Кроха-внук и Голод-дед

Хасан Туфан
КРОХА-ВНУК и ГОЛОД-ДЕД

Сказка К.И.Чуковского “Тараканище”. создана в 30-е годы двадцатого столетия, но продолжает привлекать актуальностью своего содержания. Поэт через сказочные образы критикует российскую действительность в годы СССР. Многие критики увидели в образе Тараканища И.В.Сталина и сказка долго не выходила в свет.
К сожалению, люди с тех пор мало изменились. Давно разоблачен культ личности советского правителя, хотя некоторые теперь недвусмысленно тоскуют по нему, но создание идолов, объектов страха по-прежнему сопровождает нашу жизнь. Такие идолы, которых боятся рассердить, боятся им не угодить, есть в каждом регионе России, в каждом учреждении, в том числе, и государственном. Но, чаще всего, это внутренние, личные идолы, которые мы себе создаем, и сами, того не осознавая, отравляем себе жизнь, отнимаем радость ощущения свободы. Героического Воробышка внутри нас явно не хватает.
Предлагаемое произведение было переведено в 1960-х годах и издано в 1984 году на русском языке под названием «Внук деда Небывая» приходится на то же историческое время, что и Тараканище.
Несколько слов об авторе. Видный  татарский поэт Хасан Туфан (1900-1981)  родился в Аксубайском районе Татарстана в семье крестьянина. Учился в медресе “Галия” в Уфе, где соприкоснулся с видными представителями татарской культуры и литературы: Г.Ибрагимов, Ш.Бабич, С.Рамиев, М.Гафури, С.Сунчаляй и др.
Как и многие его соратники по перу, он был исключен из Союза писателей за стихотворение “Ант”-“Клятва” в 1937 году. Был  репрессирован и приговорен в 1942 году к смертной казни, сидел в одиночной камере в ожидании смерти, но в последний момент приговор заменяется 10 годами колонии строгого режима. Поэт с нетерпением ждет освобождения, но его ожидает новый приговор о пожизненном поселении в Сибири. В сталинских лагерях он провел  16 лет  (1940-1956) и освободился лишь после смерти Сталина.
«Юкмыш бабай малае» Х.Туфана, также как и “Тараканище” К.Чуковского, предназначено для детского чтения (большую часть своих сказок К.Чуковский писал для смертельно больной девочки  Мурочки, чтобы скрасить последние дни ее жизни). Но оба автора изначально сложились, как взрослые писатели, но ввиду сложившейся политической обстановки были вынуждены маскировать свои мысли в различного рода небылицы, выбирая для них стройные, логически построенные сюжеты.
“Внук бабая Небывая» - перевод, сделанный с учетом коммунистической идеологии в чисто материалистическом восприятии мира. В этом переводе основное кредо делается на то, что в сказке повествуется о том, чего нет и быть не может. И утверждается, что все это выдумано только для смеха. Явно, здесь вскрыт только самый поверхностный слой произведения.
На наш взгляд, человек, переживший такие лишения (к его возвращению ни жены, ни сына уже не было в живых, осталась только дочь) не мог выдумать эту сказку только для того, чтобы посмешить ребятишек. Даже если цель была поставлена именно так, это ему не удалось. Психологи утверждают, что информация, хранящаяся в сознании, составляет лишь 5%, – 95% - аккумулируется в подкорке, в подсознании. Хотим мы того, или нет, она обязательно выходит наружу, как-то выражается, даже помимо желания самого человека.
Разберем, хотя бы имя деда Юкмыш. Образовано оно из модального слова «юк» (нет) и словообразовательной морфемы –мыш. Эта морфема образует имя существительное из глагола повелительного наклонения, но прежде всего, это древняя форма инфинитива: бар+мыш, кыл+мыш, ал+мыш, бир+меш и т.д.
