Не всё золото, что блестит...

 Не всё золото, что блестит…

     Есть люди — что-то пытаются доказать. А некоторые просто сидят и наблюдают, как вода течёт в реке, как дерутся воробьи за корку хлеба. Надо и для этого находить время.
               Пётр Тодоровский


     Йона был «никто», и фамилия его была «никак». На приятельских встречах, банкетах, тусовках, когда представляли кого-нибудь гостям или знакомя на улице, говорили: «Вот, знакомьтесь, прошу любить и жаловать – Иванов – замечательный поэт, Петраускене – потрясающий художник, Сидорович – фантастический дирижёр», – и тому подобное. «А это вот – Йона!» – небольшая пауза… Йона, безусловно, был горд, что у него такие непростые знакомые и ему представляют таких неординарных людей. Но самая сочная, сладкая гордость переполняла от того, что его, такого «никто» и фамилия «никак», знакомят с такими необыкновенными людьми, и он иронично утешал себя: «Да, я не „Великий Гэтсби“! Я ценен как человек, как индивидуй, как душа – без „приставок“ и „суффиксов“…» Впрочем, он с большим интересом и умеренным пиететом относился ко всем этим с приставками и суффиксами, но более ценил в них просто людей. «Никто не хочет любить в нас обыкновенного человека», – cказал как-то походя Антон Палыч.

     Нередким было застать нашего Йону за разглядыванием карт одного из прекрасно изданных в Советском Союзе красочного, глянцевого Атласа мира, который он любил перелистывать, смакуя звучные и загадочные экзотические названия. Воображение рисовало ему дымку над раскалёнными песками пустынь Магриба или ослепительную белизну горных вершин Килиманджаро, причудливые изгибы крыш с драконами над пагодами Поднебесной и изысканность модернизма Гауди, – он и сам бы всего не взялся перечислить. В школьные годы Йона вместо того, чтобы выполнять домашние задания, читал книжки. Начинал читать две-три одновременно и редко доходил до конца. Не то, чтобы он утрачивал интерес к ним, но потому, что увлекали новые. Случалось, вспоминал, возвращался, дочитывал. Этому способствовала немалая и весьма приличная домашняя библиотека, собранная отцом Йоны Элиягу Лейбоа, и, надо признать, подборка была весьма рафинированной. Книжным червём, однако, Йона не стал, но кое-какие знания из множества прочитанного почерпнул. Приобретённая эрудиция развила и укрепила его склонность к образному мышлению, воспитав определённый эстетизм и интуицию. Эти свойства пригодились Йоне в служебных поездках, а также пришлись кстати в путешествиях, куда он отправлялся ежегодно, уходя в отпуск в интервале с конца августа по конец октября. Не имея возможности выезжать в зарубежные страны, он в полной мере пользовался внутрисоюзными служебными командировками, каждый раз выбирая сам города и регионы. В течение четырёх лет Йона исколесил, облетал и морем обошёл почти всё материковое пространство Союза, не сумев побывать лишь на Шпицбергене, Земле Франца Иосифа, Новой и других землях и островах в Северном Ледовитом и Тихом океанах. Повсюду находил он друзей и подруг, и принимали его, грех жаловаться, с гостеприимством и радушием, и сам он никому в этом не уступал, отплачивая той же монетой. Йона часто похвалялся тем, что посетил все лучшие театры, рестораны и музеи страны. Собеседники никак не могли простить ему такого превосходства и приводили какие-нибудь придуманные названия в несуществующих местах: «А вот, в городе таком-то, в ресторане этаком-вот бывал?» – «Нет!» – ответствовал Йона. Собеседники деланно поднимая его на смех: «Ну, вот, видишь? А говоришь!» – «Значит, он либо не из лучших, либо такого и вовсе не существует», – парировал Йона. Даже подвергая сомнению и употребляя для характеристики его «россказней» слово хвастовство, друзья всё-таки замечали, что он был недалёк от истины. Во всяком случае, многие его знакомые, путешествуя, шли по его следам, включая и тех, кто любым способом пытался его дискредитировать и, отправляясь в какую-нибудь «неизвестность», непременно спрашивали его советов и рекомендаций. Всем регионам Йона предпочитал Среднюю Азию, затем Кавказ и после Дальний Восток. Не желая обременять себя в путешествиях, он отправлялся в дорогу налегке, без камер, фотоаппаратов, не вёл записей и дневников, не собирал вещественных символов и сувениров, потому и документальных и предметных свидетельств его визитов, постоев и скитаний не осталось, но всё живо сохранилось в памяти.

