752 Ну, уж нет уж! 24-27 10 1972

Александр Сергеевич Суворов («Александр Суворый»)

Книга-фотохроника: «Легендарный БПК «Свирепый». ДКБФ 1971-1974».

Глава 752. ВМБ Балтийск. БПК «Свирепый». Ну, уж нет уж! 24-27.10.1972 года.

Фотоиллюстрация из первого тома ДМБовского альбома автора: Тульская область, город Суворов, улица Белинского, дом 7 «А». Пятница 27 октября 1972 года. Мои родители и я сфотографировались в городском фотоателье на память. Мама в новом, пошитом ею самой, платье из красивой мягкой и дорогой материи. Папа выглядит гордым и довольным, он счастлив, что у него такие сыновья. Как нам было хорошо, радостно, довольно и спокойно вместе! Эти дни моего первого отпуска со флота на родину были днями «взрослых откровений» и неожиданных открытий…

В предыдущем:

Я очень захотел увидеться с «Мурочкиным» - с Володей Муравьёвым и с его подругой школьной поры - Зоей Коньковой. Зою Конькову про себя я называл «мама Зоя», потому что она была очень цельным, добрым, женственным, красивым, умным и личностным, то есть очень достойным человеком.

Володя Муравьёв и Зоя Конькова почти «по-взрослому» дружили, наверно, с 7-го класса и мы все были уверены, что их дружба будет продолжаться и после окончания школы. Они так красиво, хорошо и по-доброму дружили, общались и дополняли друг друга, что мы все, естественно, просто, без смешков и усмешек приняли их дружбу, радовались ей, поддерживали и помогали им, оберегали их отношения.

Володя Муравьёв был нашим самым лучшим спортсменом в классе – быстрый, мощный, ловкий, сильный, очень добрый и отзывчивый, настоящий друг и товарищ. Он обладал какой-то притягательной мужской силой, огненным взглядом, затаённой улыбкой, которая привлекала к нему практически всех и любых девчонок. При этом «Мура» или «Мурочкин» был немногословным, некрикливым, сдержанным в словах и в поведении, что ещё больше влекло к нему тех, кто нуждался в защите, поддержке и помощи.

Я уже знал, что «Мура» (Муравьёв Владимир) сейчас в городе и хотел с ним увидеться, чтобы узнать все последние новости о ребятах и девчонках из нашего класса, а самое главное, - новости о Вале Архиповой.

Во вторник 24 октября 1972 года мелкий вчерашний дождик сменился противным холодным дождём, который быстро пропитывал холодной влагой мой парадный бушлат и суконные брюки, а вся моя школьная одежда была мне, что называется, «по пояс»…

С утра 24 октября 1972  температура воздуха была всего 2.5°С, днём - 4.9°С тепла, в полдень - 8.2°С тепла и весь день лил дождик (4.4 мм осадков), поэтому я остался дома и только по просьбе мамы сходил в продуктовый магазин и купил, как она просила, «что-нибудь вкусненького, чего хочешь». Этим «вкусненьким» оказался вафельный торт в коробке, произведённый на нашем городском хлебзаводе (не удержался, купил – автор).

В нашей семье отношение к деньгам было простое – деньги для моих родителей не были целью, но только средством обеспечения нормального быта и удовлетворения необходимых нужд, запросов и желаний. Мой папа получал зарплату учителя труда и машиноведения в суворовской Средней школе №2 в размере 120 рублей, а мама – 140 рублей по окладу старшей медсестры инфекционного отделения Суворовской центральной больницы №1.

Материальные запросы в нашей семье всегда и во всё время регулировались родителями очень просто: все деньги, заработанные родителями, открыто вручались в руки мамы, мы, сыновья, всегда видели и были свидетелями, как папа все заработанные деньги передаёт в руки мамы. Мам тут же прикладывала к папиным деньгам свою зарплату и просила папу всё пересчитать. Папа иногда поручал это ответственное дело (подсчёт нашего семейного богатства – автор) нам с Юрой.

