Ленин и Онегин

Происхождение известного всему миру партийного прозвища самого великого человека двадцатого столетия покрыто таинственным мраком. Даже супруга вождя Н. Крупская говорила партийным товарищам, что никогда с Владимиром Ильичем эту тему не обсуждала. Конечно, она лукавила, ибо такие вещи от боевых подруг не скрываются – это же не заначка на пиво.
 
Предположения строятся разные.  Одни исследователи считают, что прозвище взято Ильичем по примеру Плеханова – тот подписывался Волгиным. Соответственно, молодой его последователь  прикинулся выходцем с Лены, хотя родился как раз на Волге, а срок тянул на Енисее. Другие историки опирались на достаточно распространенную фамилию в России. Лениных у нас до хрена, еще больше обретается   Ивановых, Петровых и Сидоровых. Потому Петровым и Ивановым он некоторое время числился, но более всего ему нравилось быть Лениным. Итак…

Получил Владимир Ильич университетские корочки, поработал в марксистских кружках и ринулся в Европу здоровье поправлять, попутно с иноземными революционерами познакомиться. Мечта у него была заветная – заделаться марксистским царем. 

Приехал он в Берлин, снял комнатушку возле тюрьмы Моабит, чтобы к виду узилища заранее привыкнуть, и, не медля ни часа, двинулся в ближайшую пивную «Елефант». В ней немецкие и иностранные буревестники революции пили баварское пиво и вели антибуржуазные разговоры. И пиво Ильичу понравилось, и по сердцу были споры о путях борьбы с угнетателями до последнего вздоха. Незаметно пристрастился  к пивку и поздно заметил  невесомость кошелька.

Написал письмо маменьке в Кокушкино о нехватке наличности на лечение почек с помощью минеральной воды. Дескать, шибко дорогая здесь живая водица. Посчитал деньги и опечалился – на кружку пива  гривенника не хватает. С досады трахнул себя кепкой по колену и чуть было его не сломал. В головной убор червончик золотой сестрица на всякий случай зашила.

Обрадовался Ильич сюрпризу, и, схватив велосипед хозяина, понесся на всех парах в пивную. А в пивной его Ян Тышка дожидался, хотелось ему выпить на халяву.
Компания же за столом собралась супердемократическая: все Либхнехты
 и подруга Яна Розалия Люксенбургова. Она по Тышке соскучилась и прикатила в пломбированном вагоне из Швейцрии.

Поздоровался с честной компанией Ильич сразу на всех языках разом и стул от другого стола к ребятам-демократам подвинул, пива заказал, но только себе.

Тышка так это ненавязчиво вопрошает:
– А нам?
– Вам проставлюсь, когда мировая революция победит, – отрезал Ильич и пожал ручку Розалии. – Не посетить  ли нам, Красная Гвоздика, окрестные достопримечательности?
– Вы очень напористы, товарищ Старик! – усмехнулась Розалия, – но мне более интересны рассказы товарища Вальтера о товарищах Марксе и Энгельсе.
– Я думал, что ты суфражистка. – Ильич двумя глотками осушил кружку и подал половому червонец. – Не наша ты Гвоздика.

Немецкие товарищи вздохнули завистливо, когда половой принес полную кепку сдачи, да еще одну кружку пива за счет заведения. Золото это ведь не бумажные деньги! А Розалия от Тышки на стуле отъехала и к могучему плечу Ильича прилабунилась.  Пока Ян вспоминал нехорошие еврейские слова, молодые социалисты тандемом вылакали пиво и подались на улицу. Тышка выскочил следом и возопил на русском языке:
– Чем он лучше меня?
– Моложе, – усмехнулась Розалия и запрыгнула на раму велосипеда. – Вперед, Старик!

