Переписка путешественников

О переписке и путешественниках.
 
  Среди множества замечательных качеств и талантов, коими был наделён Тимур Петрович Новиков, мне хотелось бы остановить внимание на двух: потребость просветительства и верность дружеским чувствам. Относительно первого, я полагаю, не может быть двух мнений – каждый, кому посчастливилось хотя бы единожды побеседовать с Тимуром, не может не отметить его чрезвычайную информированность, компетентность и широкий кругозор. Желание поделиться накопленными знаниями вкупе с педагогическим талантом и привели собственно к созданию Новой Академии Изящных Искусств. Мне самому нередко доводилось консультироваться у Тимура Петровича по различным вопросам, связанным с теми или иными аспектами теории и истории искусств, и всякий раз это было интересно по содержанию и изящно по форме. Прирождённый оратор, Тимур увлекался темой и умел увлечь ею окружающих. Что же касается верности и дружбы, то достаточно прочесть выпущенную в 2007-м году издательством «Амфора» книгу «Тимур. «Врать только правду!» (автор-составитель Екатерина Андреева), где многочисленные друзья и соратники Новикова вспоминают о нём с неизменной теплотой. В свете недавнего 50-тилетнего юбилея со дня рождения Тимура Петровича Новикова у меня возникло желание придать форму эпистолярного романа нашим столь памятным беседам. Это произведение посвящается памяти безвременно ушедшего, незабвенного друга. Мы как-то обсуждали с ним «Фрегат «Палладу» Гончарова, отправившегося в длительное и опасное путешествие по нескольким океанам. «Современные путешественники могли бы гораздо быстрей обмениваться впечатлениями. Записи Гончарова познавательны и увлекательны по форме, обстоятельны и в то же время личны, порой до лиризма. Это образец географической литературы,» – нечто подобное услышал я от Тимура. В нём всегда присутствовал тот, другой Тимур из фильма «Тимур и его команда». Детское восприятие мира, «пусть всегда будет солнце», «в стране литературных героев», «утраченные идеалы», «сказка о потерянном времени»… «Что я видел» Бориса Житкова заменяла нам телевидение, и с чтением соперничали только грампластинки или радио. В современной версии и скорости связи этот сборник описаний впечатлений о культуре разных стран мог бы быть перепиской двоих путешествующих друзей.
«двадцать второго июня… ровно в четыре часа …» Именно в эти часы утра мы с Тимуром отправились на ступени Райхстага. Это был одна тысяча девятьсот девяносто первый год. Юбилей начала ВМВ. Второй год Объединённой или Воссоединённой Германии. В Берлине ещё стояла стена, но в ней были огромные пробоины, она превратилась в бесполезный предмет, то есть в произведение искусства по Уайлду. Тимур заехал в гости из Западной части города, где галерейщица Ингрид Рааб сняла для него квартиру, на пару дней. Как истинный джентльмен, он путешествовал не только «с пижамой и зубной щёткой», но и со своим постельным бельём. Полагаю, эти 2 красные простыни шили в той же мастерской, где по его эскизам кроились экспонаты для выставки. Щедро подаренные «на память о визите» простыни я сначала пообещал навеки запечатать в пластик, чтобы благодарные потомки могли по этой плащанице воссоздать слепок всего образа моего друга (это было ещё значительно до фильма «AI»). Затем попросил подписать дары. Как истинный художник, Тимур на моих глазах превратил простыни в даже не картины, а драгоценные покрывала, в гобелены с пейзажами распавшейся через несколько месяцев страны. В знамёна несуществующей империи Тимура.

MEMENTO MORI
                «Люби, пока дано любить,
                Пока любовь дано хранить!
                Настанет час, настанет час
                С могилой рядом слёзы лить!»
                Ferdinand Freiligrath.
 
Траурный кортеж выставок, посвящённых памяти одного из самых ярких творцов современного искусства – Тимура Петровича Новикова – обошёл музеи Петербурга. От созданной им Новой Академии Изящных Искусств до Государственного Русского музея. Последней данью благоговения перед этим удивительным человеком и художником, чья неутомимая деятельность породила плеяду учеников и последователей, прозвучала выставка в Музее городской скульптуры на площади Александра Невского “НЕКРОРОМАНТИЗМ”. В экспозиции были представлены фотографические работы Тимура Новикова и его единомышлеников (О. Котельникова, А. Медведева, Е. Острова, О. Тобрелутс и других), выполненные в различных техниках – от компьютерной фотографии до восходящей к истокам светописи гуммипигментной печати. Драматургия выставки созвучна расположенному рядом с музеем некрополю Александро-Невской лавры, однако не случайным кажется соседство ещё одной экспозиции музея – выставки, посвящённой 150-летию со дня смерти В. А. Жуковского, наставника наследника российского престола. Поэт, разносторонне одарённая личность, сыгравший огромную роль в истории русской культуры первой половины XIX века, классик поэтического перевода (в том числе и автор первого перевода «Слова о полку Игореве» с сохранением ритма оригинала), выступавший неустанным ходатаем за многих писателей и деятелей культуры при дворе, в числе коих – Пушкин, Шевченко, декабристы, Жуковский воистину – один из ярчайших представителей своей героической эпохи. Карандашные рисунки, акварели и живописные полотна Василия Андреевича, сделанные им во время путешествий по живописнейшим местам Европы, вкупе с работами его близких друзей, фрагментами рукописей и личными вещами поэта дают возможность ощутить дополнительные грани личности создателя русского романтизма, без которого, по определению В. Г. Белинского, “мы не имели бы Пушкина”.
Параллели, как известно, не пересекаются в эвклидовой геометрии исторического пространства. И всё же… Чья-то заботливая рука поставила рядом эти выставки: великого служителя поэзии, который “сделал её доступною для общества, дал ей возможность развития”, свидетеля и участника событий 1812-го года – и нашего современника, создавшего в болоте застоя удивительно жизнерадостное движение “новых”, эстетику “Популярной механики” и “Ассы”, чтобы затем на пике инициированных им авангардизма и рэйв-движения снова вернуться к “строгим” канонам нео-академизма. “Большое видится на расстоянии”, а в том, что нынешние времена будут расценены будущими историками, как “минуты роковые”, сомневаться не приходится. Пожалуй, есть ещё один момент, роднящий столь различных деятелей культуры, встретившихся под крышей Музея городской скульптуры. При очевидном различии общественного положения, оба они неустанно трудились над созданием главного произведения в жизни художника – произведения, полное представление о котором могут иметь лишь современники, оставляя потомкам разрозненные свидетельства об истинном его величии. Имя этому шедевру – личность самого художника, то замкнутая в келье самосозерцания, заключённая в реторту малопонятных профанам экспериментов, то (как в случае вышеупоминаемых личностей) щедро распахнутая навстречу искателям прекрасного, чуткая к тяготам Отечества и судьбе конкретного человека…
Обе выставки прошли в Музее городской скульптуры до 15-го сентября. Вероятно у Вас, когда вы посетили их, возникли иные мысли и чувства. Что ж, в этом и заключается великое таинство искусства – каждый находит в нём то, что ищет. Главное – искать… И любить.
Однако переполняющая меня тоска пролилась жестом, как дух некогда пролился материей: я посылаю Вам письма, которыми мы обменивались с бесконечно дорогим мне другом. Соседство с ними мне невыносимо – я слишком хорошо понимаю безвозвратность этих тихих бесед, и снова жажду невозможного… Сохраните их. Возможно, они покажутся Вам забавными или занятными. Ваш –
                Александр Доских фон Романов,
                директор Санкт-Петербургского Института Музыки.
24 . X . 2006.


