2017. 05. 28. Копьёвская видовка. Таёжные клещи

Маятником летает мелодичное «ку-ку», ныряет в распадки, взмывает к вершинам скал. На верхушке высочайшего в округе дерева призывно поёт самец кукушки — слушать его никогда не наскучит. Возможно, потому в Китае кукушка числится в одном ряду с певчими птицами, у нас же оригинальное и незатейливое «ку-ку» испокон веков считается вещим и, конечно, придаёт сибирской тайге колдовской колорит.
Мы с мужем вышли на Копьёвскую видовку — самый западный панорамный утёс на границе ТЭРа (туристско-экскурсионного района). Со всех сторон сплошная тайга, птичьи трели, травные запахи — люди сюда, особенно сейчас, нечасто заходят.
Внизу ручей Столбовский Калтат, скрытый угрюмым лесом. Лишь спустившись в лощину, среди смородинника и окостенелых валежин высмотришь его родниковую змейку над светловатым гранитным песочком. Само слово «калтат» обозначает ручей в горах, сибирский горный ключ, напоминает Словарь Даля. Вода в этих ручьях студёная, вкусная, живая вода.
 Отсюда, с Копьёвской видовки, видны все окрестные скалы: долго можно разглядывать самый, что ни на есть, таёжный пейзаж, грандиозность его и сумрачность. Впереди слева направо выступы Верхопуза и Каина с Авелем. Вдалеке громоздятся Дикарь и Крепость. За ними Развалы рассыпаны — граница столбовской интрузии. Из ближнего правого лога, и это уникально, потому что с низины, обнажение высотой девяносто метров — Манская Стенка. За ней, через ручей Бабский Калтат, торчит голова Манской Бабы на длинном тулове.
Под нами пропасть, утыканная верхушками высоченных деревьев. Внизу блестящий ворон гребёт крыльями в сторону Енисея. А в небе, вдали, под ускользающими перистыми облаками парит чёрный коршун. Гребни голубоватых хребтов теряются на горизонте... Боже мой, какое счастье видеть всё это не с фотографии!
По правую руку от нас тёмный лес, глухая тайга, как и вокруг, но справа лес непрозрачно дремуч, потому что над ним висит добела раскалённый шар, глаза отказываются смотреть в его сторону выше некой отметки, за которой хлынет в зрачки жидкий огонь. Топорщатся пиками чёрноватые пихты, укрылись в логу ели, а соснам здесь тесно, темно — на этом склоне они не растут. Пихтарник по-свойски раздвигают плечами вековые листвяги. Эпические их, костлявые, узловатые ветки убраны нежнейшим зеленым пухом. Кое-где проступают шелковистые изваяния кедров, вездесущие осины мерцают матовыми потёками, светятся охапки светло-зелёных веток столетних берёз. На всю тайгу кукует невидимая кукушка, чуть отдохнёт и опять куковать принимается.
Порыв ветра, и со сгрудившихся верхушек пихт полыхнул золотистый всполох. Подхваченный, было, поплыл-полетел, да нечаянно растворился, запылив наши кружки с только что налитым чаем. Пихты цветут!
Пихта начинает плодоносить довольно поздно, лет, в среднем, после пятидесяти, когда дерево вымахало в высоту так, что макушку без бинокля не разглядеть. Но с высоты скал цветение можно увидеть. С нижней вершины видовки, если отвернуться от панорамы, макушка цветущей пихты: вот она, в нескольких метрах на уровне глаз, отделённая пропастью. Тёмные ветки оторочены загнутыми вверх светлыми мужскими «щётками», на вершинных мутовках сидят желтоватые веретёнца женских цветков, высотой с половину зрелой шишки. Надо отметить, что шишки на пихте, в отличие от других наших хвойных, растут макушками вверх, напоминая свечи на канделябрах.
Поднимаясь на видовку, я подняла сбитую ветром веточку с мужскими цветками. Ветвистые её кончики похожи на колоски: между серповидными хвоинками плотно сидят пылящие «зёрна» размером с пшеничное. После пыления «зёрна» падают, и какое-то время заметны скопления на тропинках и муравейниках светло-замшевых катышков.
Где-то в логу, заваленная на живые деревья, застонала лесина — никак мертвецу не упасть, не упокоиться... Жизнь ушла, а голос остался. Заскрипела, заплакала так, что кажется, это тоскует избушка на курьих ножках, одинокая, ждёт не дождётся хозяйку, Бабу-Ягу, и та в любую минуту с посвистом может выметнуться из чащи, сидя в ступе, проворной, как ястребок.
На видовке мы осмотрелись и привычно для этого сезона с тела, одежды и рюкзаков отловили с десяток клещей. Плоские кровососы прицепились с трав и кустарников вдоль узкой тропы, а здесь, наверху, заползли с камней, хотя желанные им маралы сюда не восходят. Скорее всего, на десятки метров над травой клещи поднимаются, паразитируя на бурундуках — природных хозяевах вируса клещевого энцефалита. Бурундуки по камням лазают виртуозно, скалы для них — естественное продолжение земли. 