     Йона как гражданин перманентно находился во внутренней эмиграции, «не верил, не боялся, не просил»[1], работал, что б было на что жить, поесть, попить и друзей угостить. Живя в параллельном мире, погружённый в книги и музыку, приятелей и погоню за юбками, обожая застолья, дружеские беседы и алкоголь, где всё это переплеталось, перетекало из одного в другое, дополняло друг друга и непременно одно другому сопутствовало, он не являлся активно действующим врагом существующему режиму в силу того, что был пассивен и не слишком чувствителен в политическом отношении. Он презирал эту советскую власть. Не доходя до лютой ненависти был её противником и надеялся, что империя, существующая на фальши и лжи, в которую сама свято верила, развалится к концу XX века. Он был диссидентом в прямом смысле этого слова, то есть инакомыслящим, но не борцом, не пропагандистом, и когда, бывало, в узком кругу заговаривал о её самораспаде, на него смотрели, как на фантазёра. Отличительно такова была тогда духовная внутренняя атмосфера издревле космополитической столицы Великого Княжества, где Йона впитывал лёгкие флюиды синкретизма литовской языческой и евангелической мифологий, старообрядческих представлений о «Вавилонской блуднице», и шелест ветра над горой Гедиминаса[2] и Трёхкрестовкой[3] доносил до чувствительного уха шёпот Ангела Иоанну Богослову: «Подойди, я покажу тебе суд над великим городом, царствующим над земными царями, а также многими народами, племенами и языками»[4], и Катона Старшего[5]: «Ceterum censeo Carthaginem esse delendam» («Я думаю, что Карфаген должен быть разрушен»).

     Наш герой сам, не без удовольствия и должного внимания, ибо долг платежом красен, принимал многочисленных гостей, наносивших ответные визиты ему и его друзьям. Не было в году месяца, в котором не оказалось бы визитёров: однополчан, друзей, их друзей и родственников и вовсе малознакомых людей, с которыми когда-то, возможно, был служебный контакт в командировке или на отдыхе. Особенно часто приезжали пребывавшие в различной степени знакомства с Йоной и его друзьями представители закавказских республик и горские евреи Дагестана. Горские евреи приезжали к вильнюсским, посещали прежде всего синагогу, еврейское кладбище, старый город и памятные еврейские места. Азербайджанцев больше привлекал город Каунас – по их представлениям, город бизнеса (подпольного, разумеется), а один из них, бакинец по имени Рауф, повторял: «Есть только два города в Союзе: Бакы и Каунас, а в Вильне можно только спиться». Грузины, лёгкие и весёлые ребята, любили шумные большие компании, рестораны и ночные бары Вильнюса, Каунаса и Клайпеды: мало ели, много пили и обхаживали местных девушек. Среди наплыва кавказцев преобладали армяне. Они понемногу интересовались всем, ненавязчиво демонстрируя, однако, что всё им нипочём, их ничем не проймёшь, не удивишь даже в Париже, где Шарль Азнавур и другие… армяне.