ПЕРЕПИСКА ПУТЕШЕСТВЕННИКОВ

   Мой милый друг! Расставаясь с Вами и с Родиной одновременно, я испытываю двойную горечь утраты, одиночество в квадрате. Утешением мне служат надежда вновь увидеть Вас и Её, равно как и возложенная Вами на меня обязянность писать Вам обо всём, приключившимся со мной в путешествии. Ваши ответы, равно как и мысль о том, что письма наши на время их чтения и написания возвращают нам похищенное пространством очарование бесед, служат мне высшей наградой за этот скромный, но радостно совершаемый труд.
                До #.

ПРИЗРАК ПЕКИНСКОЙ ОПЕРЫ
«Я не скажу, чтоб музыка была совсем нескладна – нет, в ней есть мелодия, но скудная и странная». И. А. Гончаров, «Фрегат «Паллада».
Мой приятель – эстет. Он не посещает ночных клубов, которые, по его мнению, не идут ни в какое сравнение с тем, что некогда называлось этим словом – «клуб». «Прочти хоть единое описание Немецкого или, что лучше, Английского клубов Санкт-Петербурга, и ты поймёшь со всей очевидностью, что в так называемых современных клубах налицо все признаки культурного вырождения, свидетелями которого нам, увы, довелось стать», - так презрительно он реагирует на мои попытки время от времени затащить его на какой-нибудь рэйв. Я не разделяю пессимистического снобизма моего приятеля, однако благодарен ему за то, что время от времени он приглашает меня составить ему компанию в посещении музеев, театров или концертов. Я люблю жизнь во всём её разнообразии, и мне нравится после какой-нибудь колбасни на одном из фортов на следующий день посидеть в Большом, скажем, зале филармонии, где Пендерецкий дирижирует написанной по заказу корейского правительства симфонией. Возможно, я тоже – эстет, по-своему. В тот памятный (воистину незабываемый!) вечер он спросил меня: «Ты что-нибудь слышал о пекинской опере? В Александринке будет несколько представлений. Я иду. А ты?»
В моей фонотеке есть одна китайская, очень тяжёлая и твёрдая пластинка – чем-то напоминающая грамофонные своей несгибаемостью. На обложке, сплошь покрытой иероглифами, изображена какая-то маска. Я купил её давным-давно в магазине «Мелодия» на Невском – теперь там какой-то «адидас». На пластинке записана странная музыка. Вообще-то китайский мелодизм принято ассоциировать с пентатоникой. Чтобы вы не подумали, что я хочу блеснуть терминологией или просто поумничать, поясню насчёт этой самой пентатоники: если вы будете в произвольном порядке нажимать только чёрные клавиши рояля, то получите вполне связную музыку даже не будучи ван Клиберном. Это и есть пентатоника. Однако звуки на этой пластинке скорее походили на нечто среднее между японской музыкой гагаку-бугаку и фри-джазом, исполняемом на каких-то неведомых инструментах. В этой музыке было одновременно и нечто доисторическое, как мамонт, и в то же время космос абсолютно иных цивилизаций. Я был особенно заинтригован тем, что это называлось «пекинской оперой», хотя среди грохота гонгов, тарелок и барабанов с пронзительным тремоло двуструнных скрипок эрху и гитар я не услышал никакого пения, так что это с равным успехом можно было бы назвать и «пекинским балетом». Короче говоря, я был заинтригован и решил пойти с приятелем на это представление – ведь что-то должно сопровождать эту какофонию на сцене. Интересно – что?
По пути в театр мой друг просвещал меня: «В Европе в Эпоху Возрождения шло непрерывное развитие театрального искусства. Родилось множество театральных и цирковых жанров, образовались различные стили. Опера и балет, реализм и символизм - это все дети той эпохи. Китайские театральные актеры в это время в театрах под открытым небом закаляли свое мастерство. И лишь в конце позапрошлого века начали испытывать влияние европейской театральной школы. Так был создан "Столичный классический театр" профессора Джоу Хуаву. Он сказал однажды: "Как раз тогда, когда китайские актеры самоотверженно и усердно пели, танцевали и декламировали под открытым небом, и образовалась особенная, непохожая на другие Восточная система игры".
В 1935 году известный китайский актер, мастер перевоплощения, прославившийся исполнением женских ролей, Мей Ланьфан посетил Советский Союз. В сердечных беседах с великими деятелями русского театрального искусства Станиславским, Немировичем-Данченко, Мейерхольдом и другими была дана глубокая и точная оценка Китайской театральной школы. Европейские драматурги специально приезжали в СССР, чтобы посмотреть выступление труппы Мей Ланьфаня и обменяться мнениями и соображениями по поводу Искусства. С тех пор система китайской театральной игры обрела признание во всем мире. Яркие представители трех "больших" театральных систем (Русcкой, Западно-Европейской и Китайской), собравшись вместе и обменявшись опытом, оказали глубокое воздействие на дальнейшее развитие театрального дела. Имя Мей Ланьфаня и Китайской "Пекинской Оперы " потрясли мир и стали одним из общепризнанных символов красоты».
Я обратил внимание, что мой друг говорит странным языком, напомнившим мне стиль журнала «Корея», собиранием которого мы развлекались в 80-е, в период расцвета «идеи чучхэ». «Увлёкся!» – подумал я, а он продолжал: " Пекинская Опера" – это слияние всех жанров театрального искусства (оперы, балета, пантомимы, трагедии и комедии). За счет богатства репертуара, хрестоматийности сюжетов, мастерства актеров и сценических эффектов она нашла ключик к сердцу зрителей и вызвала их интерес и восхищение. А ведь театр "Пекинской Оперы" это не только место для удобного размещения зрителей, но и чайная, то есть во время представления вы еще сможете наслаждаться ароматным зеленым чаем с засахаренными фруктами».
Я было попытался вставить что-то по поводу происхождения русского слова «чай» от «China” и приплести сюда ещё и глагол “чаять”, но понял, что мой друг не слышит меня – глаза его блестели странно, и он самозабвенно почти декламировал:
«В пьесах прекрасно сочетается творчество писателей-драматургов династий Юань и Мин (1279-1644) и элементы циркового искусства. Представление обусловлено традициями Китайского театра, не похожего ни на один другой. Основными особенностями традиционного театра являются свобода и расслабление. Для того, чтобы соответствовать этим требованиям, артисту необходимо знать основы национального актерского мастерства: это "четыре умения" и "четыре приема". Первые четыре - это пение, декламирование, перевоплощение и жестикуляция; вторые четыре - "игра руками", "игра глазами", "игра туловищем" и "шаги".
«Но ведь они практически не поют!» – вставил-таки я и вспомнил, как бабушка моего приятеля вспоминала концерт Имы Сумак в Филармонии: «Она не поёт, она кричит, как зверь!» В воздухе отчётливо запахло «Опиумом», и я услышал: «Пение занимает очень важное место в "Пекинской Опере". Большое значение здесь имеет сам звук. Неповторимость исполнения, завораживающее звучание обуславливается глубоким знанием фонологии, техники пения и достижением гармонии Инь и Ян. Артисту сначала нужно влезть в чужую кожу, перенять характер и язык персонажа, затем мастер и внешне должен стать похожим на него, слышать и чувствовать как он, стать ему родным человеком. Очень большую роль в исполнении партии играет дыхание, во время пения используют "смену дыхания", "тайное дыхание", "передышку" и другие приемы. Хотя на первый взгляд от певца требуется абсолютное соблюдение канонов Китайского традиционного исполнительского искусства, как раз через них и проявляется индивидуальное видение и талант артиста. Декламирование в "Пекинской Опере" это монолог и диалог. Театральные пословицы гласят: "пой для вассала, декламируй для господина" или "пой хорошо, говори великолепно". Эти пословицы подчеркивают значимость произнесения монологов и диалогов. Существуют три вида декламирования различного назначения - монологи на древнем и современном языках и рифмованные диалоги».
