Канун праздника Пейсах

 Канун праздника Пейсах1

     «Мне сказали, мой сосед-врач, так он сказал, что у неё брали кровь, из неё тащили жилы. Вот! Девочку привезли в больницу на исследование, где мой сосед работает», – запинаясь вещал рабочим бригадир слесарей-сборщиков Василяускас, взобравшись на высокий табурет на металлических ножках. Чавкая и жуя кусок чёрного хлеба с нарезанной кубиками ветчиной, шматочки которой он цеплял остриём складного перочинного ножичка, похрустывая солёным огурчиком, он делился якобы доверительно поведанной ему соседом-врачом информацией. Часть рабочих его бригады с бутербродами, термосами и бутылками кефира «наизготовку»  внимательно слушала «свежие» новости, кольцом обступив своего бригадира. Другие остались чуть поодаль, нетерпеливо приступив к бомбометанию в организмы своих пищевых снарядов. Третьи расселись кто куда и более сосредоточенно загружались содержимым своих тормозков, не упуская, однако, текущий момент. Лишь некоторые отправились в заводскую столовую, где всегда пахло кислой капустой, жидким картофельным пюре на «машинном» масле и пролетарским духом. Йона привык и любил вкусно поесть. Он предпочитал брать с собой еду из дому: приготовленные бабушкой куриные котлетки с чесночком, свиной карбонад на косточке, жареную говяжью печёнку или какую-либо другую вкуснятину от семейного стола. Сегодня был у него вкуснейший пышный омлет с зелёным луком, произраставшим рядом с кактусом за занавеской на подоконнике кухни. Острый перчёный омлет щекотал ноздри, таял во рту и так проскальзывал в пустой желудок, что не отвлекал внимания. Пристроившись в уголке на перевёрнутой чугунной станине фрезерного станка и с аппетитом вкушая, Йона морщился, слушая ужасы, сбивчиво расписываемые косноязычным бригадиром слесарей-сборщиков заинтригованным пролетариям. Слух об изнасиловании и удушении маленькой девочки пронёсся по городу намедни, и официальная информация по радио и в «Вечорке» последовала накануне вечером. Простодушный обыватель, коим отчасти был и Йона, естественно, без задних мыслей проникся свойственным ему искренним человеческим состраданием к изнасилованной и замученной неизвестным извергом восьмилетней девочке и её убитым горем родителям. Ан нет! Далеко не все оказались столь простодушны и не так уж простым человеческим состраданием полны, как злобным инстинктивным порывом «тыкнуть пальцем» в традиционно назначенных априори виноватыми.

     История девочки, загубленной «проклятыми жидами», когда-то убившими ихнего Христа, а сегодня в культовых целях нуждавшихся в крови христианского дитяти2, удобно ложилась на подготовленное столетиями ранее и усердно возбуждаемое советской пропагандой массовое сознание сегодня. И немудрено, что наивный Йона не услышал ни опровержений кровавой клеветы, ни возражений со стороны добропорядочных христиан. Возможно, в коридорах МВД и были даны какие-то указания препятствовать провокациям или стихийным акциям против немногочисленного и разрозненного еврейского населения. Но ни в официальных СМИ, полностью принадлежавших государству, ни в костёлах и церквях никакой обеспокоенности по поводу грозящей евреям опасности не возникло, и не вылилось ни полслова. Семнадцатилетний Йона, в прошлом году закончивший десятилетку, сам не сразу раскусил ситуацию, пока тридцатилетний Абрам не отошёл от окружавших бригадира ушей и тихо, вполголоса не прояснил ему суть происходящего. Долгих объяснений не потребовалось – Йона априори «был в теме».
 
     Закончился обед. Трудящийся люд расходился по рабочим местам, и часть его была не столько скорбью тронута, как охвачена мстительной  яростью. «Справедливый гнев» был вызван чьими-то злодейскими замыслами, умело вложенными в уста бригадира, смаковавшего пикантные детали медосмотра замученного насмерть ребёнка, якобы доверительно сообщённые ему соседом-врачом, хотя о евреях, собственно, бригадир ни словом не обмолвился. Давал как бы пищу для размышлений… А народишко даже не строил догадки – безошибочно приходил к «всенапрашивавшимся» выводам.
 
