По ком гудит колокол

Светлой памяти моего отца Кочнева Вячеслава Павловича посвящаю

Я дергаю за шнур, привязанный к язычку колокола.
- Бом, бом, бом, - отвечает он мне. – Зачем тревожишь наши души?
Я слышу их стон. Он исходит от каждой вещи, хранящейся в зале репрессированных Салехардского окружного музея. Я стараюсь не думать об искорёженных судьбах. Память, светлая память об отце, Кочневе Вячеславе Павловиче, оживает во мне.
Здесь, в Салехарде, всё наше и его: причал речного вокзала, городской сад, улица Карла Маркса, по которой отец постоянно ходил, чтобы свернуть на Пермякова. Вот и она, родная улица, а на ней - отчий дом с черёмухой, ольхой и рябиной за зелёным палисадником. В сороковые годы для строительства семейной обители отец сам вылавливал брёвна из Оби и Полуя.
…Тише! Слышу как наяву крик моей бабушки, папиной матери:
- Вяча! Вяча! Не стой, сынок, на стылом полу, простудишься, родненький!
Белобрысый пятилетний Вячка–Вячеслав, в коротенькой рубашке, ещё полусонный, не понимает происходящего. Кругом суетятся какие-то люди и, не спросив бабушку Елену, мать отца, заправлявшую в доме, берут всё, что попадается под руку, и выносят. Мальчик только догадывается, что дела совсем плохи: его мама хмурится да всё крепче сжимает скрещенные на груди руки. А баба Лена, его милая бабуля, стряпавшая на все свадьбы в околотке ватрушки, пирожки, торты, хлеба, бегает за чужаками и просящими причитаниями подвывает:
- Милки, так хоть это оставьте!
«Милки» не слушают, им быстрее нужно сделать свою работу.
Сколько ж можно? Уже пятая семья за ночь! Хоть и кулачьё проклятое, но детей в каждой избе полно. Вот и у Кочневых  пятеро, мал мала меньше. Да и кулаками-то, «кровопийцами» настоящими, они никогда не были. Только двух работников нанимали (и то - в страду), расплачивались всегда исправно, надрывались всем семейством от восхода до заката. Но коль уж было велено уничтожить кулака как класс, то есть на корню, - надо выполнять эту работу «милкам».
Пять кочневских «корешков» стоят, прижавшись друг к другу. Вадька, самый старший, не испугался, держится прямо, обняв Галинку и Валентинку. Зинка, хоть и маленькая, но бойкая. Иногда бросается вдогонку за «иродами», как шёпотом называет их баба Лена, и норовит утащить что-нибудь обратно в избу, но безуспешно. «Добро» снова аккуратно укладывается на подводы новых хозяев. Вячка, он и есть Вячка-тихоня, испугался больше всех, дрожит, стоя босиком на стылом полу. Тут его и застал пронзительный материнский крик.
Потом мама стихает и не произносит ни слова до тех пор, пока не вывели её под руки из родного дома. Рубленый, двухэтажный, новёхонький – он совсем недавно стал уютным гнездом для растущей семьи. Мечталось, блазнилось, что вырастят они в этом доме всех своих деточек, отсюда отправят их во взрослую жизнь. Кто захочет – останется с мамкой-папкой в отчем доме. Для того подобную громадину и отстроили.
Да,  совсем по-другому решила власть Советов. Моя бабушка другого образования не имела, кроме одного класса церковно-приходской школы, и не могла понять: почему они должны «добро», нажитое с таким трудом, лентяям да голодранцам отдавать. Поделиться, милостыню подать – это завсегда с радостью, как истинные христиане. Но почему надо всё забрать до последнего? Хорошо, хоть сосед предупредил вчера. Он в сельсовете счетоводом работает. Прослышав о таком несчастье, решил уберечь своих благодетелей, не раз выручавших хлебом, и предложил спрятать в его дворе кой-какую «рухлядь». Моя бабушка Анна отнесла почти всё самое ценное, в том числе - две лисьи шубы, думала - как ребятишек в дороге согреть.
Не знала тогда мать семейства, что ни лисьи шубы, ни рулоны тонкого батиста, ни ее «добрые» шерстяные платья, ни даже любимая, благородного китайского фарфора, чашка - никогда больше не будут принадлежать семье. «Радетели», когда через две ночи Анна украдкой  прибежала за барахлишком, спустили на неё собак. Ох, люди, люди!
Перед отправкой в ссылку осталось немного на раздумье. Обо всём поразмыслила, разложила по полочкам всю свою жизнь, поняла: после такого удара только она может стать опорой семьи. Её муж, её Павел, уже знал: не на телеге ему трястись, добираясь на высылку с семьей. Для него, точно, приготовлен «воронок».