«Ну, в данном случае имеет место монолог», - подумал я, пока мы взбегали по лестницам Александринки в императорскую ложу. Мой приятель умудряется находить самые лучшие билеты – талант! Мы уселись, свет погас, пошёл занавес. Никаких декораций – ещё один сюрприз Пекинской оперы. Музыканты сидят прямо на сцене. Раздались звуки, знакомые мне по пластинке, хотя даже винил не в состоянии передать музыкальные вибрации реального звучания в полной мере. Кресло рядом со мной было свободно, однако на бархате перил перед ним лежала яшмовая булавка для волос. Так иногда отлучившийся зритель оставляет на покинутом кресле программку. Кстати, она тоже лежала тут, и я прочёл:
«Перевоплощение - одна из форм проявления "Гун-фу". Оно сопровождается пением, декламированием и жестикуляцией. Эти четыре элемента являются основными в искусстве мастера. Они красной нитью проходят от начала до конца представления. Актерское мастерство так же имеет различные формы. "Высокое мастерство" показывает сильные, волевые характеры; "приближенное к жизни" - слабые, несовершенные. Еще есть мастерство "рифмованного стиля" - исполнение относительно строгих, подтянутых движений в сочетании с ритмичной музыкой, и мастерство "прозаического стиля" - исполнение свободных движений под "расхлябанную" музыку.
В "рифмованном стиле" наиболее важным элементом является танец. Мастерство танца тоже можно разделить на два вида.
Первый вид это песня и танец. Артисты одновременно песней и танцем создают перед нами картины и декорации. Например, если сцена описывает ночной лес, занесенный снегом, и путника, ищущего приют, то артист через арию персонажа и одновременно через соответствующий ей танец рисует перед нами этот пейзаж и состояние персонажа.
Второй вид это чисто танец. Артисты используют только танцевальные движения для передачи настроения и создания целостной картины происходящего. На протяжении всей истории развития театра в Китае инсценировались народные танцы. Во времена династии Мин (1368-1644) нередко на основе мотивов народных танцев создавались и разыгрывались маленькие спектакли-новеллы.
Жестикуляция - это элементы акробатики, используемые во время представления. В "Пекинской Опере" есть такие персонажи, которых можно представить только применяя акробатическое искусство. Это так называемые амплуа "военного героя", "военной героини" и "женщины-воительницы". Все сцены жестокой войны в спектаклях составлены из акробатических трюков, есть даже специальные "военные пьесы". Искусство жестикуляции является "Гун-фу", которым должен обладать каждый персонаж и, соответственно, актер.
В каждой части представления артист применяет особые способы игры: "игру руками", "игру глазами", "игру телом" и "шаги". Это и есть "четыре умения", о которых уже говорилось выше».
На сцене действительно происходило нечто похожее на цирк: трое воинов пытались вступить в единоборство. Дело осложнялось тем, что все они находились в кромешной темноте – естественно, воображаемой актёрами. Мы-то их прекрасно видели. От стремительно летающих по сцене под грохот и визг оркестра персонажей меня отвлекло едва уловимое боковым зрением движение в ложе рядом. Я повернул голову к свободному креслу – оно уже не было свободно. Закутанная в тончайший тёмный шёлк, с оливкового цвета лицом, на котором узкие, но выразительные глаза и брови были подчёркнуты тонкой линией киновари, с пышной причёской иссиня-чёрных волос, в гуще которых сверкала золотая заколка в виде парящей птицы, рядом со мной сидела девушка. В руке, обвитой тонким браслетом, она держала чуть трепещущий веер. Шею девушки украшала лишь нитка жемчуга мунань голубовато-зелёного цвета, сделанного, по преданию, из слюны птицы с золотыми перьями. Она почувствовала мой взгляд – я понял это по тому, как зарделись её щёки. Она не отрываясь следила за происходящим на сцене, и в то же время я как будто слышал её голос, звенящий, словно настольные гусли чжэн:
- Лет тысячу семьсот назад, а может быть, и больше, в Китае, в местечке Луцзян, провинции Аньхой, жила умная и красивая девушка. Звали её Лю Лань-чжи. Ей было тринадцать лет, когда она научилась ткать. К четырнадцати годам она умела шить и вышивать. В пятнадцать лет уже хорошо играла на лютне. К шестнадцати бегло читала и стихи, и прозу. Когда же ей исполнилось семнадцать лет, её выдали замуж за Цзяо Чжун-цина – мелкого чиновника в местном ямыне. Молодые супруги крепко полюбили друг друга и жили в мире и согласии, как рыбы в одном пруду…
На сцене между тем девушка на мосту дарила возлюбленному жемчужину в знак своей любви. От непривычной музыки и аромата лотоса, исходившего от моей таинственной незнакомки, у меня начала слегка кружиться голова. Я совершенно забыл о сидящем с другой стороны приятеле, а когда обернулся к нему, с удивлением заметил, что его кресло опустело. Впрочем мне было не до него, и даже не до Пекинской оперы – всё моё внимание было поглощено юной китаянкой, которая ни разу не удостоила меня «взглядом тёмных зрачков» – так китайцы обозначают прямо устремлённый взгляд симпатизирующего человека, в противоположность «белым глазам» – глазам, не желающим смотреть на недостойного человека и повёртывающим к нему только белки. И едва я подумал это, как красавица насмешливо качнула ресницами, не смахнувшими с её щёк ни пылинки пудры. Я вновь услышал речь недвижных уст: «Моё имя – Бань Цзе-юй. Как я могу смотреть на тебя? Звёзды Пастух и Ткачиха не встретятся, ведь мы – Шан и Шэнь! Чжао Фэй-янь не заменит тебе меня!» Я почувствовал во рту вкус  напитка линлу из восточной Хунани и потерял сознание. Очнулся я, когда с моим приятелем мы выходили из Александринки, и проходя мимо памятника Екатерине, я услышал, как он говорит мне: «Так вот, актеры считают, что шаги и позы на сцене являются фундаментом спектакля, выполняют роль базовых движений, несущих в себе возможность бесконечных изменений, которые, в свою очередь, используются мастером для передачи своих чувств зрителю. На этих восьми китах - "четырех способах игры" и "четырех видах мастерства" стоит "Пекинская Опера". Хотя это, конечно, не все. Ведь фундамент пирамиды искусства "Пекинской Оперы" заложен глубоко в культуре Китая». Но я не мог его слышать, ведь в моих ушах звучало:
- Тонкое облако
Украшает багряный закат.
Запах цветов
Ветер душистый доносит.
Красавица ходит
В цветущем весеннем саду,
И шёлковый пояс
Летает средь вешних цветов.



ДЕВУШКА ИЗ ИПАНЕМЫ
                «Фермам крестьянским и пустырям
                пригрезились драгоценные камни…»
                Марко Антонио Монтес де Ока,
                «Сила любви».
