ВЕРА 17

      
      Где вы, офицеры? Стон земли. Ночные стрельбы и обкатка танком. Куча мала. Старшина Агуреков. “Сгною до выпуска!”. “Чей скелет?” “И девушка наша...”               
         
          Обжигающие ледяные ветры с Амура заставляли порой облачаться в подшлемники - при минус 17 ничего не стоило обморозить себе щеки, нос и уши, что неоднократно и происходило. От дыхания на бегу заиндевевший материал “намордника” стягивал лицо и становился точно жестяной. Офицеры, командиры взводов  в расположении роты, как небожители, почти не заглядывали  -  купринская история: видимо их поступки и умы, как и встарь, занимали место прозябание в Доме офицеров, легковесные флирты с дамами, покер, коньяк и шампанское.
          Дуэли в стране Советов были отменены… Командир третьего взвода, молодой лейтенант Орешников, за весь курс сподобился снизойти к своим подчиненным не более трех раз, а в основном отписывался методичками, которые оправлял в роту с посыльным. В полном сборе офицеры появлялись только по объявленной "тревоге" к месту передислокации части. Лямку за них с превеликим рвением и усердием, как и при последнем императоре, тянули урядники - “серая кобылка”, сержанты и старшины, чего не скажешь о командире их седьмой роты, третьего УМСБ капитане Напальченко.
          Он, по крайней мере, полностью соответствовал должности офицера, пользовался уважением и редко отлучался из казармы. Холостые, кто не имел семьи, проживали в общежитии и днем находились при штабе, куда курсанты за редким исключением и носа не совали, кроме вступления в караул, на почетный пост № 1, к полковому знамени.       
           Через месяц, отстреляв по три патрона, приняли присягу на верность Родине. Каждый воин дает эту клятву один раз в жизни - отныне парни не принадлежали себе, а в большей степени государству, вручившему им оружие на его защиту. Вторично присягают в двух случаях - либо предатели, перешедшие на сторону врага, или при эмиграции в чужую страну: духовные эмигранты здесь оставлены за скобками.
          …По периметру будущих траншей, надев стеганые телогрейки цвета хаки без воротников, жгли по ночам бурый уголь - мерзлая неподатливая земля несколько оттаивала: кайлили и выбухивали её на глубину почти под четыре метра. Теплая ватная телогрейка для солдата вещь незаменимая и о ней стоит упомянуть особо, она не сковывала движения и специально выдавалась для выполнения тяжелых работ в любых условиях, в том числе и боевых. На капониры или окопы такие траншеи не годились, скорее, смахивали на братские могилы. Трудотерапия - наука в обороне вгрызаться в землю. Пашке порой казалось, что она стонет от боли и нанесенных ей глубоких ран. Находясь на дне траншеи, он услышал наверху скрипучий голос старшины.
         - Ну, как вы там, кроты - еще не докопались до центра земли, магма не обжигает? - с издевкой произнес он.
         - Нет, товарищ старшина, а вот скелет откопали, - вступил в словесную перепалку парень из Исилькуля Володька Трофимов.
         - Чей скелет, курсант?
         - Неандертальца, кого же еще!.. С каменным топором. Череп пробит. Миллион лет тому назад, еще до Адама, держал здесь оборону. Потные, в заиндевелых телогрейках землекопы рассмеялись.
         - Ну, шутники, если не добьете норму, останетесь без ужина, - обрадовал он, уходя.
           Вербин поднял голову - увесистый кусок мерзлой глины, упав, рассек ему бровь и чуть не повредил глаз. Заструилась кровь. При помощи ремней-помочей курсанта извлекли из ямы-траншеи и отправили медсанчасть. Рану обработала женщина-медичка и, подав ему колбу с какой-то жидкостью, заставила окунать туда часть лица, чтобы из-под глазного яблока выходила грязь. Процедура была неприятной и долгой.
           Караулы, чистка оружия, наряды по кухне и лыжные кроссы с оружием на 15 и более километров, стали для курсантов привычным делом. Однажды познакомили с техникой - это были устаревшие образцы - БТР-152, БРДМ, БТР-40, и совсем секретная! - в то время БМП - боевая машина пехоты, что вызвала особый восторг и обсуждение всем личным составом взвода. В ней находились реактивная, противотанковая установка ПТУРС, крупнокалиберный пулемет и кабина оператора. На двухосном броневике “сороковке” их поочередно стали обучать навыкам вождения.