Мы с Юркой пересчитывали денежные купюры, складывали их по порядку номинала и торжественно передавали все деньги папе, а он отдавал всё маме. Мама тут же говорила всем нам, на что и сколько нам нужно потратить на общесемейные дела (питание, квартплата, коммунальные услуги и т.д.), потом она предлагала нам высказаться в том смысле, «что вам надо очень-очень, а что может подождать до следующей зарплаты».

Мы все, начиная с меня (младшего), начинали говорить, что бы мы хотели купить, но я всегда терялся и ничего не мог придумать «стоящего». Юра просил купить ему новую пластинку фирмы «Мелодия», модную куртку и другие наручные часы. Папа говорил, что ему позарез нужен хороший столярный инструмент, а то «ребята его стамески совсем затупили».

Мама всё это выслушивала, кивала нам головой и принимала за всех за нас самое верное, лучшее и полезное решение: Мне новую байковую рубашку (потому что я уже вырос из старой), Юре – красивый джемпер и модный галстук к белой рубашке, папе – новый представительный костюм («потому что его нынешний костюм превратился в рабочую одежду»). Мы были все чрезвычайно довольны решением мамы, но все мы, как один, каждый раз неизменно спрашивали:

- Мама, а что ты хочешь купить себе?

Мама неизменно каждый раз отвечала нам очень просто:

- А у меня всё, что мне надо есть, мне ничего не надо. Мне надо, чтобы вы были одеты, обуты и выглядели скромно, но с достоинством.

Каждый раз, каждый месяц, из года в год, повторялась эта сцена, этот ритуал и этот разговор. Каждый раз мама говорила, что ей ничего не нужно, что у неё всё есть и что ей лишнего не надо. Каждый раз папа, Юра и я сговаривались найти способ и средства купить маме что-то необычное, удивительное, красивое, полезное, подарочное, и каждый раз, в прошествии некоторого времени, наше горючее желание как-то само собой угасало…

Я до сих пор не ведаю, как нашей маме удавалось иметь очень красивые и достойные вещи и предметы женского гардероба, платья, костюмы, кофты, жакеты, блузки, плащи, пальто, удобную и красивую обувь, небольшой набор косметики, духи, лосьоны и шампуни, душистое мыло и кремы. Мама, всё время, стесняясь и извиняясь, просила нас разрешить приобрести ей только одно – подписаться на журналы «Работница» и «Здоровье»…

Дело в том, что наша мама умела шить одежду, у неё была отличная подольская ручная швейная машинка, которую папа и мы, её сыновья. Настолько мучили и наладили, что она строчила и обмётывала всё, что нужно. Я очень гордился тем. Что в подарок маме привёз в этот отпуск из Калининграда специальную приставку к швейной машинке, которая обмётывала края ткани, набор шпулек, швейных иголок и ещё много всего из необходимого для шитья.

Наша мама отлично вязала крючком, но у неё быстро уставали глаза и она начала вязать только крупные вещи – коврики, «сидушки», наволочки. Она пыталась научить вязать и нас с Юрой, но мы посчитали это дело чисто «девчачьим» и гордо отказались. Зато мы с Юрой с удовольствием чинили все наши бытовые приборы: утюг, электроплитку, выключатели, розетки, удлинители, электрический чайник и самовар, и даже телевизор.

Самым универсальным способом настроить изображение, звук и «кадровую развёрстку» телевизора был аккуратный средней силы шлепок сбоку по корпусу. Наша мама терпеливо ждала, когда при сбое изображения, кто-то из нас троих – папа, Юра или я, не встанет или не придёт в большую комнату, где стоял наш телевизор «Рекорд», и не «починит» его. При этом мама всегда немного усмешливо говорила нам: «Спасибо вам, мои умельцы»…

Наша мама очень щепетильно относилась к малейшему ущемлению человеческого достоинства и старалась всегда показать нам своим поведением и отношением, что она превыше всего ценить человеческое достоинство, честь, добрую славу человека, его желания, мысли, мнения и суждения. Только в одном она была непреклонна и принципиально тверда – в сопротивлении нашему (папы, Юры и меня) хотению как-то нарушить или обойти закон, общепринятые правила общественного поведения, нормы морали и этики.