Эстрада 50-х буквально залита солнцем Бразилии, ритмами самбы, румбы и ча-ча-ча. Не эта ли субтропическая жара стала причиной, или хотя бы поводом, для оттепели 60-х? Мода на босса-нова, «песенки по телефону», ласково промурлыкиваемые Аструд Жильберто, детски-наивное звучание не похожего ни на один из популярных европейских языков португальского, мягкое облако музыки Антонио Карлоса Джобима… Ах! Не оттуда ли наше: «Каблучки по асфальту стучат, на девчонку ребята глядят, а девчонка идёт, напевая песенку свою…» Среди самб же не случайно выделяют «бразильскую самбу», как среди вальсов (и стульев) – венский. Бразильская самба (samba) – афроамериканского происхождения, и ничего общего не имеет с креольской самбой (zamba). Кстати, о стульях: отнюдь не случайно в Рио-де-Жанейро так стремился Остап Бендер – этот город жуликов и проституток по свидетельству одних, культурных столпов и оазисов, вроде Ботанического сада с его более, чем 7000 видов растений со всего света – по мнению других, самого крупного стадиона мира Мараканья и самого потрясающего в мире карнавала. Музыка бразильцев раскованна, горяча и эмоциональна, как и они сами. Темперамент, подогретый южным солнцем и бескрайние просторы вечно обновляющегося и неизменного океана, спесь завоевателей и необычайное умение порабощённых трансформировать навязанных богов в собственных идолов, всепобеждающая сила жизни – любовь, страсть, огонь… Привыкнув к мысли, что вся традиционная музыка – это музыка фольклорных коллективов и сельских ансамблей, я представлял себе какую-то южную деревушку под названием Ипанема, где по горкам скачет, вперемежку с козочками, эта стройная и красивая девушка, девушка, бегущая к морю, не замечающая моих взглядов…
Когда самолёт поднялся настолько, что облака скрыли Землю, я откинулся в кресле и раскрыл яркий рекламно-информационный журнальчик: «Статуя Христа на вершине вулкана Корковадо с высоты 710 метров простирает свои объятья лежащему у её ног Рио-де-Жанейро, который отмечает в этом году свой полутысячный юбилей с основания города португальскими конкистадорами.
Встреча Нового года в Рио-де-Жанейро представляет собой совершенно фантастический ритуал, иллюстрирующий древнюю африканскую легенду о всемогущей богине Яманжа. От неё зависит удача и благополучие и отдельного человека, и целого народа, она капризна и требует уважения и поклонения. Вот почему на Новый год жители Рио-де-Жанейро одевают нарядные одежды, приходят на берег океана и, чтобы задобрить Яманжу, бросают в волны белые розы и спускают роскошную ладью, наполненную всевозможными дарами богине. Всё это сопровождается ритуальными песнями и танцами. Заканчивается празднование грандиозным фейерверком, чьи причудливые всполохи отражаются в чёрном зеркале океана.
В феврале, в разгар бразильского лета, Рио-де-Жанейро превращается в столицу самого яркого и воистину всенародного карнавала. Всё, что называется словом «карнавал» в других странах, включая и родину этого восхитительного праздника танца, игр и маскарада – Италию, не может сравниться с чувственным исступлением грохочущего днём и ночью тысячами барабанов безудержного веселья, в котором сплелись три составляющие бразильскую музыкальные культуры: африканская, европейская или ведущая от неё происхождение креольская и индейская, с преобладанием первой, так как Бразилия была центром работорговли и первым форпостом плантаций сахарного тростника и кофе Антильских островов, которые и поглощали, подобно жестоким идолам, несметные количества невольников.
Материальная и духовная культура, которую принесли в Новый Свет конкистадоры и миссионеры, принадлежала не столько народу (крестьянству), сколько колониальной аристократии, которая, в свою очередь, копировала образ жизни европейских салонов и дворов. Однако, подобно тропическим лианам, которые проникают сквозь любую сельву, эта культура уже на рубеже XVII-XVIII веков в испанских и португальских колониях Америки была настолько пронизана влияниями автохтонной культуры индейцев тупи-гурани, араваков, карибов, ге и пано, обнаруженных на территории будущей Бразилии португальским мореплавателем Кабралом, с одной стороны и афроамериканской – с другой, что возникла новая, отличная от всех прародителей музыкальная традиция – креольская. Последующее отсоединение от Португалии и провозглашение независимости Бразильской империи от португальской короны во главе с королём Педро I довершили процесс формирования самостоятельного…” журнальчик выпал из моих рук, мелькнула мысль: “Всё врут календари…”, и я уснул. Через несколько часов, бросив вещи в номере отеля и наспех переодевшись в уже кажущуюся лишней одежду, я вышел на залитое солнцем шоссе, сел в первую подъехавшую машину, за рулём которой вертелся под звуки транзистора стройный мускулистый негр, и произнёс одно-единственное, заветное слово: “Ипанема!” Машина рванула, водитель вертел торсом, как будто ехал не на “Порше”, а на муле, а из приёмника неслось с детства знакомое: “В Бразилии есть самба с простой мелодией, в которой повторяется всего одна нота…” За окнами автомобиля… впрочем, мне не долго удалось насладиться субтропическими прелестями и постройками Нимейера, Косты и Рейди – резкое торможение всегда обращает внимание на проезжую часть. На ней стояла… она. Девушка из песни. Её ананасы ритмично двигались в своих корзинках. Нам явно было по пути – она возвращалась в Ипанему. Я вышел из машины и открыл дверь. Водитель продолжал играть мышцами. Тронулись. Кажется, мы говорили на английском, который она украсила непередаваемым креольским акцентом. Хотя потом, вспоминая эту встречу, мне то казалось, что мы не произнесли ни слова, то приходили на ум телепатия или язык жестов… Она оперлась об изголовие моего сиденья, и если бы я откинулся на спинку, её рука коснулась бы моей шеи. Казалось, ей этого хотелось. Негр поглядывал на нас, непрерывно улыбаясь, напевая, пританцовывая. Мы приближались к океану, ведь Ипанема – это пляж.
- Мы, кажется встречались раньше?
- Где бы это могло быть? – насмешливо встряхнула она волосами.
- Не знаю… - желание во что бы то ни стало увлечь её беседой придало мне смелости импровизировать, - может быть… в Брюсселе, в ресторане «Ультим галлюцинейшн»?
Она расхохоталась. Теперь я сидел между африканскими улыбками и почти насмешливым хохотом этой… Далиды? нет, скорее Аманды Лир. Она положила-таки мне руку на плечо.
- У всех европейцев одинаковая манера знакомиться, стандартная, как их рубашки. В Португальской Америке это не работает.
- Может быть, Вы дадите мне урок?
- Может быть. Что ты тут делаешь, в Рио? Берёшь уроки?
- Можно сказать и так. Я изучаю музыку, бразильскую – в том числе.
- Парень, ты бы ещё взял с собой микроскоп и сачок для бабочек. Нашу музыку не наколоть на булавку.
- Так расскажите мне о ней.
- Как рассказать слепому о пылающем закате над океаном? Заходи в любую пульперию и слушай. Посмотри, как танцуют сьелито, перикон или куандо наши люди. Послушай прегоны, которыми уличные лотошники и торговцы расхваливают свой товар, звоны струн виолы или кавакиньо – наших гитар. Может, твоё сердце разбудят удары круглого бубна пандейро, или квадратного – адуфе, свист бамбуковых флейт гайта, звон погремушек марака и ганза, удары барабанов бомбо или кайша. И, конечно, ты должен своими глазами увидеть карнавал в Рио. Поверь мне – ты не забудешь этого никогда. Может быть, тебе даже не захочется больше путешествовать в поисках собственной тени.
Она сказала что-то по-португальски водителю, и тот, не переставая улыбаться, притормозил у роскошной виллы.
- Прощай, чужестранец! Удачи!