           Вскоре последовали поездки на полигон-стрельбище Князе-Волконское на дневные и ночные стрельбы - вели огонь по мишеням боевыми патронами из автоматов, ручного пулемета, гранатомета РПГ-7 “выстрелами” с инертным зарядом. Передвигаться на полигоне разрешалось только бегом, сержанты рвали и метали! - а вот погреться было совершенно негде, промерзшие заиндевелые блиндажи спасали только от ветра. Прорези прицельных планок и мушки оружия предварительно покрыли светящимся во тьме фосфорным составом. Колючие сине-зеленые звезды, наблюдая со своих немыслимых высот за суетой этих загадочных созданий, холодно и бесстрастно мерцали над ними. Периодически, утратив активность, земные существа залегали и начинали чем-то искрить.   
           Во время ночных стрельб негнущиеся, полуобмороженные Пашкины пальцы с превеликим трудом снаряжали из цинков магазин, чередуя: три обыкновенных патрона, один трассирующий. На огневом рубеже рядом с мишенью в кромешной тьме должна была мигать лампочка - её следовало погасить с одной очереди. Пулемет с венцом пламени у дульного среза дергался на сошках как припадочный и подпрыгивал - пунктирный веер светящейся трассы выгибало эллипсом. Лампочек не напасешься, да и кто бы их вкручивал, поэтому палили в белый свет как в копеечку. От пороховой гари свербило в носу и кисло отдавало жженой ватой.
           Не без успеха, боясь обжечь пятки, стреляли из гранатомета инертным зарядом по движущемуся макету танка: позади взметало снег - сноп пламени вылетал из трубы метров на пятнадцать. Заряды, коснувшись промерзлой земли в рикошете, проделывали замысловатые скачки и кульбиты. Заряжающий гранатомета Фирюлин, обеспечивая “выстрелы”, хотя и завязал под подбородком шапку и широко разевал рот - не помогло, он едва не оглох. Днем утюжили танком в одиночных мелких окопчиках - в бою они должны были преодолеть танкобоязнь.   
           При приближении бронированной тяжелой громадины нужно было выстрелить по смотровой щели-триплексу, залечь, переждать его проход над собой, и бросить вслед гранату. От движения жирно чадящей выхлопными газами многотонной махины вздрагивала и ходила ходуном  земля. На втором-третьем круге от страха не осталось и следа, ребята с шутками и хохотом встречали прибавивший скорость танк и успешно его “гасили”.
           На полигоне ждал ночлег в стылой, видавшей не одно поколение солдат казарме - подушки и матрацы были набиты трухлявой измичканной соломой. Обмундирование не снимали. Наброшенные поверх тонких грязных одеял бушлаты и шинели не спасали от холода - зубы, наподобие кастаньет долго выбивали мелкую дробь. Чтобы заснуть, пришлось сжиматься калачиком, подобно плоду в материнской утробе. Удобства были на улице - еще та задачка, найти местечко среди глыб и сталактитов мерзлых человеческих испражнений.
           В таком же холодном бараке-столовой кормили обедом: жидкой баландой с жалкими фрагментами капустных листьев и кусочков картофеля, недоваренной гречневой кашей с волокнистыми признаками баранины, чуть подслащенным остывшим чаем. Пребывать в подобных условиях Вербину и его товарищам еще не доводилось, но приходило осознание, что на войне, во время боевых действий, все могло быть гораздо хуже; кровь, гибель друзей, голод, ночлег в снегу под открытым небом. Солдатам той минувшей войны было не в пример тяжелее. Как ни странно, этот суровый перечень успокаивал и примирял курсанта с нелегким бытом на полигоне. 
           По окончании стрельб подогнали БТР, похожий на стальной гроб со срезанной под конус верхней частью и обтянутый поверху тентом. В его нутро вповалку с трудом уместились два взвода роты. Были рады и тому: все-таки ехать - не топать по морозу пешком. Набились до самого верха, будто селедки в бочку: образовалась дичайшая куча мала. Притиснутому грудою тел к ледяному борту Вербину изрядно отдавили ноги и помяли бока.