Всякий раз, когда мы по необходимости или по азартному желанию хоть как-то нарушали её жизненные принципы, она поджимала строго губы, ей взгляд становился «командирским» и она на некоторое время прекращала с нами «дружить», то есть общаться, как всегда, как обычно, как наша общая мама…

Вот и теперь, она с тревогой и очень сдержанно восприняла моё сообщение о том, что я хочу встретиться с «Мурочкиным», с Зоей Коньковой, с другими нашими ребятами, чтобы выяснить все новости и подробности их жизни и судьбы.

- Конечно, - сказала напряжённым голосом моя мама, - тебе надо встретиться с ребятами, только ты, Саша, уже должен понимать, что ты только в краткосрочном отпуске дома, что через несколько дней ты должен вернуться на корабль, поэтому не должен расхолаживаться, расслабляться, терять боевой настрой, перенастраиваться на гражданский лад.

- Твои друзья живут своей жизнью и их жизнь не такая, как твоя служба – она свободнее, разгульнее, чем твоя, поэтому ты можешь вольно или невольно споткнуться, совершить что-то, что помешает твоей службе, нарушит твою судьбу. Тебе это надо?

- Ребята и подруги школьные твои, кто сейчас в городе, живут и устраивают свою жизнь так, как хотят, как им удобнее, поэтому ты можешь просто прийтись им «не ко двору». Ты можешь пойти с ними на танцы, на вечеринку, в компанию, выпить, познакомиться с интересной девушкой со всеми вытекающими из этого последствиями, но знай, к тебе сейчас будут относиться так: «Вот приехал в отпуск матрос, сейчас поматросит и уедет обратно на свой корабль».

- Более того, твои друзья буду подзуживать тебя, помогать тебе «матросить», сводить тебя с девчонками, а ты сейчас в таком состоянии, что готов отдать все свои физические и душевные силы кому угодно, чтобы насладиться своим отпуском до конца, чтобы потом иметь, что рассказать друзьям на корабле.

- Но кто знает, - сказал мне мама командирским голосом, что ты получишь в результате этого, что привезёшь с собой на корабль, каким ты вернёшься. Потерпи, Саша, выдержи это испытание отпуском. Встречайся, дружи, общайся, только не теряй голову, разум, честь и достоинство военного моряка, не кружи головы девчонкам и на закруживай себе голову сам…

- Мама, - сказал я маме уже напряжённым голосом, устав от её «нравоучений». – Я скажу тебе честно: я хочу узнать всё, что можно о Вале Архиповой. Я люблю ее, и ты это знаешь.

- Знаю, - сказала моя мама. – Давно знаю, ещё с третьего класса знаю. Я сохранила твою открытку, которую ты писал ей на Новый год и поставил не открытке красивую кляксу. Помнишь, что ты там написал?

- Помню, мама, я написал: «Валя! Я тебя люблю. Давай с тобой дружить» и только потом приписал «С Новым годом!».

- Вот и молодец, вот и продолжай её любить, но ходить к ней не надо. Валя живёт своей жизнью и собирается выйти замуж. Не мешай ей. У неё своя судьба и я точно знаю, что её судьба и твоя не пересекутся так, как ты этого хочешь.

- Почему, мама?

- Потому что ты – это ты, а она – это она. Потому что вы очень разные. Потому что вы оба личности – сильные, волевые, характерные и лидерские. Вам не суждено быть вместе, потому что вы всегда будете «искрить», подавлять друг друга, спорить, ссориться, конфликтовать.