Вечером, когда я поднялся в свой номер, среди газет на нескольких языках я обнаружил конверт – мой дорогой друг не забыл обо мне и здесь, на другом конце земного шара! Быстро приняв душ (+28 градусов в декабре!), распечатываю письмо: «…среди прочего и выполнить Вашу просьбу относительно бразильской музыки. В двух словах её не описать, и я надеюсь, что даже кратковременное пребывание в Рио даст Вам больше, чем тома исследователей, пусть даже и таких сведущих, как Арналдо Эстрела, который, в частности, пишет: «Есть теории о том, что народы разделяются на музыкальные и немузыкальные. Немцы считаются музыкальным народом; французы – народом историческим. Однако мы знаем, что часто народы, создавшие богатейший фольклор, - например испанцы, - не могут похвастаться количеством концертов, которое далеко не соответствует тому, что приличествовало бы «музыкальному» народу. То же происходит в Бразилии, где в городах с многомиллионным населением, как Сан-Паулу или Рио-де-Жанейро, лишь ничтожный его процент посещает концертные залы; несколько больше зрителей собирает опера и особенно балет». И не удивительно: в стране, где музыка и танец разлиты в воздухе, было бы нелепо ходить в специально отведённые для неё места (улыбка и прощальные слова моей попутчицы снова проплыли в моей памяти). Столпом «классической» музыки Бразилии является Эйтор Вилла-Лобос (1887 – 1959), это то же самое, что Сибелиус для Финляндии (помните наш разговор в поезде?), Арво Пярт – для Эстонии, Григ – для Норвегии и т. д. Его «Бразильская бахиана» №5 в состоянии конкурировать по популярности с «Танцем с саблями» или «Песней Сольвейг». Вилла-Лобос, как истинный бразильский музыкант, блестяще владел гитарой, всевозможные разновидности которой, наряду со всевозможными ударными инструментами, составляют едва ли не основу инструментария Латинской Америки. Этим объясняется обилие гитарных произведений, созданных им для своего друга – Андреса Сеговии, этого Паганини Бразилии. Остальных представителей бразильской композиторской школы Вы найдёте в любом справочнике по этой теме. Я выделил бы из них Камарго Гуарньери, но скорее из моей любви к полифонии, чем из-за превосходства его таланта. Европейские колонии, осваивая музыкальные системы поработивших их стран, насыщали их столь дивным содержанием, полным экзотического для европейцев колорита, что те склонялись, заколдованные, перед искусством побеждённого. Вот Вам и примеры: негритянское искусство, покорившее США, и музыка России, в конце XIX – начале XX веков определившая направление развития этого жанра. Совсем другое дело – народная музыка Бразилии. Опущу общие места относительно тройственного её основания и дифирамбов самбе – этими трюизмами пусть забавляются туристы. Я бы настоятельно рекомендовал Вам обратить внимание на так называемые народные танцы-действа, основанные на определённом сюжете, среди которых традиционно повторяющиеся из года в год «Пастушеские танцы», посвящённые Рождеству, «Шегансас», восхваляющие морские приключения Португалии и сражения на Иберийском полуострове между христианами и маврами, и «Рейзадос» – самого разнообразного содержания, но состоящими всегда из одного лишь эпизода, обязательным заключением которого служит танец «Мой бык» (Bumba-meu-boi). Помимо Рождества и праздника Богоявления, а также празднеств покровительницы Розарио и святого Бенедикта – покровителей бразильских негров – эти малые исполняют свои пляски на Иванов день (24 июня, по-бразильски – день святого Жуана) и, конечно же, во время карнавала. Согласно старинному обычаю, танцоры чаще всего избирают в качестве места представления площадку перед домом знатного лица. Прежде, чем начать танцы, они поют «Приветствия» в честь хозяев дома и католических святых. В конце всегда поются «Деспедидас» – «Прощания», после чего танцоры уходят, благодаря за денежные подарки, которые они обычно получают от чествуемых. Несмотря на внешнюю связь с католицизмом – следствием старинного обычая первых проповедников христианства включать группы танцоров (индейцев и негров) в состав религиозных процессий – в танцах-действах нет ничего католического. Напротив, в них часто встречаются карикатурные фигуры священников и непочтительные передразнивания католических обрядов и даже таинств, таких, как исповедь, причастие и брак. Присущая этим танцам религиозность обыгрывает мистическое значение некоторых элементов и прсонажей: это Бык, имеющий такое большое значение в жизни народа, символ пропитания и его добычи; это Вождь (в танцах «Кабоколиньос») и Сын короля (танцы «Конгос» и «Кукумбис»), обеспечивающие жизнь и благосостояние племени; битвы с маврами – символ «религиозных сражений и упражнения в военном деле». Танцевальный кортеж представляет собой слияние нескольких обычаев, из которых некоторые являются языческими и весьма древними: отмечаются первые дни месяцев (год ацтеков, кстати, делился на 18 месяцев по 20 дней в каждом), начало весны, лета, нового года. Эти обычаи, практически универсальные, всегда связаны с комплексом смерти и воскресения (года, весны, растительного и животного мира, бога, короля), наличествующим в коллективной психологии. Так что знаменитый карнавал в Рио – это не более, чем разновидность нашей масленицы. Однако эмоциональный размах этого события настолько велик, что может быть сравним со стихией: если, образно говоря, мимо русского праздника не проехать, то мимо бразильского и не пройти. Впрочем, я уверен – Вы найдёте возможность перечеркнуть эти строки своими незабываемыми впечатлениями, ибо, как сказал один из «музыкальных» немцев, «Суха теория, мой друг, а древо жизни пышно зеленеет». Искренне Ваш – Т. П. Н.» За окном что-то жужжало, тренькало и бренчало. Я переоделся и спустился в холл. Там я сразу же натолкнулся на своего знакомого – известного кинокритика. Тот повернул в мою сторону гордо посаженную голову с римско-арауканским профилем Гойко Митича и пророкотал:
- Мой ами! Как Вас занесло в эту банку со специями? Не выношу экзотики! В Китае – микробы, в Индии – змеи, на Бали что-то или кого-то взрывают… ужас! Все эти туземцы не соответствуют элементарным гигиеническим нормам! А девки – это просто какой-то кошмар! Они, кажется, продаются здесь связками, как бананы… и страшно воняют! Будьте осторожны – кроме всего прочего, они ещё владеют секретами этих чудовищных магий с жертвоприношениями… бр-р-р! Что же касается вашей обожаемой Астрид Джилбэрто, Джобима и Стена Гэтса с его знаменитым и чрезвычайно популярным (он схватил нечто циллиндрическое обеими руками где-то в области чресел и слегка покрутил, надув щёки) саксофоном, то вся эта компания стала популярна во всём мире, в том числе и в России, благодаря французским фильмам начала 60-х. Здесь море, целый океан шестидесятников! Оглянитесь! Вот (он указал на одну трёх колонн)! Она грезит Губайдуллиной и Вознесенским!
И он гордо удалился в сопровождении трёх совершенно одинаковых безмолвно сиявших улыбками крашеных блондинок, напевая на мотив «Девушки из Ипанемы»: «Как-то я гулял по Перу – вдруг змеюка мне навстречу…». Я вышел в поющий воздух Рио-де-Жанейро, который ещё только ждал карнавала, но в этом ожидании я почувствовал место и для себя. Город звал меня сбросить одежду забот, как будто шум его был рокотом океанского прибоя на пляже Ипанема, и мной вдруг овладело беспечное, головокружительное веселье. Улыбаясь без всякой видимой причины, чувствуя себя счастливым и глупым, я совершенно неожиданно для себя самого запел, пританцовывая, на всё тот же мотив Джобима-Жильберто: «Мулине – это просто нитки, а Карабах – это просто горки…»

РАЗВЕ ПРИВЫКАЮТ К ЧУДЕСАМ?