     Феликс Дарбинян несколько раз в году посещал Вильнюс. Ему нравился центр и старый город, парки и зелёные предместья, рестораны и кафе «Неринга» (лит. «Neringa»), в которое он любил захаживать с уверенностью, что всегда найдёт знакомых, а если нет, то стоит подождать, и они непременно появятся. Впервые Йона и заметил его там, и, хотя они ещё не были знакомы, в «Неринге» уже известен был долговязый полноватый армянин с наклонённой вперёд головой в длинных чёрных кудрях. Ещё сильней Феликсу нравилась Лера, которую он одаривал привозимыми из Армении деликатесами и украшениями. Он не снимал гостиниц, неизменно останавливался у своей белокурой Валерии, без неё не делал ни шагу и жил с ней, находясь в Вильнюсе, душа в душу. Мадам Валерия охотно принимала подарки, страстно откликалась на его ухаживания и, похоже, ценила привязанность Феликса. Она работала в самой высокой точке родного города, была, что называется, «себе на уме» и без улыбки подшучивала, поводя чёрными бровками: «Мне видно всё, Феликс, что творишь ты в Эривани. Даже без помощи телевидения». Феликс пускал дым, улыбался и вкрадчиво отвечал: «Лера, душа моя, это так меня греет, что ты не забываешь своего бедного Феликса». Слово «бедный» ни в коем случае не относилось к характеристике его финансового состояния, лишь деланно подчёркивало испытываемые им душевные муки. На самом деле сторонний взгляд без труда мог заметить всегда туго набитый кошелёк и готовность платить по счетам суммы, которые многих ввели бы в смущение. Феликсу нравилась большая квартира Валерии в старом городе, нравилась компания её подруг и друзей. Приглашаемые Феликсом и Лерой, они собирались у неё, когда она была свободна от исполнения обязанностей метрдотеля в ресторане телебашни, где будущие любовники когда-то познакомились, воспарив над городом, в голубом и солнечном заоблачном поднебесье. Лера менялась с напарницей, если возникала необходимость, всегда подгадывала с отпуском к приезду поклонника, а тот подталкивал её, чтобы приглашала на вечера того-то и этого, и они оба блистали в кругу её друзей. Так, однажды, с одной из Лериных подруг попал туда и Йона. Феликс узнал в Йоне завсегдатая кафе «Неринга», почему-то после первого же вечера проникся к нему, выделил его из других, и Йона стал всё чаще бывать у Леры. Впрочем, удивительного ничего в этом не было: Йона обладал внутренней способностью располагать и притягивать к себе людей, сплачивать понравившихся ему в общую компанию. Положительно и Феликс почувствовал исходящий от Йоны магнетизм, стал непременно его приглашать и принимал, как своего. Так прошло несколько лет. Феликс приезжал по два-три раза в год, приволакивая воз кавказских вкусностей. Часто устраивал застолья в ресторанах и у Валерии дома, был обаятелен, хлебосолен и широк.