Практически весь вечер мы с мамой «говорили по душам». Папа, ревниво заметив, что мы с мамой уединились в её спальне и разговариваем без его участия, а самое главное, почувствовав, что нарушился заведённый дома порядок с обедом, ужином и вечерним чаем, бросил свои газеты и присоединился к нам. Однако, услышав, о чём мы разговариваем, тут же отстал от нас и пошёл на кухню демонстративно хлопать дверью холодильника, греметь кастрюлями, тарелками и ложками.

Я дал себе слово никуда не ходить и не волновать моих родителей, тем более, что дождь на улице «зарядил» к вечеру с новой силой и дома стало совсем «прохладно». Мы с папой наладили и включили инфракрасный обогреватель с параболическим экраном-отражателем, «наладили» телевизор и уютно втроём: папа, мама и я, весь вечер смотрели все телепередачи подряд.

Три дня (со среды 25 октября до пятницы 27 октября 1972 года) я честно и благородно провёл с родителями,: утром провожал их на работу, убирался по дому, пылесосил ковровые дорожки, чинил капающие краны на кухне и в ванной, закрыл листами плоского шифера протекающую крышу маленького гаража, где стоял «дядиколин» мотоцикл с коляской «Урал», перебрал свой старый детский и школьный архив (посмотрел свои детские рисунки, школьные дневники и тетрадки, почитал свои разрисованные школьные учебники), поиграл со своим деревянным, сделанным своими руками, танком «Т-34-Рудый» (точная копия-модель танка из телефильма «Четыре танкиста и собака», только вместо колёс и гусениц – деревянные полозья).

Все эти дни я честно слушал маму, её доверительные рассказы о Юре, о Гале, об Ольге (первой жене Юры), о Светлане и Олежке (дети Юры, Оли и Гали - автор), о том, как она переживает эти распады семьи и поспешность, с которой Юра женится, а потом разводится. Мама рассказывала мне о своей службе военфельдшером и старшей хирургической сестрой во время Финской и Великой Отечественной войны, показывала мне фото предвоенных и военных лет, рассказывала о том, как она дружила с девочками из военно-санитарного поезда №29, в котором она прослужила-прожила все четыре года войны.

Папа тоже вклинивался в наш разговор и тоже рассказывал о войне, о тех страшных случаях, которые случались с ним и о тех приключениях в которых он побывал, но его рассказы были либо очень страшными (трагическими), либо до того смешными и фантастическими, что в них трудно было поверить. Тогда наш папа вскакивал и показывал нам с мамой свои многочисленные шрамы-отметины от своих ранений…

Больше всего меня интересовали старые-старые фотографии, на которых были мамины подруги и родственники, особенно те снимки, на которых были изображены величавые священнослужители, «долгогривые попы-священники», а среди них красивый, усатый и очень достойно выглядевший молодой человек. Мама и папа «темнили», уходили от ответа, переглядывались и говорили мне, что я «ещё молод и не дорос до наших семейных тайн»…

Тайны нашей семьи и нашего рода грели меня в этот холодный октябрь 1972 года, жгли огнём любопытства и я так или иначе, но приставал и приставал в маме с расспросами, «покупал» её доброжелательность своим послушанием и смирением. Наконец, мама «сдалась» и под строгим секретом рассказала мне, что на этих и других фотографиях, которые она мне показала, её папа, то есть мой родной дедушка, священник, протоиерей Василий (Максимов Василий Никитич), который был репрессирован в 1937 году и расстрелян как «враг народа»…

Мама рассказа мне о дедушке совсем коротко и пообещала мне, когда будет нужно и можно рассказать более подробно обо всём, но а пока взяла с меня клятвенное слово обо всём молчать и никому не говорить о том, кто был мой дедушка Максимов Василий Никитич.