     Один из передовиков бригады по фамилии Григалюнас, рослый, симпатичный на взгляд мужчина лет сорока, выловленный НКВДистами в литовских лесах, и отсидевший пятнадцать лет, как антисоветский резистент, вёл себя на заводе достаточно тихо. Но тут, проходя мимо, с горячностью жестикулируя и вращая зрачками, окинул Йону ненавидящим взглядом. Григалюнас и раньше исподтишка нет-нет да и задевал его. Резистент толковал другому передовику бригады, согласно кивавшему члену партии Рибокасу, про христианских младенцев и кровожадных жидов, продавших Литву Советам. Йона, чувствительный к выражениям национальной неприязни и возбуждённый происходящей провокацией, кинулся на Григалюнаса. Правой рукой с размаху он ударил Григалюнаса. Удар получился смазанный и слабый потому, что перекладывая шабер3 из правой руки в левую, потерялась секунда-другая и между ними оказался Рибокас. Это помешало вырубить бывшего зэка. Кроме того, длинный Григалюнас споткнулся и, падая, захватил правую руку Йоны, потащив его за собой. Упали все трое. Левша Григалюнас схватил лежавшего сверху Йону левой рукой за горло. Йона перехватил шабер в правую руку, левой придерживая Григалюнаса за плечо, мотнул головой и изо всей силы воткнул шабер в деревянный пол рядом с его шеей. Шабер был неожиданно парирован ударом Рибокаса и прежде чем воткнуться в пол, слегка поцарапал руку Рибокасу и оставил короткий резаный след на шее Григалюнаса. О, боги! Если бы не Рибокас, этим ударом Йона мог убить бывшего сидельца, выжившего в горниле ГУЛАГа.

     На шум и крики участников и наблюдателей прибежал старший мастер сборочного цеха и стал разбираться с виновниками и свидетелями драки. Йона был отстранён от работы. Сложив свой инструмент и заперев тумбу, он отправился в раздевалку. По пути в раздевалку он завернул в механический цех, чтобы напиться газированной воды из обычного автомата, какие установлены в людных местах на улицах города, с той разницей, что здесь вода была бесплатна, а доза выдавалась простым нажатием кнопки. Едва Йона нажал кнопку, появился парнишка из механического цеха. Парнишка был незнаком Йоне, но примелькался в заводской столовой, куда Йона ходил за спецмолоком, и своим развязным задиристым поведением в раздевалке. Он встал в шаге-полутора от Йоны, осклабился вызывающей ехидной ухмылкой, сопровождая презрительным взглядом все движения Йоны. «Ннну, давай пей быстрей, что ты её сосссёшь, как ***, – вдруг изрёк он, покачивая в руке бутылку из-под кефира, и шмыганул носом: – Пацаны ждут воду». Йона взглянул на парнишу и, набрав второй стакан, не торопясь продолжал пить. Он ушёл в свои мысли и не слушал, что тот продолжал бухтеть. Он размышлял о, слава богу, счастливо закончившемся инциденте, когда он сгоряча едва не убил человека, и о том, что ещё будут неприятности из-за драки в цеху.

     До окончания рабочего дня ещё оставалось немало времени, поэтому горячей воды в умывальне не было, но Йона довольно легко отмыл грязные, в чугунной пыли и масле руки. Перед тем, как приступать к работе, он предварительно загонял немного мыла под ногти, и ладони покрывались мыльной плёнкой, чтобы не было траурной каймы под ногтями, и не воняли руки тошнотворной специфической вонью, «букет» которой состоял из мельчайшей чугунной пыли, масла, абразивного порошка и берлинской лазури4. Эта вонища преследовала везде, заполняла раздевалку и битком набитый в часы пик общественный транспорт. Йона снял с себя спецодежду и обувь, сложил их в персональный металлический шкафчик и заканчивал одеваться, когда в раздевалку вошёл тот самый, что маячил у автомата газводы. Он подошёл к шкафчику, стоявшему у противоположной стенки, почти у выхода. Их разделяли четыре-пять шагов и двойной ряд скамеек, тянувшихся вдоль шкафчиков. Сев на скамейку в пол-оборота к Йоне, субъект копался в содержимом шкафчика и что-то сказал. Йона не расслышал из-за гудения включённой им самим вентиляции, но не стал переспрашивать, промолчал. Пауза. «Ты хули выёбываешься, жидяра? Вас уже сегодня начнут всех вас «делать» по всему городу, живодёров», – разошёлся уязвлённый невниманием Йоны пацан. Йона молча закрыл шкафчик и, проходя к выходу, нанёс несколько ударов и, добавив коленом в голову поникшему и выпавшему в осадок ублюдку, оставил его там.