При  формальном подходе, Небывай аналогично Юкмышу, но «не бывай» – это то, что не бывает, ему словно приказывают «никогда не бывай». В татарском восприятии, в его культурном концепте,  Юк+мыш – это нечто существующее, неизбежное. В татарском языке есть существительное юк+лык, то есть, нищета, лишения, голод, а юкмыш – это нечто или некто, получившийся  из-за лишений, голода. Поэтому считаю, что Юкмыш – скорее всего, образ Голода, на протяжении всей истории сопровождающего народ. Поэтому он возвеличен в деды. Абстрактный образ голода, который являлся в жизнь, как непрошеный гость, и которого до сих пор опасаются те, кто познал его «вкус». Голод – объективная всенародная беда, но еще объективнее и опаснее страх, который порождается и поддерживается голодом.
Такой же непреодолимый страх является главным художественным образом в «Тараканище», но порожден он уже другим злом – кровожадным усатым Тараканом. Образ страха объединяет сказку К.Чуковского со сказкой Х.Туфана. в Тараканище страх рисуется с помощью описания самого Таракана, но для читателя это не убедительно, состояние страха дополняется парализованным состоянием зверей. Даром, что они зубастые, клыкастые, рогатые и по габаритам значительно превышают крохотное насекомое. И побеждает страшное Тараканище не Слон, не Носорог, не Бык и не Волк, а Воробей, который оказался храбрее огромных зверей. Они же перед грозным насекомым совершенно бессильны и безвольны.
Внук Бэлкэй, значит «маленький». Следуя «идее маленького человека», Бэлкэй настолько мал и бессилен, что вынужден ходить в башмаках железных по деревне. А порожден такой слабый, трусливый и немощный человек голодом, лишениями, а голодными управлять легче. Поэтому родной дед ему голод и отец еще не родился, отец здесь просто излишен. Бэлкэй лишь лишениями и нищетой вскормлен. Символика отца предполагает другое воспитание. Однако, Бэлкэй оказался более жизнеспособным, чем огромные, «сильные» звери – герои Тараканища.
В финале двух этих сказок происходит изменение обстановки, проявляется сказочный оптимизм (ведь конец должен быть жизнеутверждающим). В «Тараканище» прилетает храбрый Воробышек, а его предваряет Кенгуру, ибо российское животное неспособно заявить обществу, указать ему на его несостоятельность. В «Юкмыш бабай малае» сам Бэлкэй преобразовывается, становится смелее, мудрее, жизнеспособнее. Здесь я вижу прообраз самого Х.Туфана, кстати, и повествование ведется от первого лица, хотя само по себе это ничего не означает.


Я - Кроха-внук и Голод-дед жили вместе много лет. С детства рос я на горохе, очень я люблю горох…Пострадал я за горох. Расскажу вам по порядку, может, быль, а, может, сказку.
Было это так давно, может и недавно. Впрочем, это все равно. Внучек Кроха, Голод-дед: мы посеяли горох; пожелали, чтоб он рос, словно гриб после дождя, словно в бочке сын царя. Если вырастет горох, будет пища впрок и в срок. Вот привалит счастье нам! Вы придете в гости к нам?
Мы, посеявши горох, возвернулись в избу вновь и взобралися на печь, чтобы спать и день, и ночь и дожить до той поры: до гороха - в три горы.
Дед мой очень молодой - лет восьмидесяти восьми; ну а я совсем большой - соску не сосу давно. Я, конечно же, большой и тяжелый - три кило. Если ветер вдруг подует, он меня тотчас и сдует. В башмаках железных, новых по деревне я ходил и на поле уходил, а снимать никак нельзя - ветер унесет меня.
Вот в такие времена, еще не было отца - не родился он еще, с дедом спим мы на печи. Много ль минуло, иль мало, если много десять дней, пролетело ль тридцать дней. Спим. И какой-то шум на поле, разыгрался кто на воле?! Как живешь ты, наше поле, хорошо тебе на воле нами сеяный горох? Будет в зиму каши впрок!
