Под крылом ангела

Медсёстры звали его просто - «дед». Он и был самым настоящим дедом по званию и возрасту. За долгие семьдесят пять узнал-испытал многое, хотя прожил всю жизнь в забытых Богом Мужах.  Тут, конечно, мужевцы могут рассердиться и будут правы. Попробуйте назвать забытой Богом вашу малую Родину!
Дед, Прошка Истомин, был из тех, для кого маленькие северные Мужи были огромной вселенной со своими спутниками и чётко отлаженной межпланетной системой. Прохор, конечно, слышал и о других землях. Он газеты читал и телевизор смотрел. Некоторые мужевские в последнее время стали выезжать за границу. Вон соседка Наташка со своим доехали аж до Парижу! Говорят, умудрились на Эйфелеву башню залезть и по Сене на пароходике прокатиться. Про Эйфелеву башню дед слыхал и до соседских похождений, а чтобы вот по сену… Да на пароходе! Этого Прошка представить не мог! Много он сена измял в молодости с мужевскими красотками. Да уж давно это было! 
Не понимал дед Прохор и другого: зачем в молодые годы тащиться невесть куда, если у себя, в Мужах, дел по горло. Вот он в молодости вечно был занят: то работой, то рыбалкой, то охотой, а иногда - с друзьями за рюмочкой… Как пойдут байки травить!  Своих, местных, тем хватало. Куда там Парижу угнаться!
Может быть, и в старости Прохор не покинул свои Мужи, если бы сердчишко не подвело. Врач в районной больнице сказал:
- Надо, дед, в Салехард ехать! Дела твои плохи! Может, там помогут. 
Дед Истомин, не понимая опасений врача, решил: «Как-нибудь выкарабкаюсь дома. С молодости по салехардам не разъезжал. Чего уж сейчас я там забыл?» 
Остался. Решил заняться кое-какими делами. Вон и сети подлатать надо, забор поправить. Да мало ли дел даже в одиноком хозяйстве? Так увлёкся, что не заметил, как оказался на реанимационной койке в Салехардской окружной больнице.
Лежит и видит дед: склонилось над ним лицо неземной красоты. Ох, девка! Хороша! А он-то, вишь, совершенно голый. Задумался: «Наверное, я в раю, а это чистый ангел». Но почему-то «ангел» не имел за спиной крыльев, в руках держал шприц и очень настойчиво, как-то даже упорно и не по-ихнему строго, спросил:
- Дед! Ты меня слышишь? 
- А ты кто? – прошептал дед Прошка. - Ангел что ли?
- Для тебя, конечно, ангел! Третий день вожусь с тобой. Уж думала - не очнёшься. Ты крепкий дедок оказался!
- Так я не в раю? – как-то разочарованно произнёс он. – Раз не в раю, то где моя одежда? Чего это вы меня голышом, как младенца, держите?
- В реанимации ты, дед. Порядок у нас здесь такой: все лежат голые. Ты не качай права! Тебе волноваться нельзя. Давай-ка, лучше укольчик сделаем. 
Хрупкая медсестра уверенным движением развернула деда для инъекции и поставила укол. В ягодицу.
- Хорошо колешь, легко, - заметил дед Истомин.
- Ладно, не говори много. Тебе надо молчать и сил набираться!
Дед послушал красотку, замолчал и углубился в воспоминания. Так же вот, только много лет назад, лежал он в районной больнице после первого инфаркта. Лечил его тогда заведующий отделением, строжайший мужчина, Валерий Иванович. Из ссыльных он был и никого в Салехард не отправлял, всех сам на ноги поднимал. Ну, уж если сказал, мол, лежи и не двигайся, то так тому и быть.  Дисциплину в больнице держал. Как в армии! Все по струнке ходили. Зато и чистота была, и порядок полный, и людей мало умирало. Почти всех выписывал практически здоровыми, хоть и не на сто процентов, но главное - живыми. Вспомнился деду Прохору тот случай - с его дружком Сашкой и строгим главврачом.