И помчались они в монастырь Ленин, в котором можно было келью на ночь снять за малую мзду. А места вокруг отличные, воздушные места. Лен будто море колышется. Настроение отличное, даже песню оптимистическую задуэтили:

– Тихим шорохом прибоя
Обручил меня с тобою синий лен.
Вновь мне сердце растревожил
На глаза твои похожий синий лен…

Поцелуются на ходу и куплет споют. Она рулит, он педали крутит. И зарулила Роза налево, а ехать нужно было прямо. Крайне левой социалисткой молодуха была, мечтала всех мужчин обобществить. Может быть, автор путает ее идеи с мыслями Клары Цеткиной. Возможно, что автор совершенно не прав, но какие-то похожие идеи в то время призраком бродили по Европе.

Выкатили к озеру; на берегу два мужика в косоворотках и лаптях рыбу удят.
– Товарищи крестьяне! – обратился Ильич к рыболовам на немецком языке, – долго нам еще ехать до монастыря?
Молчат сиволапые, и особенно крепко молчит толстяк с бородой лопатой. Длинный, с бородой клином, в кудрявом затылке чешет. А это значит, что молчит не очень крепко.

– Это не крестьяне, – конспиративно шепнула Розалия в ухо спутнику, – это местные шпики – Мюллер и Гиммлер.
– Не похожи они на шпиков, – отмахнулся Ильич, – шпики лапти не носят, исключительно в сапогах хромовых грязь топчут.

Роза уже знала, что Старик своей стальной логикой оппонентов в навоз превращает, спорить не стала, на польский язык перешла – с нижнелужицким он схож.
– Мужики, как называется это местечко?
Жестко молчат мужики, очень даже недоброжелательно молчат.
– Немтыри, – сообразил Ильич, – таких в контрразведку не берут.

Поехали они к деревне. Ильич педали крутит, а Розалия забыла, что рулить надо, прическу решила поправить. Грохнулись с грохотом и скрежетом. Сбросил с себя велосипед наш Ильич и начал костерить Розалию ядреными пролетарскими словами. И глухонемым лапотникам попутно досталось.

Рыболовы встрепенулись, подбежали, пыль стряхнули, руки и ноги на место вставили, восьмерки на колесах устранили, руль отрихтовали.
– Эх, барин, барин, – буркнул толстяк поволжским говором, – глупство ето бабам руль вверять.

Что бог ни делает, все к лучшему. Ночевали молодые люди на сеновале у толстяка в деревне Ленин. И сливовицей угостились, и рыбки жареной отведали, и разговорами о выращивании льна-долгунца насытились.

Прошли годы. Нелегальная работа, тюрьма, ссылка, женитьба, эмиграция. Супругу наш Ильич оставил в Уфе срок тянуть, сам подался за бугор к Плеханову.

Приехал  революционер в Мюнхен и, не медля ни часа, письмо супруге накатал. Дескать, все путем, устроился нормально, с местными товарищами познакомился, ренегату Каутскому уже вломил по полной программе.

Осталось подпись поставить, а он не знает какой партийной кликухой закончить послание. Собственным именем не хотелось, поскольку письма матери так подписывал, к тому же   однообразие утомляет. Забыл договориться с Надеждой о новом партийном псевдониме, а старые прозвища царская охранка наизусть выучила. Закавыка.

Думал Ильич, аж мозги набекрень сползли. Звучное погоняло необходимо. Разболелась голова, Что делать?
Решил развеяться на свежем воздухе. Взял велосипед напрокат и покатил в леса и долы.

Выбрался за город, вдоль реки катит, свежий воздух нюхает. Птички чирикают, рыбка плещется, синий лен в шины кланяется. Лепота. Вскоре и голова начала работать, вспомнилось, что речка называется Ильм, и давным-давно жили на ней ильменьские словене.

И надо же было случиться неприятности – на берегу два шпика в кустах прятались и курили «Беломор». Караулили они прохожих социалистов и пытали их беспощадно, чтобы вызнать место клада КПСС.