Вот откуда ни возьмись тук да тук, постук-постук! Сам стучит, а сам бормочет, непонятно, что он хочет: «Отворяй скорее дверь, сам спеши ко мне за дверь! Мы поборемся с тобой. А не выйдешь - сам войду и скручу тебя в дугу!»   
Слушал-слушал, струсил я. Вот подпрыгнула подушка, встали ушки на макушке, к деду бросился в сердцах. Говорю, - Вставай, дедуля! К нам в окошко долго-долго кто-то очень злой стучит, тук да тук, постук-постук! Ты вставай скорей, дедуля, злому этому кому-то ты скажи: «Кыхым, кыхым, кто там ходит под окном? В доме есть сынок, - скажи, если не уйдешь сейчас, выйдет сам к тебе сейчас; и тебя кого-то злого наземь свалит он тотчас». Этот кто-то злой за дверью, стук-постук, да тук да тук, не уходит он, все тут, все стучит, стучит, стучит, внуку-Крохе - мне грозит.
Он стучит, а дед зевает, внука он не защищает. Улыбнулся хитро дед:
- Ах, какой ты трус, мой внук! Кто-то в дверь твою стучится, ребра посчитать грозится? Никого там, внучек, нет! Не годится этак трусить, так пугаться и робеть. Нет там волка, нет собаки, не устроит зверь нам драки. Там на улице, вдали, гром гремит.
- А зачем твой гром гремит и так яростно стучит?!
- Отдает приказ он небу, чтоб оно пригнало тучу, чтоб на поле Голод-деда дождь пролился и горох зазеленел - зелень на себя надел.
- Что сверкает, дед, вдали?
- Молния сверкает.
- А зачем она сверкает?
- Нашему гороху помогает, проверяет, хорошо ли мочит дождь поле Голода-дедули? Хорошо ль растет горох?
Эту ночку напролет летний дождик льет и льет, стук-постук и тук да тук.
Вот в такие времена - еще не было отца - мы посеяли горох, чтобы он гигантским рос: всяк горошина с пятнадцать, круглым счастьем, вкусной кашей пусть растет горох-гигант.
Если б не было злодеев - злых, коварных лиходеев, было б счастье и …горох; и была б у нас тогда каждая горошина, вот … с яичко журавля.
Вырос, вырос наш горох; круглым счастьем стал горох. С журавлиное яичко стал гигантом наш горох. Счастье круглое - горох, не достался нам горох… Ну, какой, какой злодей, чьей сторонки лиходей отобрал горох - гигант, обобрал наш огород.
Как-то утром, спозаранку мы проснулись с дедом враз, и, спустившись к водоему, мы промыли правый-левый, левый-правый ухо-глаз; и пошли вдвоем мы с дедом любоваться на горох.
Вот идем, идем, идем, то ли ночью, то ли днем; и дошли до той земли, где труды свои внесли. В землю нынешней весной мы посеяли горох. Как увидел огород, так заплакал дед-Голод.
Я не плакал, ни слезинки ни в одном из глаз моих. Почему, узнать хотите? Плаксой я на свет родился - как родился, разревелся. Плакал-плакал день за днем и ни в правом и ни в левом не осталось в глазе слез. Вот поэтому терплю, сам давно уже не плачу:и ни левому я глазу, и ни правому я глазу плакать тоже не велю. Хоть и жалко, но молчу, деда-плаксу не корю.
Кто-то здесь ни раз бывал - наш горох к рукам прибрал. Нам на зимушку-зиму лишь солому отвалил, да и той лишь кот наплакал.
Плачет дедушка, ревет, -Ах, зачем на печку лег и горох не уберег! Кто такой коварный, злыдень, у него, что, сердца нет, вместо сердца твердый лед!?
И ругаем, и клянем, воем, ноем и ревем: «Чтоб горохом подавился, от обжорства удавился! Ах, злодей ты, лиходей, беспардонный прохиндей! Нам по милости твоей умирать голодной смертью?!