Однажды, дело шло уже к выздоровлению, заскочил его навестить дружок, Сашка Витязев, а у самого чекушка из кармана торчит.  Подмигнул лихо, мол, надо отметить выздоровление, и тут же, словно по волшебству, извлёк из другого кармана два гранёных стакана. Прошка, затаив дыхание, забегал глазами. Вроде бы и друга не хочется обидеть, и к водочке прикладываться после такой болезни рановато. А ещё - вдруг доктор зайдёт, тогда пиши пропало! Сашка, знай, шутит и водочку по стаканам разливает.  Разлил, стало быть, а тут дверь открылась, и сам главный на пороге стоит. Принесло его после двух дней бессменного дежурства! Нет, чтобы домой идти, отоспаться да с женой-детьми повидаться. Он всё бдит, вынюхивает: где, что - не так. Схватил он Сашку за руку, притянул к себе и злобно прошипел прямо в лицо:
- Убийца! 
Сашка весь задрожал от таких грубых обвинений, набрал в грудь воздуха и хотел ответить-резануть, но доктор не дал ему и рта открыть, вывел в коридор и наказал медсёстрам:
- Нарушителей закона к больным не подпускать! 
Главврач вернулся в палату и так красноречиво взглянул на Прохора, что тот подумал: «Да лучше бы ты меня выругал последними словами, чем вот таким молчаливым укором резать душу!»
В этом жёстком взоре было тяжёлое напоминание о борьбе за Прошкину жизнь. Столько дней и ночей видел он серьёзное лицо доктора, склонившегося над ним. Даже если врач молчал, то Прохор всё равно слышал внутри себя его голос: «Ты будешь жить! Давай, парень, борись!» Сейчас этот доктор стоял посреди онемевшей палаты и укоризненно молчал. Когда же, развернувшись, собрался уйти, Прошка тоненько замямлил:
- Прости ты нас, дураков, Валерий Иванович! Я его не просил приносить водку. Да и он, Сашка, не по злобе, с радости решил выпить, что друг у него жив остался.
- Я тебе так скажу, Прохор, - уже мягче произнёс главврач, - если хочешь жить и радоваться жизни, то на водку и на дружков пьющих тебе придётся наплевать. Не остановишься: организм, хоть и молодой, больше двух лет не выдержит. Я твоё сердце держал на ладони. Я всё о нём знаю. Решать тебе! Это твоя жизнь!
В тот день, только закрылась дверь за доктором, Прохор Истомин твёрдо определился - пить бросает. Разве что - маленькую рюмочку по праздникам, а больше - ни капли. Уж больно много дел у Прохора неотложных оставалось. Главное - двух детей на ноги поставить. Жену свою, Машу, он тоже любил. Да и не только он один. Вон как у Сашки глаза-то светились, глядючи на неё. «Друг ты мне, Сашка, а выбрала Маша меня. Облизывайся, подбирай слюнки, но Машки тебе ещё лет тридцать не видать», -  так решил тогда молодой ещё Прошка.  И ведь как в воду глядел! Не тридцать, а тридцать пять лет отхватил после первого инфаркта.
Пять лет назад похоронил свою разлюбезную Машу. Дети разъехались: один в Салехард, другой - аж в Тюмень. Оба хорошо устроились, женились, в гости звали. Да хоть бы и жить. Но дед Прохор не хотел. Куда он из Мужей? Вся жизнь здесь прошла, тут  и жена его похоронена. Он до сих пор рыбалкой-охотой баловался.
Друг его закадычный, Сашка Витязев, тоже жив. Так и не женился, бедолага. Всю жизнь Машеньку любил, поэтому и прожил бобылём. Вместе с ним Машу хоронили. Сашка ещё больше плакал да убивался, чем он, законный муж.  Откуда-то нашёл красивые слова, не стесняясь Прохора, слёзно причитал:
- Похоронил я вечную, единственную любовь свою. Все мои надежды лежат под этим маленьким бугорком. Маша, Машенька!  С Прошкой у тебя хоть детки народились. Остались на этой земельке и внуки ваши. А я то - бобыль-бобылище! Разрывается моё сердце! 