     С какого-то времени Чах, таково было прозвище Феликса, коим он позволял обращаться к нему только Валерии, перестал появляться в Вильнюсе. Года два его здесь не видывали. Непосредственной связи Йона с ним не имел – всегда через Леру. Был как-то слух, что Чах не женат, живёт с мамой и сыном, отнятым, однако, у родившей от него женщины. Валерия тоже пропала из виду. Случайно встретив одну из подруг Валерии, Йона узнал, что та вышла замуж за богатого француза, поставлявшего швейное оборудование фабрикам Литвы и приезжавшего по делам своего бизнеса. Лера продала квартиру и уехала к своему французу на берега пролива Pas de Calais в город Boulogne-sur-Mer[6]. Спустя какое-то время Чах появился в «Неринге» в сопровождении Лериных подруг. Йона обедал с супругой в большом зале возле подиума, когда издалека заметил в серединном проёме у фонтанчика высокий тучный силуэт (Чах – толстый) с характерно выдвинутой вперед головой в тронутых сединой крупных кудряшках. Ошибиться Йона не мог. Да, это он с женщинами. Они заняли столик в малом зале. Йона подошёл и увидел широкое синеглазое лицо, озарившееся весёлой плутоватой улыбкой. Да – это он! Оказалось, у него теперь роман с Лериной подругой. Неизвестно, как произошёл «развод» Феликса с Лерой. Предупредила ли Валерия своего Чаха о том, что у неё появился серьёзный претендент на руку и сердце, а, может, быть уехав, поставила его перед свершившимся фактом? Как бы там ни было, но ещё в их «шоколадную» пору Йона уловил неровное дыхание Лериной подруги в сторону Феликса. Нинель была крупнее статью и красивей, и Йона и сам был бы не прочь с нею позабавиться, да руки не доходили. Работа, жена, ребёнок… На сей раз Феликс жил далековато от центра, в новом микрорайоне, но проблемы для Чаха не было – он, как всегда, передвигался только на такси. Как и прежде, им устраивались роскошные обеды и вечера в ресторанах и на дому – сейчас уже у Нинель. Никто не знал, как живёт-поживает он в Ереване, ну а в Вильнюсе главный психолог-нарколог армянского ГУЛАГа Феликс Дарбинян всегда бывал подшофе. Никогда в присутствии людей и новой «богини» не вспоминал он Валерию. Лишь оставаясь с Йоной наедине, бывало, опрокидывал рюмку-другую за любимую Леру. Нинель тоже старалась не дёрнуть эту струну. Дни катились, и Йоне показалось, что Феликс в этот приезд подзадержался, хотя какая была ему разница. В очередной раз оказавшись у Нинели, Йона обнаружил там пёсика. Шелковистый коричневый щенок американского кокер-спаниеля был подарен ей Феликсом как напоминание о себе, когда он уедет. Нинель ходила с большущей сумкой через плечо, в которой среди прочего носила книги, взятые для подруг в Республиканской библиотеке, где она трудилась оператором, и сейчас принесла брошюры о спаниелях и уходе за ними. Они листали эти руководства и обсуждали состояние своих собачьих дел, а Йона, пришедший раньше условленного, не стал встревать, что-то смотрел в телевизоре: ему собачьи дела не были интересны. Краем уха он слышал, о чём говорят хозяева предстоящего вечера, но обсуждаемый ими то ли цвет автомобиля, то ли окрас собак опять же не привлекали его. А вечер, как бывало принято «по протоколу», прошёл в тёплой и дружественной обстановке. С новыми анекдотами про совок и про Брежнева, и обсуждением последних веяний мировой литературы. Все зачитывались Маркесом – на повестке была «Осень патриарха».

     Неделю спустя Нинель непременно захотела отвезти Феликса на Зелёные Озёра. Там у автобусного кольца на автостоянке в 11:00 и была назначена встреча. Солнечный выходной день, середина августа, жара. Йона первым добрался туда на городском автобусе и встречал подтягивавшуюся поодиночке компанию. Все были в сборе, кроме самих застрельщиков выезда на природу, и, укрывшись от палящего солнца в тени тополей, ватага ждала прибытия последних. Вдруг подъехали «Жигули» цвета коррида. За рулём восседала Нинель, рядом Феликс с вечной сигаретой в пальцах и спаниель Упс на заднем сиденье. Ватага оживилась и, демонстрируя искреннее удивление и любопытство, восторженными выкликами встретила экипаж «Жигулей». По пути к лодочной станции Нинель, поддерживаемая улыбкой и каскадом мимики и жестов Феликса, рассказывала, как они в складчину только что купили подержанный (в очень хорошем состоянии) автомобиль её брата, уезжающего по трёхлетнему контракту работать в какую-то дружественную африканскую страну, и по этой причине задержались. С той поры Нинель с Феликсом разъезжали по городу на броских ярких «Жигулях», однако Феликса за рулём никто так и не увидел. Не садился ли он за руль из-за того, что постоянно пребывал подшофе? Может статься, просто автомобиль не водил!? Покупку следовало «обмыть», и ватага с обеда начала полагающуюся процедуру в шашлычной на берегу озера и закончила в ресторане «Эрфуртас» (лит. «Erfurtas») далеко за полночь. Пребывая в Вильнюсе уже недели три, наш Чах изрядно поиздержался. Одна покупка автомобиля чего стоила! Покидать Вильнюс и знойную красотку Нинель он пока не спешил, а вызвал из дому подмогу в лице дальнего родственника Тиграна.