     Следующий рабочий день начался с того, что Йону вызвали «на ковёр». В конторке начальник цеха, старший мастер и кто-то из парткома, видимо, ещё вчера опросив рабочих, проводили служебное расследование и теперь расспрашивали его, как и что там произошло, уже составив о том себе мнение. Йона рассказал о том, что в обед бригадир Василяускас распространял небылицы, которые якобы ему поведал сосед-врач из больницы, куда доставили замученного ребёнка, и что за этим последовало. Йону внимательно выслушали, задавая уточняющие вопросы, и когда пошла речь о бригадире Василяускасе, человек из парткома стал что-то записывать и переглядываться с цеховым начальством. Йону отпустили, и он пошёл к рабочему месту. Один только Абрам поинтересовался тем, что и как было там «на ковре» и рассказал, как вчера с ним беседовало начальство и вызывали других. Йону по этому поводу больше не трогали. Был слух, что Василяускас получил какое-то партийное взыскание и писал жалобы в вышестоящие партийные инстанции. Йона же в конце лета того же года уволился с завода «Комунарас» (лит. «Komunaras»).
    
     Ближе к концу рабочего дня Йону зачем-то вызвали на проходную завода. Он подумал, что новый пропуск для него готов, и вызывают получить его или что-то уточнить. На проходной ему сказали, что его ждут люди у входа. Йона вышел и увидел вчерашнего «баклана»5 в чёрных очках, не полностью прикрывающих фиолетовый фингал на багровой щеке, с разбитыми и опухшими губами, и парня, с которым знаком не был, но с виду знал кто он. Перед ним стоял известный хулиган с Лосёвки6 «Череп» (Алик Черепанов). Бледнолицый Череп с глубоко посаженными голубыми глазами на белом, похожем на череп, лице, и шапкой светлых кучерявых волос, в белой сорочке и чёрном костюме, что-то жевал и, поманив Йону рукой, тихо произнёс:
– Ты кто такой? Какое твоё имя?
– Йона, – был ответ.
– Йона, ты зачем обидел Франека? – показал Черепанов пальцем.
– Это он меня обидел, – нашёлся Йона. – И за то, что он меня обидел, я и навешал ему ****юлей.
– Надо пойти отсюда, поговорить! Пойдём! – попытался Череп взять Йону под локоток. Йона отстранился и объяснил ему, что сейчас уйти не получится, надо возвращаться в цех – работать. В те последние дни марта на заводе, как и повсеместно, советская производственная штурмовщина была в полном разгаре. Последнее звено – сборочный цех и покраска – работали в две-три смены, и Йона, как и все, «пахал» на месячный план. Договорились встретиться в воскресенье в час дня на углу Черняховки7, но без Франека. На этом настоял Йона, упрямо твердя, что иначе он не придёт: встреча не состоится.

     В погожий весенний день воскресенья они встретились на углу площади Черняховского и присели на лавочку под деревьями. Йона сразу предупредил Черепа, что вообще-то исповедоваться не входит в его, Йоны, намерения, но раз уж ему, Черепу, так это интересно, что пришёл к проходной завода и сегодня на Черняховку, то может рассказать. Такая постановка вопроса, как видел Йона, не очень понравилась собеседнику. Он с деланным удивлением выпучил глаза, выпрямил спину вдобавок к имеющемуся преимуществу в росте и сверху вниз посмотрел на Йону с якобы недоуменной улыбкой: «Ха! Ты кто такой, что блатуешь тут передо мной?» – однозначно давая понять, что Йона нарушает пацанскую субординацию и должен знать своё место. Конечно, Череп был авторитетом «на своём районе» – на Лосёвке и среди криминальных хулиганских банд города, и Йоне это было известно. Однако Йона сумел объяснить пацанскому авторитету, что сам к ним на район не ходил, «прав не качал», у Франека ничего не просил, и если б тот не блатовал, то и был бы цел. И Йона со всем присущим ему красноречием описал Черепу эпизоды у автомата газводы и в раздевалке, подчеркнув при этом, что в первом эпизоде Франека не тронул, но когда тот второй раз позволил себе смелость задирать и хамить, то пусть имеет смелость и сам себя защищать. Вмешательство и заступничество Черепа он назвал несправедливым и, подражая блатной лексике, заявил: «Он сам дважды лукнулся. За мелкого фуцина мазу тянешь? Зазоль!»8. Череп был отчего-то тих и печален, явно не в духе и не возражал. Они закурили и после паузы в несколько затяжек Череп сказал:
– Ладно, разберррёмся… Пойдём, Йонас, бухнём за знакомство!
– Йона! – поправил наш герой. – Нам попить особо не выйдет, деньжат маловато.
– Скинемся, у меня есть немного – на пузырь хватит! – процедил Череп, сделал пару шагов и, оглянувшись на идущего сзади Иону, добавил: – А там видно будет.
Йона с Черепом перешли на другую сторону проспект Ленина (сегодня пр-кт Гедиминаса, лит. Gedimino), где напротив площади Черняховского сели на втором этаже ресторана «Palanga». Заказали бутылку водки и два салата «Оливье». Под водочку хорошо пошли истории о различных приключениях своих и друзей, и уличных боях, и через рассказы об их озорстве и разухабистости Череп помягчел, расслабился, и новые друзья не заметили, как приговорили поллитровку беленькой. Нельзя сказать, чтобы наш криминальный авторитет опьянел – залить, что называется, за галстук он был горазд и умел, но в этом и наш Йона был не промах. Но кураж Череп поймал, отошёл с официантом в сторонку и пошёл звонить кому-то, чтобы подвезли денег. Йона подумал, что Череп понты колотит: мол, смотри на мою крутизну – момент, и всё будет. Тем временем поднесли ещё бутыль белой и два филе-миньон. Гуляем…! Череп вернулся к столу, потёр ладони и сказал: «Порядок! Наливай!» Так начинались хождения по кабакам, танцулькам и притонам и их нечаянная дружба.