Человеку свойственно странное чувство соперничества с природой, каким бы именем он её не называл. Нечто необъяснимое простыми насущностями бытия толкает его изыскивать всевозможные формы увековечения себя в памяти потомков: бессмысленными преступлениями, как Герострата, или благородными победами, подобно полководцам-освободителям, монументальными сооружениями, либо дерзновением творческой мысли… Это свойство – непреодолимое и страстное желание вознести себя над стихиями и пространствами – некоторые склонны трактовать как наияркое доказательство божественной составляющей человека. Но вот что странно: чем дерзновенней открытия и достижения людей, тем большее число загадок, тайн и удивительных свойств открывает им природа, как бы говоря: «Это ещё что, а вот взгляните на это!…» И человек в который раз щурит глаза на солнце, поражается безупречному совершенству цветка, томится ощущением бесконечности звёздного неба или задумывается над хитрым механизмом устройства собственного тела. И в который раз повторяет за поэтом:
Много лет размышлял я над жизнью земной,
Неизвестного нет для меня под луной.
Мне известно, что мне ничего не известно –
Вот последняя правда, открытая мной.

В ТРАВЕ У ДОМА
Я застал своего друга за показавшимся мне странным занятием: он сидел за столом, вооружённый чем-то наподобие микроскопа (со школьных времён не пользовался этим прибором!), и тщательно вглядывался в какую-то пылинку. Магнитофон пел голосом Пьехи: «Привыкают люди к родным глазам, привыкают к песням и небесам, рано или поздно привыкают к звёздам – люди привыкают к чудесам».
- Какая чудесная музыка! В чём это Вы там ковыряетесь?
- Минуточку, минуточку! – пробормотал мой друг, орудуя какими-то
ножом и вилкой, которые могли бы подойти воробьям, если б те в оных нуждались. Затем, отложив это всё, он обернулся ко мне и произнёс:
- Чудесная, говорите? Хотелось бы уточнить – какой смысл Вы вкладываете в это слово?
- Ну, очень красивая, радующая, трогательная… понятная.
- Вот пример отслоения смысла от слова – как можно чудо объявить понятным? Если мы до сих пор не знаем точно, что собой представляет, скажем, свет – волну или поток частиц-корпускул? Или вот хоть это (взмах в сторону микроскопа): деление клеток, которое мы научились наблюдать и которым пытаемся управлять, но не в силах объяснить?
- Ха-ха-ха! «Какие механизмы спрятаны в жуках! Какие силы действуют в конфетах! Я понял, что такое рожки, зачем грибы в рассол погружены… и почему в глазах коровы отражаются окошки, хотя они ей вовсе не нужны».
- Вы мне зубов вашим Олейниковым не заговаривайте! И кстати – Вы обратили внимание на то, что у Олейникова так часты в стихах насекомые? Шутник-обэриут был не так прост, ему было доподлинно известно, что насекомые – пионеры в мире животных. Они первыми вышли на сушу из воды, первыми научились летать и первыми же создали сложнейшие общественные поселения. Разнообразие видов насекомых намного превосходит сегодня количество видов животных во всех остальных группах: из ныне существующих 2 миллионов видов более одного приходится на них. Латинское название насекомых Insecta происходит от insectum – причастия прошедшего времени от глагола insecare, означающего нарезать, рассекать, наделять. В этом названии отражена наиболее характерная черта этих тварей: рассечение тела на сегменты  и резкое его деление на голову, грудь и брюшко, соединённые короткими и иногда очень тонкими перемычками, или, как их ещё называют, стебельками.
- Да, да, та самая “осиная талия”!
- Именно. Многие насекомые выходят из яйца в виде червеобразных личинок, они и отдалённо не напоминают тех взрослых особей, которые откладывали яйца. Сравните хотя бы гусеницу и бабочку. Такая незрелая форма насекомого называется по-латыни larvae, что означает злой дух, привидение, призрак. Наевшись вдоволь, личинка превращается в куколку, которая внешне неподвижна, а тем временем внутри у неё происходят поистине чудеса! Её ткани растворяются (этот процесс называется гистиолизом, от греческих histos – ткань, и lysis – разложение), нетронутыми остаются только имагинальные диски, то есть нерастворившиеся участки ткани, из которых будет строиться тело взрослого насекомого – имаго. Этим латинским словом, означающим образ, учёные-энтомологи обозначают конечную стадию его развития. Энтомофилией называется приспособленность растений к опылению насекомыми, а энтомофаги – это животные, питающиеся насекомыми.
- А растения, питающиеся насекомыми? И вообще – растения в не меньшей мере чудесны, более того – они приятны на вид и не доставляют стольких хлопот, как большинство насекомых, являющихся всё-таки паразитами. И даже ваша бабочка вблизи… ужасна!
- Возможно. Кстати, в переводе с греческого паразит означает живущий вместе, так что ещё не известно, кому это слово больше подходит – насекомым или нам. Относительно растений я с Вами полностью согласен, более того – в большинстве древних религий проводится параллель между Деревом и Вселенной. Друиды – жрецы у кельтов древней Галлии, Англии и Ирландии – даже приносили в лесах человеческие жертвы. Ботаники делят мир растений на две большие части: высшие растения – кормофиты и низшие – таллофиты. Различие их в том, что тела первых разделяются на стебель, листья и корень, а вторых – нет. Так вот на долю этих вторых (преимущественно это водоросли) приходится 89% всей зелёной массы на Земле! Более того, значение водорослей в снабжении всей биосферы кислородом трудно переоценить. Фитопланктон – морские водоросли, дрейфующие в верхних слоях Мирового океана и получающие питание за счёт энергии солнечного света – вместе с разными мелкими моллюсками, ракообразными и личинками (зоопланктон) в свою очередь прямо или косвенно служат пищей всем морским животным, а те – другим птицам и зверям. Поэтому и планктон, и планета – слова одного происхождения, от греческого planktos, то есть блуждающий.
- “Утверждают космонавты и мечтатели что на Марсе будут яблони цвести!”, и всё же мне милей блуждающей фауны и по большей части неподвижной флоры царство минералов. В их статике есть солидность, а молчание уравнивает их с золотом. Я даже придумал такой термин: “минеральный романтизм”. Вечные, прекрасные камни, ради которых люди преодолевают расстояния, вгрызаются в земную кору…
- Районы обнаружения драгоценных камней и минералов не зря называют “месторождениями” – это указывает на их способность рождаться, а следовательно и умирать. – Мой друг с неодобрением посмотрел на зажжённую мной сигарету, но ничего не сказал, лишний раз убедив меня в безупречности его манер. Однако он оставил свою лабораторию и переменил кассету в магнитофоне, откуда под аккомпанемент какого-то ди-джея зазвучал мощный голос Ширли Бесси: «Diamonds are forever…», а мой друг продолжил:
- Один мой знакомый ювелир говорил мне о том, что встречаются такие капризные, неблагодарные камни – бьёшься над ним месяцами, а он возьмёт и рассыпется в руках… Так что вечность бриллиантов не более, чем расхожий миф. Но, как и в любом мифе, в нём откликается история. Так вот…

БРИЛЛИАНТЫ НАВСЕГДА
С древнейших времён камень привлекал внимание человека: вначале окраской, совершенной формой кристаллов и их блеском, затем – твёрдостью и прочностью, позже – долговечностью и редкостью. Найденные на раскопках стоянок первобытного человека времён нижнего палеолита (800 – 60 тысяч лет до нашей эры) осколки кремня свидетельствуют о том, что в камне человек искал помощника в охоте и защите от врагов. В эпоху мезолита (около X – V тысячелетия до н. э.) он стал использовать для изготовления орудий яшмы, горный хрусталь, агаты, обсидиан – из них делались ножи, топоры, скребки, наконечники для копий и стрел и прочее. А во времена неолита начинается систематическая добыча необходимого для жизни камня. Древние подземные разработки кремней найдены во Франции, Великобритании, Польше, Швеции, на острове Сицилия в Италии и других странах, причём глубина шахт достигала в отдельных случаях до 20-ти метров, а ширина – около метра. Для добычи камня человек применял огонь и воду, а также каменные мотыги и кирки. Для шлифовки изделий использовался влажный и сухой песок, а готовые орудия распространялись по свету – так обнаружено множество изделий из нефрита в разных странах, а ведь его месторождения не столь распространены. В эпоху неолита камень играл ещё одну важную роль – он был предметом поклонения. Для защиты от непогоды, болезней и голода люди призывали на помощь сверхъестественные силы, а в качестве амулетов, предохраняющих от зла, использовали красивые камни и кристаллы определённой формы и цвета. Позже из цветных камней люди научились вытачивать идолов и фигурки богов, в Древней Греции в VII в. до н. э. появилось искусство глиптики – резьбы по камню, а в XIX веке окончательно сложилась геммология – наука об ювелирных и поделочных камнях.