     Из сектора прибытия аэропорта вышел молодой смуглый южанин, щуплый, среднего роста, в руке «дипломат». Поводя большим, чуть скошенным вправо орлиным носом и сканируя дальние подступы взглядом влажных тёмных глаз, Тигран не сразу заметил стоявшего в стороне Феликса, машущего ему рукой, и женщину рядом с ним. По птичьему поводил головой и, оттопырив левую руку с переброшенным через неё белым плащом и чуть наклонив тело вперёд, двинулся к встречающим. Нинель после радостного объятия земляков была представлена гостю, улыбалась и, тараща глаза, в такт их «репризам» поглядывала то на одного, то на другого: как Феликс и Тигран, опустив свой «дипломат» на пол и перекинув плащ через никелированные поручни ограждения, отчаянно жестикулируют и машут руками, словно спорят. Они забавно выглядели со стороны. Высокий, широкоплечий и грузный, белокожий и синеглазый европеец Феликс и небольшой, щуплый и смуглый с чёрными, полными огня глазами сын востока стояли друг против друга, вытянув шеи и отведя плечи назад и, что в завязавшемся казалось споре, между ними нет более веского аргумента, чем обращённые вверх ладони с полусогнутыми растопыренными пальцами. После пролога с перекуром «Жигули» цвета коррида катили их к молча управлявшей машиной Нинель. Земляки в той же манере громко продолжали диалог на чужом и непонятном «тарабарском» языке. Упс забился в угол, положил мордочку на лапы, испуганно мигал и пошевеливал шикарными шелковистыми ушами.

     За ужином в квартире Нинель Тигран объявил, что он всего на пять-шесть дней – потом домой, где должен посетить важное мероприятие, в котором ждут и участия Феликса. В честь прибытия Тиграна на завтрашний день Феликс назначил поездку в Тракай. Нинель заайкала, заойкала, что, будучи за рулём, она уже вот в который раз лишается вина. Феликс поднял вверх два пальца с зажатой сигаретой: «Вай ме?» А Тигран повёл своими чёрными глазами и, выразительно растопырив полусогнутые пальцы, поднял кверху правую ладонь: «Такси зачем есть?» Сказано – сделано. И вот уже утром «Волга» ГАЗ-24 мчит их в Тракай. Вместе с ними в машине Йона, накануне вечером приглашённый в поездку. Объехав озеро Тоторишкю (лит. Totoriskiu), «Волга» подрулила к лодочной станции, где Йона, часто бывая в Тракай, брал лодку напрокат. Ему, как завсегдатаю, из года в год подбирали одну из лучших вёсельных шлюпок без документов и предварительной оплаты. Йона знал досконально эти озёра, мог без устали сидеть на вёслах весь день и никому их не уступал, огибая острова и минуя берега по сотне раз пройдённым маршрутам. Экипаж шлюпки прошёл от лодочной станции вдоль берега до узкой мелкой протоки под мостиком, соединяющим её берега улицей Караиму (лит. Karaimu), и, выйдя протокой из-под мостика в озеро Галве (лит. Galve), повернул в сторону Тракайского замка. День получился очень насыщенным. Нинель с Йоной водили гостей по лабиринтам, башням и княжеским палатам, показывали казармы, конюшни и пороховые погреба, верней сказать, то, что от них осталось. Феликс тоже направлял взгляд и слух Тиграна, дополнительно комментируя на армянском: он здесь бывал дважды. Потом обходили вдоль берегов акватории соединяющихся озёр Лука (лит. Luka), Нереспинка (лит. Nerespinka), Скайстис (лит. Skaistis) и Галве, причаливали к островам, прыгали с причалов и плескались. Наконец все подустали, проголодались и решили поворачивать к лодочной. Пора поесть.