Так закончилось детство моего отца. Ещё дважды повторялось подобное с семьёй Кочневых. На юге Тюменской области, куда их отправили из-под Омска,  а потом и на севере, они вновь обзаводились хозяйством, не боясь, упорно трудились и верили: скоро смута закончится!
Вернувшись со сталинского «курорта», дед успел подарить ей ещё двух ребятишек, Шурочку и Николку. Сам, недолго прожив, сошёл в могилу. Кормить выводок, поить, уму-разуму учить - стало некому, кроме бабушки Анны. Умирая, дед более всего сокрушался о тяжёлой ноше, оставленной на плечах жены.
- Живи долго, Анна, выведи в люди наших детей, не дай роду сгинуть! – просил тающий на глазах муж.
Наказы своего незабвенного Павла баба Аня выполнила сполна: прожила до 94 лет,  помогла детям получить образование, а то, что семья и её благосостояние - главное в жизни, для каждого из них стало правилом.
Мой отец приехал в Салехард на работу после окончания Омского речного училища. Деревянный саквояжик, в котором поместился даже костюм, сыгравший чуть позже не последнюю роль при знакомстве с будущей женой, моей мамой, а ещё подушка и зеркало – это всё, что успела собрать трижды раскулаченная мать для своего Вячи. Правда, его уже нельзя было так называть – протестовал, вырос.
Стройный шатен с копной густых волос, зачесанных назад, ладно сложённый с правильными чертами лица - просто послевоенная мечта не одной молодой женщины. Вячеслав знал себе цену. Насколько быстро он поднимался по крутой лестнице, ведущей от речного причала в Салехард, настолько бойко покорял сердца неприступных красавиц.
«А что? Нам, видавшим виды ссыльным-пересыльным, унывать и медлить не пристало. Один Господь ведает, что день грядущий вновь готовит», - думал помотавшийся с детства по ссылкам Вячеслав.
К счастью, судьба сменила гнев на милость. Салехард, пугавший поначалу суровым северным нравом, скоро стал настоящим домом: с прекрасной женой и ребятишками, с любимой работой. Сюда же, к своему Вяче, вскоре приехала и мать (моя бабушка Анна) с двумя младшими детьми. Вячеслав, уже взрослый мужчина, отец семейства, был для неё по-прежнему милым пацаном. За его прерванное детство она старалась отплатить безмерной заботой о нас, своих внуках.
Моя бабушка, сама верующий человек, всех четырёх внучек, ввела в церковь. Баба Аня нас крестила - как умела, стряпала куличи на Пасху, а позже, когда мы, повзрослев, самостоятельно отправлялись в какой-либо путь, пусть - даже в самый короткий, не забывала положить в карман молитву «Символ веры».
По мужской линии традиции нашей семьи сохранял мой отец. Не многому научили его старшие в роду мужчины, как это водилось исстари, но наш небольшой дом, воздвигнутый его руками, всегда был для меня образцом благополучия, тепла и достатка…Особенно осенью, как и полагалось в крепкой «кулацкой» семье, закрома ломились от запасов. Простым ли совпадением было безмерное трудолюбие папы, или духи взбунтовавшихся предков не дали угаснуть накопленному в нашем роду веками – бережному отношению к традициям трудовой семьи? Сложно сказать!   
Почему меня не отпускает память предков? Я часто думаю об этом. Сколько можно хранить эту неугасающую обиду на тяготы прошлого? Может, лучше забыть навсегда? Так будет безмятежнее не только мне, ведь при каждом воспоминании чистые, теперь уже небесные, души моих родных, обретшие вечный покой, начинают испытывать смятение. Всё забуду, сотру...
Решив так раз и навсегда, я долго хранила этот обет, как вдруг случай вернул меня в прошлое.
- Так вы из Арамашева? – спросила я случайную знакомую. – Скажите, а дом Кочневых, где школа долгое время была… Что с ним?
- Да это один из самых крепких домов в посёлке. После капитального ремонта в нём поселились новые русские.
- Вот как? Неужели всё возвращается на круги своя?
 - Бом, бом, бом, - снова звонит колокол, который нашёл мой отец во время одного из рейсов по ямальским посёлкам.
Колокол звонит в Салехарде, и ему отзываются собратья Курской, Ростовской, Новочеркасской, Тюменской колоколен – со всех концов нашей милой и не всегда нежной Родины, где мои репрессированные, но не сгинувшие родные оставили о себе добрую память.

г. Салехард, 1999 год