Вот бы задал я ему, прохиндею-наглецу! Если б видел я его, вот задал бы я ему вору, плуту, подлецу! Где же мне его найти, как мне душу отвести!»
Вот сидим, сидим вдвоем: Голод - дедушка родной, я - внук деда молодой. Думу думаем вдвоем, говорим о том, о сем. Вдруг я вижу: за межой, за полынью, за травой кто-то очень непростой кулаком грозит: «Постой! Кто меня там проклинает, кости долго промывает!»,- говорит мне кто-то грозный, протянув кулак огромный.
Как раздвинул я глаза: что скрывает там трава? Я ли, он ли - кто дурак? Это вовсе не кулак! То, что принял за кулак гнется-гнется вправо-влево, рвется к небу так ретиво, словно он воздушный змей, трогать ты его не смей!
Оно криво, безобразно, словно палец шурале. Длинноного, долговязо по траве бредет оно. Семимильными шагами к нам приблизилось оно. И оставшийся горох нагло, смело прибирает, нас, несчастных, обирает!
И сказал мне Голод-дед, - Что за чудо, что за бред. Думал: наш горох ворует проходимец мужичок. Это вовсе не мужик, не молодчик, не старик. Долговязый журавель шею серпом изогнул. Ты обидел нас. Постой! Не видать тебе покой! Красен долг лишь платежом - длинной палкой угостим. Длинны ноги перебьем, месть и зло вот так сорвем!
Скрылись с дедом за солому, залегли, взялись за думу: Как злодея изловить, долги ноги изломить!? Залегли мы за солому, продолжаем думать думу.
- Внучек Кроха, надо нам все остатки подобрать, в хмель сложить и подождать. Забродит горох ужо, захмелеет как вино. Захмелевшие горошки разбросаем на дорожке. Пусть клюет хмельной горох ненасытный плут-проглот, тут его и схватим. Вот!
Дед поднялся, встрепенулся, в лес за хмелем навострился. А меня оставил в поле, в тишине лежать велел. За соломой я лежу, не дыша, лежу, молчу. Деда с хмелем жду и жду. Но проклятый журавель ни черта не оробел. смело движется ко мне. за горошиной горошек очищает огород. Шаг за шагом, приближаясь, близко-близко подошел, долговязою ногою он меня почти задел. Не стерпел я, ухватил, ногу длинную схватил. Не подумав ни о чем: ни о том, и ни о сем!
Постарался наш журавль. Как воздушный он корабль, в небо ринулся спеша, унося с собой меня. Оторвались от земли две короткие ноги. Намертво вцепился я в обе ноги журавля. Высоту мы набираем, над кустами мы взлетаем. Полетел я далеко, полетел я высоко! Над ручьями, над лугами, над широкими полями. Я лечу, лечу, лечу, я не плачу, я молчу. Не видать земли родной, жизни нет теперь земной!
Я лечу, лечу, лечу, думу думаю свою. Вот придет из леса дед, - Внучек, где ты? - спросит дед. Как узнает, где я есть, кто ему доставит весть? Может я в последний раз вижу милые края, и зеленые луга, и дремучие леса. Вот лечу, лечу, лечу, думу думаю, молчу. Вдоволь вниз я насмотрюсь, глазом в лес я окунусь. Вижу: старый шурале на березу влез бочком, колом там стоит, торчком. Вижу волка серого с сытой жирной ношею. У кого увел овцу? Знать, увел он у того, кто его пометить смог, ухо левое обжег. Вон медвежий сын – невежа возле озера ревет, рыбу он к себе зовет. Рыбки не видать ему мохнатому, толстокожему.
А внизу все лес да лес: влево глянешь только лес, вправо глянешь - тоже лес… Журавель коварен очень: от родной сторонушки, дедушки Голодушки он несет меня куда? Нет возврата мне сюда! Знать, в чужую сторону и неведомо, к кому!?
