожидать; наоборот, она красива, одевается со вкусом, и у нее доброе сердце. Она спасла меня от двух злодеев.
    А все потому, что мне захотелось найти дом Р. Я его нашла, но и там вышло приключение: меня едва не схватили люди Р., слава Богу, я вырвалась от них и убежала.
    А потом, Андрей, я встретила одного из этих людей в борделе Ольги. Он рассказал ей, что избивал свою беременную жену. Какой ужас! Ни один из крестьян в нашей деревне не поступает так. А этот человек, хоть и одет как приказчик и говорит правильно, по-городскому,  бьет жену, и даже не стыдится в этом признаться!
    Я уже сказала, что у Ольги доброе сердце, и этого негодяя по имени Сергей она тоже пожалела. Я видела между ними странную сцену. Кажется, это и есть то, что в романах называют «позволить ему слишком много».
   Я вспомнила нашу июньскую белую ночь в Шмахтинке, и тебя, сидящего на моей постели... Милый мой, если б мы могли вернуться туда! Я отослала бы Алину и не дала тебе уйти. Я знаю, тебе не хотелось тогда уходить. Ты хотел увидеть меня всю, хотел целовать всюду. Ты шептал об этом. А я боялась. Я была слишком юная. Теперь я бы не испугалась. Но теперь поздно... слишком поздно.
    Но об этом Сергее. Он увидел меня, когда я хотела уйти, и узнал. Я так бежала оттуда! Хорошо, что внизу меня ждал Гуго с возком. Я прыгнула в сани, и Гуго отвез меня на Большую Морскую. Правда, я велела ему остановиться в начале улицы, посмотрела, как он уехал, и уже тогда побежала домой.
    Меня никто не видел;  маменька с Алиной и Льветарисна еще не вернулись. Катя перекрестилась множество раз, впустив меня; ведь я ей сказала, что ухожу на полчасика, а меня не было целых три часа.
      Я  не могу не думать об Ольге. Что сделает ей этот Сергей? Он наверняка придет в бешенство.  Вдруг он изобьет бедняжку из-за меня? Если б я могла, непременно сходила бы к ней и узнала, как она...
     Через несколько дней бал в Зимнем; возможно, на нем я встречу Р., поскольку там ожидается   его величество. Я должна увидеть  Р. – и понять, раскаивается ли он в том, что сделал с тобою. Если нет... Тогда я буду знать, как поступить.
   Твоя навек, Аnnette».

Продолжение доступно на  сайте ЛитМаркет, роман выложен там под тем же псевдонимом