Прохор на него больше не обижался за эту преданную, пожизненную любовь к своей Машеньке. Она-то только его, Прохора, и любила. Никогда даже усомниться не дала в своей верности.
- Слышь, девчонка? Вот так мы и остались с Сашкой вдвоём, - продолжил дед Прошка свой рассказ уже вслух.
Сколько ни пытались унять его медсёстры, что не положено здесь разговаривать, мол, это не простая палата, а реанимационная, дед одно своё:
- Надо мне выговориться, девоньки, напоследок. Ведь не в гости собираюсь, а на вечное поселение.
Ангелоподобная Ирина в ответ усмехнулась:
- Ты ещё всех нас переживёшь, дед!
- Не скажи, не скажи, девонька! Оттикали мои часики. Я это нутром чую. Да и Маша уж стосковалась по мне. И жить мне уныло. Детей на ноги поднял. Упорхнули из родного гнезда. Внуки далеко, даже летом не приезжают. Некого больше охоте, рыбалке учить. С другом Сашкой уж всё переговорили. Да что там, жизнь закончилась – моргнуть не успел. А ты, слышь, дай мне одежду, по большой нужде надо сходить.
Расторопная медсестра принесла утку, пристроила её деду. Он покряхтел-покряхтел да как запричитает:
- Вы что это позорите меня, девоньки. Разве не видите, не могу я на эту лоханку сходить. Мне даже наш строгий доктор разрешал ходить в нужник. Говорил, что это помогает организму выздоравливать. А вы держите меня здесь, голого, и даже в туалет не выпускаете. Позор! Дожить до такого!
Долго еще спорил дед Прошка с медсёстрами, но одежду ему так и не дали и в туалет не пустили. Дежурный доктор тоже не помог.  Сказал своё строгое «не положено» и удалился. Деду поставили какие-то два укола, после чего Истомин замолк. Только постанывал слегка.
То ли он спал, то ли в бред впал - увидел он себя летящим. Парит  будто на небывалой высоте, и крылья у него настоящие, орлиные, за спиной. Тут к нему из-за ближнего облачка подлетает соседка Наташка.
- Ты куда это полетел, дед Прошка? - спрашивает она. – Никак в Париж собрался?
- А почему бы и нет? – задумался Прохор. – В Салехарде же побывал. Почему бы и в Париж на старости лет не махнуть?
И только он так подумал, откуда ни возьмись, появилась его разлюбезная Маша. Да такая красивая, молодая, с синевато-белыми крыльями за спиной, улыбается Прошке - как тогда, на первом свидании.
- Не лети с ней, Прошенька, обманет она тебя. Доберётся с тобой до Парижу, а там и упорхнёт. Куда ты один? Пропадёшь! Лучше полетим в Мужи. И доктор наш строгий не велит тебе рвать сердце с молодыми девками. Смотри, он тоже ждёт тебя, вон за тем облачком.
Тут уж  Прошка не понял, был ли там Валерий Иванович. Всё  завертелось, закружилось, он замахал крыльями всё быстрее и быстрее, пытаясь догнать Машу.
- Ма-ша! Ма-ша!
Кто-то громко засмеялся ему в ответ.
- Да это не Маша, а птица-пересмешница, - успел подумать разочарованный Прошка и затих.
Хрупкая Ирина склонилась над ним:
- Дед, дед, ты меня слышишь?
Дед лежал как живой. В широко открытых глазах его каким-то чудом отражалось родное мужевское небо, голубизна знакомой реки и маленькие точечки танцующих разноцветных листьев. В Мужах набирала силу осень, любимое время года Прошки Истомина.
                5 февраля, 2013 г.