Осердился на него - мучителя моего: две ноги в одну связал и веревкой обвязал. Чтоб над нами не смеялся, за горохом не примчался больше к нам.
Закурлыкал журавель, знать, созвал он журавлей, тех, с кем вместе воровал, нашу пищу отбирал. Прилетела, налетела стая братьев-журавлей: принялись совет держать, от меня его спасать. Следом двинулись за нами злые братья журавли: каждый норовит щипнуть и с меня штаны стянуть. Долго с ними воевал, им пинки я раздавал. Как нашкодивший щенок, каждый получал пинок.
Мы летим, летим, летим, в небо звездное глядим. То ли звезды, то ль луна, на журавль, иль на меня, набегают выж да выж! Отбиваюсь: кыш да кыш! Тюбетейку чуть не снес, еле голову пронес.
Вдруг коварный журавель слово вымолвить посмел, - Слушай, малец, хватит злиться, ну, давай уже мириться! Ну, прости ты за горох. ты и сам ведь очень плох! Ты сегодня поутру спер у деда всю деньгу. У него была монета, где ты прячешь ту монету? Признавайся, не молчи, мне монету покажи!
- Распроклятая ты птица, как ты смеешь клеветать, имя честное пятнать?! Вот ладошка, посмотри, где ты видишь в ней деньгу? Обе ручки наглецу показал попеременно.
А журавль - вот наглец, на проказы молодец; не моргнет и глазом он, обвиняет нагло он, - Знаю я, ты хитрый малец, не клади тебе в рот палец! Обе ручки покажи. Нет монетки? Докажи!
Не стерпел я клеветы. За всю жизнь еще ни разу не украл я и иглы! Не кощунствуй, лиходей, посмотри сюда скорей! Покажи мне, где она, где монетка у меня?!
Вот лечу, лечу, лечу, словно камень вниз спешу. Думал все, конец пришел, но в болото угодил. Вот сижу в болоте я, кто же вытащит меня?! Много ль, мало ли прошло, но вокруг уже темно. Так в болоте я томлюсь, скоро в жижу я всосусь. Волк откуда ни возьмись…Как увидел волка я грусть-тоска взяла меня. Ах, какой несчастный я! Доберется до меня: два торчащих моих уха живо слопает в два счета. Облизнувшись, отойдет и своим путем пойдет. Я сказал тогда себе, - Плохи, брат, твои дела! Хвастал раньше ты умом. Докажи, что ты умен! Вот что мне пришло на ум: волк силен зубами, человек - делами. Человек - я, волк же зверь. Я за хвост волчищу хвать! Крикнул громко, словно рать, свистнул мощно, сам как зверь! Было так, дружок, поверь. Волк с испугу сиганул, из болота звезданул и пустился наутек, хвост мелькнул и волк утек.
Я потом искал ручей, чтоб отмыться от грязей; и направил путь домой неизвестною тропой. Вот иду я пешим ходом, вижу высохший прудок. Плыл по пруду сом-сомок, но о соме я потом…Сом, свернувшийся клубком, покатился кувырком. Речку он потом нашел и по ней пешком пошел. Оседлав того сома, по морям и океанам  долго шел, все шел и я.
Год за годом, день за днем ищем деда днем с огнем. Побывал повсюду я, повидал так много я. Волка злого укротил - силу волка покорил. Волк беззлобно так ворчит, - Как не стыдно,- говорит,- Кроха - ты эксплуататор, в нашем деле ты новатор.
Вот такой я Кроха внук, видел в жизни много мук. С медвежонком в чаще леса я малину собирал; тетя добрая, Лосиха угощала молочком…
Вот такие приключенья пережил я, Кроха-внук. Погубил меня горох. за горох я пострадал, много лиха повидал. Доберусь до дому если, по порядку расскажу…Честность, смелость докажу.