     Слухи, клевета, пересуды, связанные с этой нашумевшей историей, не утихали в течение нескольких месяцев. После того, как вскоре был найден оказавшийся, естественно, не евреем насильник и убийца, юдофобская волна, прокатившаяся по Вильнюсу, немного затухла, но недельку спустя возникла с новой силой. Проклинания грязных жидов, заплативших большие деньги невинному сыну профессора и академика, чтобы тот взял вину на себя, однако, продолжалось недолго. Единственный сын профессора и академика, молодой, несемейный, взваливший за деньги такую вину на себя, всётаки не вмещался в ментальные представления юдофобской черни. Ей не удалось по-казацки разгуляться, и в заводской среде доходили до слуха вздохи раздосадованных люмпенов, сожалевших, что не удалось спровоцировать расправу. В городе произошли антиеврейские инциденты, однако призывы к повсеместному унижению и физической расправе своей цели не достигли благодаря тому, что еврейское население города не проживало компактно, а большинство подвергшихся агрессивному «вниманию» сумели за себя постоять.

     Больше всего Йону поразило, что люди, казалось бы, интеллигентные по всем статьям и не склонные к насилию, всё же не проявили сочувствия к своим соседям-евреям. Получив юдофобскую бациллу с молоком матери, они верили в кровавый и другие наветы, а, может быть хотели верить. Это не только помогало даже последнему подоноку и законченной мрази убеждать себя в превосходстве духовном над евреем и в праведности и выдавать себе индульгенцию, но и объединяло стаю в едином порыве. Как-то в те дни Йона с приятелем, который жил с родителями на Лайсвес Алея (Laisves Aleja лит. Аллея Свободы) в Каунасе, происходил из очень интеллигентной каунасской семьи, учился в консерватории и впоследствии стал известным скрипачом, прогуливались мимо костёла Св. Терезы. Обсуждая с Йоной ситуацию, приятель, проявлявший определённую солидарность, вдруг привёл в противовес: «Но у евреев ведь нет ничего святого!?» – «Кто сказал тебе это?» – спросил Йона. И тот ответил: «Мама». – «Скажи маме своей и сам знай, что у евреев свои святыни! Другие… За то, что их святыни другие погибли шесть миллионов, надгробными камнями их могил, эпитафиями вниз, вымощены улицы, площади и ступеньки ваших христианских храмов, а на бывших еврейских домах, в которых не так давно живут многие из вас, затёрты старые еврейские надписи». 

2017.06.12


 Примечания:

1. Пейсах (идиш) – центральный иудейский праздник в память об Исходе из Египта.
2. Имеется ввиду Кровавый навет – обвинение евреев в убийстве иноверцев (главным образом христиан) для употребления их крови в ритуальных целях.
3. Шабер – (нем. Schaber, от schaben – скоблить) – слесарный инструмент в виде заострённого с одной стороны прямоугольного стального бруска с рукояткой. Применяется для обработки (шабрения) поверхностей, пригоняемых в процессе наладки, сборки и ремонта машин.
4. Берлинская лазурь – весьма употребительная краска, представляющая в сухом виде темно-синие некристаллические массы с красновато-медным металлическим блеском, без запаха и вкуса. В смеси с маслянистыми материалами используется для контроля плотности прилегания поверхностей и качества их обработки.
5. Баклан – крим. жарг. глупый, хулиганистый, достойный презрения.
6. Лосёвка – старое название начала Вильнюсского микрорайона Жирмунай, связано с имевшим здесь участок земли генералом Александром Лосевым, одним из усмирителей восстания 1863 года.
7. Имеется ввиду бывшая площадь генерала Черняховского с памятником ему, ныне площадь В. Кудиркос (лит. V. Kudirkos).
8. Крим. жарг. Лукнуться – броситься, кинуться, соваться, лезть; фуцин – слово, имеющее в основном нарицательное значение: выскочка, простофиля, неудачник, жертва; тянуть мазу – покрывать, защищать, оправдывать; зазоль – зря, зазря.


Рецензии