Детство

                Детство подарило мне очень острое и рельефное ощущение жизни. Речь идёт не о каких-то событиях, а именно об ощущении, которое я хорошо запомнил. И тогда и сейчас мне кажется, что это не просто самоощущение растущего организма, а более непосредственная связь с чем-то существующим за пределами меня, как и любого другого человека, с неким полем или энергией жизни, как таковой. Насколько я помню, с этим полем были связаны не только люди и вообще всё живое, но каким-то, возможно опосредованным, образом  даже дома и другие искусственные конструкции и механизмы. Не связаны с этим полем были только трупы. Поэтому они вызывали у меня изумление и оторопь. Я с замиранием сердца вслушивался в похоронный марш Шопена в исполнении духовых оркестров на похоронах и, когда удавалось, всматривался в застывшие черты тела в гробу. Особенно поразили меня похороны десятилетнего мальчика, погибшего от какой-то болезни. Если старики или просто взрослые люди ещё как-то могли соотнестись в моей детской голове с явлением смерти, то десятилетний мальчик казался непостижимой ошибкой. Трагедия смерти представала мне в детстве в совершенной своей наготе, ни с чем не смешиваясь.
 
                Уже взрослым я столкнулся с темой смерти в сочетании со всякими добавочными темами. Получалась фуга, в которой смерть служила контрапунктом. Чаще всего добавочной, но тесно связанной с ней, темой, являлась любовь. Но это уже совсем другое. Например, когда я работал в городишке Изюме в противотуберкулёзном диспансере в середине семидесятых, у нас лечилась девушка, у которой после травмы голени развилась саркома с метастазами. Делать что-либо было поздно, да и вообще ничего невозможно сделать в её ситуации. У молодых людей саркома очень быстро прогрессирует. На вид девушка не производила впечатление тяжелобольной и в постели не лежала. В неё влюбился другой наш больной, примерно того же возраста парень с нетяжёлой формой туберкулёза. Он закончил художественное училище и зарабатывал на жизнь клубными и прочими заказами. У нас в стационаре он написал кучу портретов этой девушки. Умерла она как-то внезапно. У неё поднялась температура, она слегла и через несколько дней скончалась. Художник не отходил от неё и, когда она умерла, пытался покончить с собой. Но за ним следили и попытка не удалась. После этого он запил и вскоре исчез из нашей больницы. Здесь любовь и смерть создают гремучую смесь. Из-за смерти всякая любовь становится потенциальной трагедией, ибо очень редко люди умирают одновременно. Но в детстве я был очарован собственно жизнью, а о любви если и знал что-то, например к родителям, то с описанным сочетанием не столкнулся. Меня ужасала смерть сама по себе, так же как и завораживала ни с чем не смешанная и ничем не разбавленная жизнь.

                Много позже Лёшка в своих снах-видениях сделал, или ему показали, смерть самостоятельной метафизической силой, разрушающей то самое поле жизни, которое я ощущал в детстве. Из Лёшкиного видения следовало, что смерть подтачивает это творческое живое поле, и если люди не найдут возможности нейтрализовать каким-то образом силу смерти, то она доконает чудесное поле, так ярко воспринятое мной в детстве. При этом, смерть в Лёшкином видении олицетворяла собой не только биологический распад, но и всякое духовное зло. В конечном итоге, если истощится сила жизни, погибнут и души умерших.