ВЕРА 16

              Под особым литером. Всеобщий психоз." Волочаевка, малиновые погоны.
                "Твой портретик есть." "Подшейте мне подворлотничок..."

          Несмотря на боль, повышенную температуру и обметенную страшной ангиной глотку, парень решил скрыть болезнь - из опасения, что его могут вернуть и отсрочить призыв. Он с трудом разговаривал, не мог нормально питаться, боялся расслабиться, старался в меру сил мобилизовать свои внутренние ресурсы. Ему очень не хотелось отстать от своей команды и сверстников, с которыми ранее успел познакомиться в военкомате и на медкомиссии. А тут еще в городе, во дворе военкомата, кто-то пустил слух, что 16 команде прямой путь в радиотехнические войска. Надо было держаться, и он держался, как мог.               
          Неразговорчивым офицерам из сопровождения не было до него никакого дела; никто из них не обратил внимания на его неважное самочувствие, и Пашка через короткое время уже занял место в вагоне воинского эшелона, который, набирая скорость, отстукивал версту за верстой на долгих перегонах, направляясь на Дальний Восток. По бокам длинного состава и за последним хвостовым вагоном,  словно белое кашне, трепыхался и закручивался метельный шлейф.
          Согласно ежегодному приказу о призыве в армию гражданских лиц на срочную службу в ряды вооруженных сил, распоряжением Министерством обороны страны, эшелон шел вне всяких расписаний и под особым литером. По всему эшелону не было ни одной девушки или женщины-проводницы - к единственной роли  истопников, допускались только мужчины-проводники. В пути не раз менялись локомотивы и бригады машинистов. В городах и на крупных станциях, прибывший состав подолгу становился на запасные пути, чтобы пропустить скорые поезда.
          Фаршированного гуся товарищи по купе помогли ему растерзать сразу же, как только отъехали, под тайком пронесенные горячительные напитки. На верхней полке загулял сквозняк, щели обметывало бахромой белого инея. На целых восемь суток растянулся путь до Хабаровска. За это время горло его очистилось от гнойничков, помогло и полоскание… водкой, которую призывники ухитрялись добывать на станциях всякими неправдами. Водку, в целях маскировки разбавляли томатным соком и пили в открытую - напиток носил название “Кровавая Мэри”. Проходя мимо, офицеры и сержанты подозрительно поводили носами – запах спиртного и перегар стойко витал в воздухе. 
          Зачастую бутылки с водкой отнимали вояки  и кололи “злодейку с наклейкой” тут же об рельсы, неподалеку от тамбура. Вечерний звон - жалобный стон! Невольно вспомнился герой кинокомедии в исполнении Юрия Никулина: - “Поллитра?.. Вдребезги?.. Да я тебя!!!” Подобное творилось почти у каждого вагона. Хрупая, бились одна  за одной поллитровки, дезинфицируя пути. Впрочем, не все: что-то и оседало, ловко засунутое за пояса команды - им тоже хотелось как-то скрасить дорогу. В одной из таких вылазок Пашка, переменив тактику, поступил более расчетливо: направился с ценным грузом почти до головы состава, нырнув  под  вагон на противоположную сторону. Пробежав по шпалам к своему  купе в хвосте поезда, стукнул ладонью по стеклу. Ребята мигом открыли верхнюю створку окна, благо еще не закрытую на “зимнее хранение” и приняли содержимое сумки.
         …Горнист уже протрубил сбор, колеса дрогнули, и хотя календарная зима еще не наступила, за окном вновь потянулись убеленные выпавшим снегом необозримые пространства Транссибирской магистрали. В эшелоне была полевая кухня, штабной вагон с рацией и даже врач. Павел впервые отведал блюдо из сушеного картофеля - на вид студенистая серая размазня. Не равнялись с домашними и приготовленные на ходу поезда, каши.
          Сопровождающие могли теперь расслабиться; к тому времени на стоянках почти прекратились набеги на ларьки и магазины - деньги у ребят закончились. Путь в неизвестность требовал, очевидно, какой-то разрядки для молодых парней. Где-то под Читой призывники превратились в сущих оборванцев: новобранцев в вагоне захватила эпидемия безумия - начали рвать в лоскуты друг на друге одежду и шумно, с хохотом отплясывать в неописуемых лохмотьях.
          Никакие  попытки и окрики: “прекратить безобразие!” - уже не могли остановить разгул распоясавшейся вольницы. Непреднамеренное варварство с приведением в негодность цивильной одежды говорило о том, что парни окончательно порывали с прошлой гражданской жизнью. Спонтанно вспыхнув в одном из купе, дикая оргия, подобно подожженному бикфордову шнуру, распространилась по всему эшелону. Общий психоз поразил всех поголовно - некоторым особое удовольствие доставляло обращать в клочья дорогие костюмы, в которые опрометчиво обрядились более состоятельные ребята, с треском рвать иные приличные вещи. Многие разгуливали по вагонам в располосованных по швам брюках и рваном трико. Никто не обижался и не протестовал - вакханалия к вечеру сошла на нет. Тепловоз, врубив мощный прожектор, пробивал ночную тьму и несся на полном ходу сквозь снежные вихри в зиму, первую Пашкину и его новых друзей, армейскую зиму. 
          В морозный ветреный день их высадили в Хабаровске. Полураздетых, трясущихся от холода и в немыслимом тряпье, усадили в крытые серым тентом трехосные автомобили и доставили в Волочаевский городок. Затем повели в баню, переодели в новенькую военную форму и разместили по казармам. Курсанты-выпускники в малиновых погонах, петлицах с эмблемой мотострелковых войск, сидя на кроватях, пришивали сержантские лычки к погонам и, умудренные нелегким опытом учебки, с жалостью поглядывали на молодое пополнение:
        - Салажня, хлебнете здесь горького под завязку, не только фунт лиха - небо с овчинку покажется! Но ничего, обомнетесь, пороху понюхаете, настреляетесь вдоволь. Да, вот еще что: не бойтесь гранат - они ведь ручные... “Вот тебе и радиотехнические”, - разочарованно подумал Вербин, и ни за что бы не поверил, что некоторые из этих младших командиров не сегодня-завтра полягут убитыми или будут ранены в мартовских боях за остров Даманский.
          В проходе по центру казармы кто-то из служивых в окружении нескольких слушателей небрежно терзал струны и пел под гитару. Пашку невольно потянуло туда. Выдержав приличную паузу и прослушав для приличия гитариста, он попросил у него семиструнную. В окружении переглянулись с явным неодобрением. Но большинство поддержало - “пусть споет”. Ему протянули инструмент и потеснились на кровати. Пройдясь по струнам, Пашка подкрутил колки, настроив гитару на нужный лад, и опробовал несколько аккордов. Считая нотную грамоту чистой формальностью, хотя и зная поверхностно ее основы, он всегда “подбирал” понравившиеся ему мелодии и песни на слух. Заметное преимущество в манере исполнения вызывало сочетание ритма, соло и басовых струн одновременно и, конечно же, собственная аранжировка. Производило впечатление применение флажолетов.
          После того как он спел нескольких песен, вокруг почти на полказармы образовалась огромная толпа восхищенных слушателей, слышались одобрительные возгласы, типа: “во, дает! Давай еще! А, можешь вот эту...” Он мог: особый фурор произвела песня “Сигнал” на языке южных славян. В ней было два куплета и на русском: “Окончил жизнь солдатскую, и вот теперь я здесь, и до сих пор в карманчике твой портретик есть. Я жду тебя уж целый час, пою тебе сигнал, из песенки, что я тебе отдал…”
          Павел не знал, что за спиной его наперебой уже “делили” сержанты, каждый норовил видеть этого парня в своем взводе, а низкорослый старшина роты Агуреков сразу негласно определил в ротные запевалы. Романтика, идиллические представления о службе вскоре обратились в шелуху и вздор и быстро улетучились. В специфически казенной атмосфере казармы довлели неистребимые запахи мастики для натирания полов, гуталина от сапог и “аромата” не просушенных портянок. Кто-то неподалеку причмокивал и храпел, доносилось тяжелое сонное бормотание. От постоянно хлопающих входных дверей несло резким запахом аммиака и нечистот из ротного на десять посадочных мест нужника.
          Капкан серого каменного мешка военного городка захлопнулся за вновь испеченным курсантом на долгих полгода, а точнее, на пять с половиной месяцев. По росту Пашке достался РПК - ручной пулемет Калашникова, с фигурным деревянным прикладом, длинным стволом, металлическими рогами-сошками и магазином-рожком на сорок патронов. Жесточайший распорядок дня не давал времени расслабиться - каждая минута была на учете и неукоснительно регламентирована Уставом внутренней службы. На личное время отводился всего один час перед отбоем - побриться, у кого росла щетина, почистить сапоги, подшить свежий подворотничок и успеть написать коротенькое письмо.
          Белке в колесе было не в пример легче - та хоть могла иногда произвольно останавливаться. Ранний подъем, зарядка, шагистика на плацу под барабанный бой, конспекты в учебном корпусе, навыки пользования химзащитой, тактика на местности при полной выкладке в ремнях амуниции (теперь это зовется загрузка) и еще много чего на первых порах страшно изматывали. Как-то раз перед отбоем к Вербину подошел помкомвзвода старший сержант Федя Пионов. Он с первого появления произвел на Павла отталкивающее впечатление. Вот “губошлеп!”- отметил он для себя. Манера его речи была своеобразной, создавалось впечатление, что во рту у него постоянно перекатываются металлические или пластмассовые шарики: слова округло выкатывались из его рта и, казалось, долго еще подпрыгивали.
        - Товарлищ, курлсант, подшейте мне подворлотничок, можете пойти в Ленинскую комнату, там никого нет, - шевеля толстыми губами и надувая одутловатые щеки, произнес он, протягивая ему гимнастерку и белый лоскут подшивочного материала. Изначально наживать отказом себе такого врага было бы опрометчиво, и Вербин согласился. Зайдя в святая святых - помещение имени вождя пролетарской революции, увешанное всевозможной агитацией и включив свет, он с неохотой принялся за дело. Прежде он оторвал и выбросил в урну старый засаленный подворотничок. Придав нужную форму материи и приложив по месту, сделал несколько стежек “игла в иглу”.
          В нагрудном кармане гимнастерки рядом с комсомольским значком и другими регалиями что-то оттопыривалось и мешало. Павел расстегнул карман и оторопел - оттуда вывалилась колода порнографических карт с голыми дамами в непристойных позах. Такие карты часто предлагали мнимые “немые” в вагонах пассажирских поездов. Заскорузлая от грязи форменная ткань показалась ему змеиной кожей. Его охватило липкое чувство гадливости и отвращения, словно он заглянул в выгребную яму.
               


Продолжение: [link]http://www.proza.ru/2017/06/04/714[/link]