- «I’ll give you diamond ring my friend if you say you love me too», - пропели Битлы, а я продолжал слушать историю, попутно перебирая россыпь камешков, выложенных передо мной моим приятелем.
- Не смотря на то, что человек научился выращивать или синтезировать большинство драгоценных камней, их культовая роль сохранилась и до наших дней. Во многих странах традиционно связывают драгоценные камни определённых наименований со знаками Зодиака, множество дорогих камней применяется для украшения церковной утвари: икон, книг, ритуальных предметов. Индийский минералог Рао Бохадур считает, что изумруды стали известны в Индии за 2000 лет до н. э., сапфиры и рубины из Цейлона (Шри-Ланка) – за 600 лет до н. э., а алмазы Индии – за 1000 – 500 лет до н. э. Известно, что бирюзу добывали на Синайском полуострове за 3400 лет до н. э. В захоронениях Древнего Египта были найдены камни, добывавшиеся в горах Африки между Красным морем и Нилом, в копях, позднее названных именем Клеопатры. При раскопках гробницы царя шумеров Мескаламдуга, жившего в 2500 г. до н. э., были найдены бусы и подвесок из лазурита, а в усыпальнице царицы Древнего Шумера Шубад – гребни, украшенные каменными цветами из этого же камня. В Южном Междуречье обнаружены бронзовые изваяния женской головы и головы быка с глазами из цветных камней, а в гробнице фараона Тутанхамона – множество предметов с украшениями из бирюзы и лазурита. По свидетельству Геродота, каждый знатный вавилонянин носил перстень с печатью, изображавшей богов, эпизоды сражений, бытовые сцены или символы профессии этого человека, а особо знатные имели по нескольку печатей из яшмы, агата или лазурита, и носили их как ожерелье. Во времена крито-микенской культуры также были распространены перстни-печатки, украшенные камнями оружие и посуда. Древние индусы считали, что алмазы образуются из «пяти начал природы»: земли, воды, неба, воздуха и энергии, и подразделяли их, как и людей, на четыре класса-касты: брахманы – чистые, бесцветные октаэдрические кристаллы; кшатрии – камни, окрашенные в красноватые тона; войшье – кристаллы зеленоватого цвета; шудры – серые кристаллы. В Древней Индии особо ценили камни красного цвета, на Среднем Востоке – синие, а в Древнем Египте – зелёные. Один из древнейших самоцветов – янтарь, о котором Плиний Старший писал, что в Скифии встречаются «золотистые горящие камни», - добывался по берегам рек и на побережье Балтийского моря, откуда древними торговыми путями попадал в Западную Европу, Индию и даже Китай. В VII – X веках в ряде стран янтарные пластины и изделия служили эквивалентом золотых и серебряных монет. Происхождение янтаря древние греки связывали с легендой: Зевс могучей молнией разбил колесницу Фаэтона – сына бога солнца Гелиоса, - несомую четвёркой взбесившихся крылатых коней, после чего тот рухнул в волны реки Эридана. Сёстры Фаэтона – Геллиады долго оплакивали его, и были обращены за это богами Олимпа в тополя, с которых в студёные воды Эридана падали их слёзы – смола, - превращавшиеся в прозрачный янтарь, или, как его называли греки, электрон.
Между тем Мерлин Монро уже промурлыкала: “Diamonds are the best girl’s friends”, и ей во след Аманда Лир затянула своим басом с акцентом международной аферистки: “I need diamonds for my breakfast”. А история продолжалась:
- Выбор камня у греков подчинялся сюжету. Так, траурные геммы вырезали из чёрных камней , на которых часто изображали Прозерпину, похищенную богом мира умерших Аидом; свадебные геммы делали из сердолика, часто с изображением Амура и Психеи – символом верной любви.
- И чрезмерного любопытства, - удалось мне вставить. Меж тем Джоан Баэз запела: «We both know what memories can bring – they bring diamonds and rust», а мой друг продолжал, не обращая внимания на нас обоих:
- Из аквамарина вырезали морские сюжеты, фигурки Нептуна и Тритона; бога веселия и виноделия Диониса (Бахуса) – на аметисте, который якобы предохранял от опьянения. Юристы и судьи носили геммы из кроваво-красной яшмы. В Эрмитаже хранятся изумительной красоты античные геммы на яшме знаменитого Хеосида – «Цапля с кузнечиком», «Лошадь-победительница», «Летящая цапля», а также замечательная гемма из сардоникса с портретом Александра Македонского работы выдающегося мастера резьбы по камню Пирготеля и многие другие.
- «Diamonds and pearls», - подтвердил слова моего расказчика Принс, которого сменил жидкий бархат неповторимого голоса Ната «Кинг» Коула: «My love can be warm as the ruby, my love can be pure as the pearl».
- Кстати, знаменитый поэт Италии Петрарка считался одним из первых крупных коллекционеров античных гемм. Я уже не говорю о сокровищах древних владык Востока, о которых по праву сложены легенды. Так в летнем дворце китайского богдыхана хранился макет этой сокровищницы из золота с деревьями, листьями и цветами из изумрудов, алмазов и рубинов. Несметными богатствами обладали правители Индии – Великие Моголы. Среди их сокровищ было пять тронов, выполненных из золота и украшенных алмазами массой до 300 каратов каждый, жемчужинами до 50 каратов и другими драгоценными камнями. Троны имели названия – алмазный, изумрудный, рубиновый, сапфировый и павлиний.
- Shine on you crazy diamond, - взревели “Пинк Флойд”. – Вот именно, - продолжал мой друг, - не стоит распалять себя алчностью царей. Учёные и мыслители всех народов и эпох посвятили немало сил изучению камней и минералов: от древне-китайской книги “Сан-Хей-Дин”, датированной XX-м веком до н. э., трудов Аристотеля и его ученика Теофраста, предпринявших первую попытку классифицировать камни, описаний римского географа Страбона и «Естественной истории» Плиния Старшего до трактатов арабского историка Аль-Масуди, трудов Бируни, Авиценны и Мухаммеда Насирэддина. В средние века в Западной Европе несколькими авторами (Мардобусом, Альбертом Магнусом, Камиллом Леонардом и другими) были написаны «Лапидарии» – сборники о свойствах минералов, в том числе и драгоценных камней. Итальянский философ и математик XVI века Д. Кардано в трактате «О самоцветах» так описывает алмаз: «Блеск адамаса сильный и полон жизни, причём он не только сияет и блестит, но и сверкает и горит, как золото. Он не подвластен старости, сырости, огню и долгому употреблению, чем не обладает ни один кристалл, который быстро стареет». Слово диамас в греческом языке означает неодолимый, несокрушимый. И действительно, описывая алмаз, известный людям около 5 тысяч лет, десятки раз употребляют слово «самый» – самый твёрдый, самый блестящий, самый износостойкий, самый дорогой, самый редкий, самый теплопроводный и так далее. Алмаз не смачивается водой, не прилипает к жировым смесям. Плиний Старший в «Естественной истории» наряду с признанными свойствами алмаза приводит также и фантастические, выдуманные.