- Если будут спрашивать, - сказала мне мама, - то говори, что он был сельским учителем (это правда, он учительствовал в воскресной духовной школе – автор) и трагически умер вскоре после смерти жены, моей мамы и твоей бабушки Юлии.

- А почему умерла моя бабушка?

- Она «сковырнула» на руке бородавку, у неё началось заражение крови, и она за неделю скоропостижно умерла (Юлии Александровне Коневой, моей бабушке, было всего 32 года). Папа остался один со мной, мне было 4 года, с Колей – ему ещё не было 2-х лет и Марусей – ей уже было 10 лет. Папа всю жизнь любил и боготворил нашу маму…

Мы ещё раз посмотрели с мамой старые фотографии, на которых была счастливая семья: папа (мой дедушка Василий), мама (моя бабушка Юлия), старшая дочь Маруся (моя тётя), средняя дочь Нина (моя мама) и младшенький сыночек Коля (мой любимый дядя Коля). Мама всплакнула, а я подумал, что зря «разворошил» старые воспоминания.

- Только, Саша, я тебя очень прошу, как мать, как старший по возрасту и по званию, - строго сказала мне мама. – Никому никогда не рассказывай о дедушке. Не надо. Придёт время и всё станет на свои места, папу обязательно очистят от навета и клеветы, и ты узнаешь, каким чудесным это был твой дедушка. Ты можешь смело гордиться им, он никогда не был «врагом народа», наоборот, он любил людей и переживал за их жизнь и судьбу так, как никто другой.

Я перевёл дух и впервые за всё время пребывания дома подумал, что «на гражданке» совсем не так всё просто…

В пятницу 27 октября 1972 года под мерный шорох мелкого дождичка, кутаясь в папин домашний байковый халат, я «тихо взбунтовался» и вечером заявил родителям, что не намерен больше сидеть дома, что намерен «пройтись по моим друзьям». Я постарался заявить это достаточно твёрдо, но не обидно для родителей и был несколько удивлён их реакцией.

- Я думал, что ты взбрыкнёшься и убежишь на улицу ещё в среду, - сказал папа и добавил… - Проспорил, ты как всегда, права, - сказал он маме и подставил свой лоб для «щелбана».

Мама шутливо слегка и ласково щёлкнула ему по лбу и сказала, что тоже ожидала скорого «бунта на корабле, но как всегда он оказался неожиданным». Она и папа строго потребовали от меня клятвы, что я не буду поддаваться на уговоры выпить, пойти в какие-нибудь сомнительные компании или участвовать в каких-нибудь «сомнительных мероприятиях».

Мама и папа не сказали мне, что они подразумевают под понятием «сомнительные мероприятия», но заявили, что я и сам всё понимаю, потому что я воин, матрос Балтийского флота, а на флоте существует, как они слушали, закон: «Моряк флот не опозорит». Я не стал им говорить первую часть этого флотского закона, в соответствии с которой «Моряк всё пропьёт, но флот не опозорит», всё пропивать я и сам не хотел.

Воспользовавшись кратким перерывом в дожде, мы все вместе сходили в городской дом быта и сфотографировались в фотоателье на память. После этого я, прыгая между луж, быстро сбегал в дом Вовки Муравьёва («Мурочкина») на улицу Строителей и узнал от него, что завтра к вечеру приезжает Валя Архипова, она училась в техникуме в другом городе.

Вовка Муравьёв и его сестра Валентина с радостью приняли меня, попытались усадить за стол, но я «отнекался», потому что обещал родителям «сбегать одна нога здесь, другая там и обратно».  Мы договорились встретиться завтра и пойти все вместе на танцы в городской дворец культуры.

- Кстати, - сказал мне Вовка Муравьёв, - я тебя с женихом Архиповой познакомлю.

Моей первой реакцией было: «Ну, уж нет уж! Хватит мне потрясений!», но потом я «здраво рассудил» и согласился.