А Ильич пощупал голову, убедился, что боль совсем сгинула и радостно запел русскую народную песню:
Le nеon, le nеon, le nez en l'air, l'air d'un...
Broadway la blonde,
Dans la nuit gronde,
Et c'est la ronde…

– Будем брать? – спрашивает один, затоптывая окурок. – Ишь, распелся!
– Расслабься, – отозвался другой и пустил дым колечками. – Адам от фанаток сбежал.
 
Ильич сразу сообразил, что перед ним известные держиморды Гиммлер и Мюллер, не растерялся и первым напал на супостатов. Хотя и палили они из пулемета отравленными пулями, только себе хуже делали. Пули Ильич рукой отмел в сторону, вспомнил Шушенское в престольные праздники. Тогда аки лев бился он за бедняцкий край против кулацкого околотка, так и тут не сплоховал. Свинг, хук – и лежат пулеметчики во льнах, отдыхают. Спихнул их с обрыва в речку, забросил пулемет в омут, и уехал домой с победной Марсельезой на устах.

Le nеon, le nеon, le nez en l'air, l'air d'un...
J'ai pris le risque
Tant pis pour toi
Car dans mes risqu;
Tu resteras.
Le nеon, le nеon.

Он рискнул, они рискнули, себе хуже сделали – так звучит перевод. Пока до города добирался, придумал псевдоним – Льнов. Когда велосипед на место ставил, передумал. Ведь шпики сразу псевдоним раскусят – фамилия русская. Пошел Льнов в пивную, на витрине льва с кружкой чешского пива заметил, и мысль в темечко вдарила – Лениным надо зваться. «Лён» и «леон» слова созвучны и, кроме того, полны  тайного смысла.

Получила Надежда Константиновна долгожданное письмо, прочитала и чуть в обморок не рухнула – подпись зловещая в конце стоит. Почему не Надин? Почему Ленин? Какая змея дорогу к милому переползла? Ошанина? Стасова? Климчинская?

Понеслась на телефонную станцию, заказала переговоры с лучшей подругой Ольгой Витмер. Исподтишка вызнала о Еленах-революционерках, но все они злоумышляли против режима внутри империи и даже распространяли газету «Искра», не зная настоящих имен авторов газеты.

Закручинилась Надя, вернулась домой, бухнулась на койку рыдать в подушку. Матушка, конечно, обеспокоилась, выпытала у дочки причину кручины, и письмецо прочитала внимательно. Говорит бедняжке:
– А кто вашу подпольную газету привозит в Россию?
– Ольга Варенцова, – промычала безутешная Надя.
– Красивая стерва?
– Весьма. Но причем тут она?
– При том, что муженек твой – человек необычный, такой откровенный пассаж не в его стиле. Хитрец!

Призадумалась Надя, да и сообразила, что имя Ленин есть сокращенное от Ленского. Взъярилась, вопит:
– Любодеи! Сталина на вас нет! Зарежу, застрелю, утоплю, короче, обоих закопаю!

Побегала по комнатам, побесилась, успокоилась, и письмо изменщику накатала. Лютики-цветочки, ангелы с луками, цыгане с романсами и прочую чушь насобирала. И в конце выдала: «целую, Онегин». Намек такой тонкий. Подумала и знак «!» добавила. Вспомнила, что «прозари» больше таких знаков лепят, добавила еще пару. Не стала мелочиться, еще два знака начертала, одно слово зачеркнула. «Онегин!!!!!»

Вскоре семья воссоединилась, и Владимир Ильич открыл тайну имени. Крупская устыдилась своей наивности и подозрительности, в дальнейшем подписывалась псевдонимом «Онегина», и без восклицательных знаков.

И коротко о главном. Ленин считается величайшим человеком прошлого  века. Великим он остается и в веке нынешнем. Не видно руководителей государств его уровня – измельчал народ.
Вызывают раздражение  потуги серых шакалов укусить мертвого льва.  Сдохнут шакалы, и кто вспомнит о них?  Ленин был львом в жизни, львом для честных людей остался в памяти. Жаль только – нового льва не видно.
Le nеon, le neon…