- Как Птолемей в своём «Атласе»? Этой «Тысяче и одной ночи» древней географии?
- Ну да. В Древней Индии алмазам приписывали магические свойства, а посему сведения об их добыче тщательно скрывали. Считалось, что алмаз придаёт владельцу силу, твёрдость и мужество, предохраняет от врагов, усиливает остроту ума. В средневековых «Лапидариях» алмазы делились на женские и мужские, и по ним «алмаз укрощает ярость и сластолюбие, даёт воздержание и целомудрие». Турки и персы XVI века считали, что «пристальное созерцание прозрачного бриллианта разгоняет хандру, снимает с глаз мрачную завесу, делает человека проницательнее и настраивает его на весёлый лад… Алмаз, привязанный к руке женщины, помогает ей разрешиться от бремени, сгоняет с лица пёстрый цвет, носящий алмаз угоден царям…». Считалось также, что из двух воюющих сторон победит та, у которой алмаз больше.
- Так вот почему Индия перестала быть британской, а Бразилия – португальской колониями? Ведь, кажется, именно из Индии, бывшей главным поставщиком алмазов до XVIII века, они попали в Грецию и другие европейские страны. Там же были найдены всемирно известные камни: «Кох-и-Нор», «Регент», «Орлов», «Дерианур», «Санси», «Шах», «Хоуп», «Флорентиец», «Зелёный Дрезден» и другие. Я где-то читал, что начало алмазной лихорадки в Бразилии положил некий Антонио Арцао, обнаруживший блестящие камешки, которыми играли дети. Потом из них сделали игральные фишки, которые в 1725 году увидели ювелиры, и в посёлок, названный Диамантино, хлынули толпы алмазоискателей.
- Есть и другая версия, по которой крестьянин Машадо да Силва нашёл в каменоломне Сан-Педро недалеко от горы Лапа светлый красивый твёрдый камешек, который был продан ювелиру в 1730 году. Так или иначе, алмазы заняли первенствующее место как в украшениях – перстнях, подвесках, колье, диадемах и браслетах, так и в государственных регалиях. На одежде английской королевы было так много драгоценностей, что она с трудом выходила на аудиенцию, король Англии Генрих III носил до сотни колец с драгоценными камнями, а король Франции Людовик XII на торжественные выходы надевал одежду, усыпанную бриллиантами на сумму до 12 миллионов франков по курсу того времени. В России бриллианты стали особенно модными при Екатерине II, а первый отечественный алмаз найден в 1829 году на Урале: 14-летний Павел Попов, промывая золото на Крестовоздвиженском прииске, нашёл крупный кристалл.
- Не иначе это был ему подарок от Хозяйки Медной горы.
Не обращая внимания на эти комментарии и не отрывая глаз от горки камней на столе, мой друг продолжал:
- Множество собратьев алмаза удостоились легенд и славы: так несравненны по яркости цветов корунды (карбункулы) – синий сапфир и огненно красный рубин, который “врачует сердце, мозг, силу и память человека”. В “Лапидариях” приводятся рецепты по применению толчёного рубина в качестве лекарства, исцеляющего от самых тяжёлых недугов. Санскритские названия рубина “ратнарадж” – царь самоцветов и “ратнанайяка” – вождь самоцветов свидетельствуют о высочайшем статусе этого камня в Древней Индии. Вот что гласят священные “Веды”: “Яркое солнце Юга несёт живые соки великого Асура, из которых рождаются камни. Налетает на них ураганом вечный соперник богов, царь Ланки… Падают капли тяжёлой крови на лоно реки, в глубокие воды, в отражение прекрасных пальм. И называлась река с тех пор Раванагангой, и загорелись с тех пор эти капли крови, превращённые в рубины, и горели они с наступлением темноты сказочным огнём, горящим внутри, и пронизывали воду этими огненными лучами, как лучами золота”. Бериллы охватывают своей окраской практически все цвета спектра и упоминаются уже в трудах Теофраста. Упоминания об изумруде (мараката, маркат, таркшиа) имеются в “Махабхарате” и в трудах Плиния, а в древнеиндийском манускрипте “Агастии” повествуется о 8 его разновидностях. Эти великолепные зелёные камни были известны ещё в Древнем Египте и Вавилоне. Санскритское или персидское название заморрод со временем превратилось в греческое – смарагдос, а затем в латинское – смарагдус, современные же звучания эсмеральд, эмеральд, смарагд, изумруд появились в средние века.
- Кажется, у Нерона была изумрудная линза, своего рода монокль, который он вставлял в глаз. Возможно, именно сквозь неё непризнанный певец смотрел на подожжённый им Рим, чтобы пламя казалось белым.
- Многое можно рассказать об аквамаринах, о хризобериллах, обладающих разновидностью “кошачий глаз”, которую современники Плиния Старшего называли “звездовиком”, а “Изборник Святослава” наделял способностью предохранять от чесотки, проказы и алкоголя, об александритах – изумрудно-зелёных при дневном свете и фиолетово-красных при электрическом. Об опалах, названных так по древнесанскритскому слову упала, означающему драгоценный камень, и почитаемых на Востоке как символ верности и надежды, а по европейским поверьям приносящих несчастья. Прекрасен царский опал с тёмно-красным или бронзовым ядром, изумрудно-зелёной каймой и неокрашенной внешней зоной. Удивительно хороши гранаты, на которых персы вырезали профиль властелина, называя эти камни королевскими, а путешественники носили как амулеты, хранящие от несчастных случаев и лечащих лихорадку и желтуху. Гранаты названы так за сходство с зёрнами граната, на Руси же их называли вениса, а шпинель, также известную с древности и определяемую Агриколой, как “карбункул великолепного красного цвета и превосходного блеска” – лалом. На Памире есть гора Лал, где в IX веке располагались копи “бадахшанского лала”, о которых упоминает в XIII веке Марко Поло. По преданию именно лал украшал первоначально шапку Мономаха. “Изборник Святослава” сообщает: “Если положить кристалл лала в рот, то он утолит жажду… и тело человеческое во здравие от всяких болезней устраняет…” Название топаза оспаривают остров Топазос в Красном море по Плинию Старшему (остров Зебергед по Р. Вебстеру) и санскритское слово tapas – огонь. В Ассирии, Вавилоне и Египте топаз был зодиакальным символом Скорпиона. Считалось, что носящий топаз становится честным, порядочным и великодушным. На Урале в районе Угалинских озёр на одной из древнейших стоянок первобытного человека были обнаружены нуклеусы – тонкие узкие пластинки из хрусталя и топаза. Предполагается, что они были и инструментами, и украшениями, и ритуальными предметами. Горный хрусталь древние греки и римляне считали льдом, замёрзшим настолько, что он потерял способность таять, а круглые шары из него прикладывали к ранам. Яшму применяли для лечения эпилепсии, а человек, который носил камень гелиотроп рядом с цветком того же названия, при произнесении определённых заклинаний мог стать невидимым…
- Друг мой! Заклинаю Вас, пока я сам ещё видим, остановитесь! Я потрясён Вашим рассказом и немедленно начну собирать эти волшебные камни. У меня уже есть халцедон, предохраняющий от душевных заболеваний и депрессии, а также найденный мною на Чёрном море сердолик.
- Что ж, тогда возьмите вот это.
И он протянул мне маленький овальный камень, внутри которого в молочной полупрозрачности плавал желтоватый блик, непреодолимо навевающий мысль о той спутнице Земли, которую Байрон назвал «солнцем бессонных». Во след моим благодарностям и прощаниям магнитофон пропел:
- Looking for the lunar diamond,
  Dreaming of the midnight sun…
  Что приносит он несчастье – лгут,
  Счастливый камень он.
  Отыщи мне лунный камень…

...ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ...