Дай

 Я, будучи самым несчастным, сутками сидячи на большом подоконнике.
Мне хочется рвать и метать, пропадая в каком-нибудь треугольнике.

Надо мною чернеют полотна, полные пташек и мух.
И звенящей суетой разбиваются под ноги страсти, режа пальцы и слух.

Эй, послушайте! Ты, надменный старец на облаках,
Ты внемли моим словам и дай человека, готового тонуть в моих тающих бледных руках.

Ты дай мне кого-нибудь в скудном моем тихом отрочестве,
Кто скрасил бы, скрасил бы звездами тяготящее одиночество.

Ты дай мне того, кто стареть бы заставил меня.
Того, кто б со мной, разливаясь совершенно людским смехом, улюлюкал, во всех проказах тебя и виня.

Дай того, кто б не на край света за мной, не давая мне тухнуть,
Дай того, кто бы каждое утро за солнечным кофе на кухню.

Кто бы дал мне ручища, смело глядя на пыльные стыдливые лица,
Господи, дай того, кто б не стал ночами мне сниться,

А стал бы писать и писать мне в надежде ответа с приветом, ну разве не миф?
Того, кто не голос мой жаждет услышать, а хрипленький тоненький шрифт.

Подоконник превращается в странную глубочайшую яму.
Я плакать, конечно. Конечно, не стану, но

Господи, если ты есть в этом мрачном бессказочном веке,
Я прошу тебя. Дай мне. Ну дай мне. Того. Человека.