           Моторизованная пехота подверглась жесткому прессу и утруске. Более всего пострадали от своего оружия - оно больно впивалось в самые неожиданные места. Тем, кто влезли внутрь первыми, не повезло, они оказались внизу, им досталось больше всех. Бедолаги стонали и выли в голос, кто-то даже в пути обмочился. По приезде в автопарк городка, с охами и матюгами начали выгружаться - у многих оказались отдавленные разные части тела, а на ногах не было валенок, последний из “пассажиров” выбрасывал их наружу.
      - ...Враскоряку, царица полей, хвать тебя за ногу, через прясло! - замысловато выругался Володька Трофимов, морщась и растирая затекшую в давке ногу. На следующее утро после умывания и зарядки, как обычно, старшина рявкнул:
         - Рр-ротта-а, выходи строиться на завтрак! Шевелись, пулей на выходе! С шумом и топотом рота выстроилась в колонну у дверей казармы. В сером свете зарождающегося дня закручивала метель - курсантов в одном х/б секло и пронизывало насквозь, они, чтобы сохранить тепло, теснее жались друг к другу. Раздалась команда:
         - Рр-рот-та-а! Рр-няяйсь! Смирр-на-а! А-атставить! Ррразговоррчики в стрр-ою-у!  И снова: - Рр-рот-та-а!.. Старшина Агуреков, похожий на злобного мелкого карлика не преминул блеснуть красноречием и жестоко на сей раз поплатился:
         - Товарищи курсанты, что носы в ж - пы уткнули?! В столовую бе-его-ом, ма-арш! Кто-то из центра роты успел едко выкрикнуть:
         - Что, Огурец, накопил личный опыт?
           Заряд хохота содрогнул воздух. Агуреков дернулся как  ужаленный, и заорал на срыве голосовых связок:
         - Кто там забурел?! - выйти из строя, умник! Я все равно выясню, кто кричал и сгною до выпуска в туалете! После завтрака пять кругов по плацу!
           Ему ответом было угрюмое молчание. Несмотря на хорошо поставленный командирский голос, на древнеримского центуриона, хотя лез из кожи вон, он никак не смахивал. Радикальных мер сейчас наказать роту принять не мог, и от бессильной злобы вышел из себя - лицо перекосилось: вполне давал  отчет, что неукоснительный регламент завтрака не может отменить даже командующий округом.
           В фойе столовой духовой оркестр полка играл: “И девушка наша в походной шинели горящей Каховкой идет…” Постылая рутина учебного подразделения напрочь выхолащивала все живые ростки былой гражданской жизни, корежила свободолюбивую Пашкину душу, обращала его в безропотный послушный механизм, в живого робота. Он, хотя и не был маменькиным сынком и пацифистом, чувствовал, что его взгляды меняются - постепенно в нем нарастали внутренний протест и ожесточение.
           Особенно расстраивало Вербина отсутствие любимых книг, которых он был теперь лишен – пользоваться библиотекой курсантам не положено, и никто не знал, имелась ли она в полку. Поваляться на кровати, или присесть за столом с книгой, интересным журналом казалось ему теперь несбыточным сном. В нещадной гонке, где все расписано до минуты, времени на это не отводилось. Узнать, что творится за пределами военного городка у хабаровчан, в стране, да и мире, в целом, было невозможно. Правда, дозированную, куцую порцию новостей им регулярно выдавали в виде короткой политинформации. На всю роту из печатной продукции, сиротливо смотрелась на стенде лишь одна окружная газета “Суворовский натиск”.
           Угнетала сама мысль быть бездушной марионеткой, пресловутым “пушечным мясом” во время реальных боевых действий; вызывало неприятие смириться с фатально-краткой жизнью пехотинца, рассчитанной, согласно суровой военной статистике на восемь атак. Несмотря на повседневные трудности, выпавшие парням испытания, дружба и взаимовыручка цементировали и сплачивали структуру роты в единый живой монолит, в боеспособное подразделение, готовое решать поставленные командованием боевые задачи.
         

               
 

Продолжение: [link]http://www.proza.ru/2017/06/04/716[/link]