Раздавить хитиновый панцирь таёжного клеща пальцами не получится, но их вполне можно с себя собрать и откинуть подальше. Чёрные, они хорошо видны на светлом, а оранжевые ободки на конце щитка — кожистые складки для будущего мешка под кровь — сигнализируют об их присутствии на тёмной ткани. Даже попав на тело, клещи не торопятся, ползают, выбирая для прокола понежнее участок, так что времени осмотреться и собрать паразитов обычно достаточно. К тому же их вполне можно почувствовать на теле и прекратить опасные провокации. Интересно, что у этих членистоногих нет глаз, но отменное обоняние и термочувствительность — в засаде они, трёх-четырёхмиллиметровые, чуют людей и животных за десяток метров.
От клещей неплохо защищают аэрозоли, однако самое верное средство защиты в среде обитания клещей — регулярная вакцинация: выдернул из себя «нападанца», выкинул и забыл. Впрочем, если идти на Столбы по широкой центральной дороге, не подходить к траве и деревьям, то «схватить» клеща попросту негде — ниоткуда они не появляются. Но возможна встреча в маршрутном автобусе, где они предаются кочевьям в поисках «более горячей крови». Попав с походной одежды в квартиру с домашними животными, клещи тут же примутся их выслеживать и потеряют к вам интерес — у животных температура тела выше, а энцефалиту они не подвержены. Ещё не менее месяца наши самые опасные членистоногие будут назойливы, но уже в июле об их присутствии можно напрочь забыть — сезон охоты половозрелых особей прекращается. 
Возвращаясь, мы заскочили на утёс Моховой, что находится на той же тропе недалеко от Копьёвской видовки. Отсюда не видно скал, однако в пропасти под ногами густой океан, и волна накатывает на волну классическими силуэтами голубоватых гор. Они теряются в мареве белёсого окоёма, плывут, кажется, в бесконечность. Мне удалось насчитать с Мохового девять гигантских валов-хребтов, видимых невооружённым глазом. В этом уединённом месте хочется раствориться в таёжной безбрежности, приобщиться вечности и покою. И тогда уходишь совершенно счастливым, благодарным за то, что родился и выпало тебе счастье, проживая в крупном городе, в любой день любоваться сибирской тайгой.
Уже на лалетинской дороге я задержалась возле шатра цветущей черёмухи. В её ветвях колдовал соловей, сыпал трели, щелчки, раскаты, казалось, ни разу не повторялся — так и не удалось мне разглядеть крошку-певца среди зелени и цветов, хотя был он где-то над головой.
Отцветает в долине черёмуха, но следом вскипает тоже душистая яблоня ягодная. Набрала цвет боярка и бузина. На солнечных местах покрывается ароматнейшей пеной невысокий кустарничек таволожник.
Трава вдоль дороги в незабудковом бисере, чуть поодаль раскрыл жёлто-зелёные зонтики рослый молочай. Тут и там вспыхивают первые жарки. По берегам Лалетины, особенно на глинистых припёках, словно меховые, серебрятся мелкие шарики — вызрела мать-и-мачеха. Доцветает калужница у воды — весь месяц была она примой долины, сияла пронзительно-жёлтым, среди зелени маячила издалека.
За кордоном Лалетино поджидала новая встреча. Муж призывно машет рукой: у дороги, прямо в кормушке, укреплённой на обрубке вывороченного со склона дерева, кормится необычная гостья, напоминающая домашнего хомячка — полёвка лесная. Симпатичный рыжеватый зверёк, тонированный в цвет лесной подстилки. Необыкновенно многочисленный грызун, но его редко удаётся понаблюдать, обычно они осторожны — впервые встречаю полёвку в кормушке, да ещё среди бела дня. Полёвки — ночные животные и кормятся тоже ночами, видимо, близость лакомства поборола страх. Она сидела комочком на задних лапках, спешно жевала жёлтые зёрна пшена. Вокруг лежали семечки подсолнуха, но мышка выбирала именно злаки. Странная полёвка, привыкшая к людям — мы на расстоянии пары шагов спокойно стоим, она не убегает, только не забывает прислушиваться к дороге. Всегда забавно смотреть, как зверюшка питается, а ещё хотелось увидеть, какой у неё хвостик. Но надвигалась группа громогласных туристов, и, не выдержав какофонии, полёвка шмыгнула в норку под этот же корень, мелькнув лысым, вполовину длины тела, хвостом.
Что ж, сбежала… Теперь долго её не дождаться, надо идти, но я как следует рассмотрела пень: молодая лиственница, в диаметре с четверть метра, пострадавшая, видимо, от последнего снеголома — свежий спил. Видать, завалили лиственку упавшие выше по склону берёзы. Половина корня осталась в земле, но две уцелевшие нижние ветки озеленились хвоей. Мужественное дерево — даже в таком инвалидном состоянии продолжает жить.
Подходит к концу прогулка, вот и парадная, красиво развёрнутая лестница, высоко над землёй, на винтовых сваях. Над головой в полнеба страусиное, с изгибом, перо с пышными бородками. Пока шагала по лестнице, любуясь каскадом свежих листьев берёз, черёмух, акаций, яблонь и американских клёнов, пробравшихся сюда из города — клёны в нашей тайге не растут, пока слушала отрывистую болтовню дроздов и пересвист пташек помельче, ветер, погоняющий облака, раскрутил и растащил небесное перо. А здесь, у лестницы, лишь листочки слегка колышутся в солнечных струях.
Поймала себя на мысли: «Какое счастье, что я такая счастливая!»

28.05.2017