     Ресторан находился неподалёку, и после пешей прогулки по Караиму, центральной улице городка, компания в четверть седьмого стараниями Йоны (его здесь знали и музыканты, и официанты) заняла один из лучших столиков в зале – напротив сцены, где с восьми часов вечера играл квинтет исполнителей. Столик, разумеется, выбрали не в первом ряду: чтобы танцующие не задевали и было легко пройти к нему, никого не тревожа. Ресторан «Галве» (лит. «Galv;») был популярен среди жителей столицы и зарекомендовал себя очень даже недурственной кухней. Самым востребованным блюдом были печёные караимские пирожки «кибинай» с крупно рубленной бараниной, курдючным салом, луком, чесноком и специями. Их трескали в ресторане, брали в дорогу и заказывали с собой на дом. До половины восьмого ресторан заполнился под завязку, музыканты расставили стулья и пюпитры, включили аппаратуру и налаживали качество звука. Нинель с наслаждением пила Саперави, мужчины лакали горькую, стол был полон закусок – всего понемногу. Феликс любил «сделать красивый стол»: «Пусть несут…!» Оглядели публику. Никто женского полу не привлёк внимание, да и свободных девушек-женщин не было: всё попарно или непонятно. Лишь за одним двухместным столиком у стенки ужинала пара девушек. Йона приметил их сразу, как только они переступили порог, и официант отвёл им столик. Заиграла музыка, публика закружилась, заскользила, затряслась: кто попарно, кто группой и даже поодиночке.

     Тигран, пошмыгивая орлиным носом, неловко пытался скрывать свою сексуальную озабоченность. Как всякому в то время молодому голодному кавказскому мужчине, ему грезились загадочные блондинки, которых он сумеет покорить, и они откроют ему свои сокровенные тайны, и он невидимыми чернилами запишет прекрасных наяд и нирвану любовных ласок на прозрачных скрижалях своего подсознания, и это будет утверждать и возвышать его мужское начало, его могучее мужское достоинство. Феликс, будучи гораздо старше Тиграна – бывалый и тёртый, знал и видел, и чувствовал происходившие в Тигране «суету и томленье духа», намекал, что надо бы молодому джигиту подсуетить девицу. Йона указал им на двух девушек, сидевших у стенки. Он узнал у официанта, что девчонки тракайские, встречались тому в магазине, но лично он с ними незнаком. Тигран прошёлся мимо них туда-сюда и, возвратившись, сказал, что они ему не понравились. Нинель по пути в туалет и назад тоже осмотрела сидящих провинциалок и сказала: «Обычные девчонки. Совсем себе ничего…» Йона с места не мог разглядеть туземок, однако вспомнил, что некрасивых женщин не бывает, а бывает мало водки, разлил горькую по рюмкам, подумал, что Тиграну они вполне подойдут и, подражая подвыпившим киношным гусарам, предложил тост «За присутствующихсь-сь зе-ззесь дам!». Нинель и Феликс уже успели, пока Тигран проводил инспекцию, попросить Йону: «Придумай что-нибудь! Ты же умеешь». Креститься на удачу Йона не стал, но рюмку для развязывания языка дёрнул и пошел приглашать одну из них на танец. Язык был у Йоны подвешен хорошо и свободно. Он мог извергнуться вулканом обаяния и истечь водопадом красноречия, и уговорить кого угодно на что угодно, однако не опускался до фамильярности и панибратства. Йона был эстетом, соблюдал некие табу и не говорил того, чего Заратустра не позволял…

     Подойдя к столику, Йона за минуту зацепил своей лапшою уши девушек и, пригласив светленькую на танец, стал эту лапшу ещё больше наматывать. По их произношению ему стало ясно, что они полечки. Светленькая сероглазка, с которой Йона сейчас танцевал медленный танец, оказалась на каблучках выше его. Одета она была безвкусно – в тряпки, привезённые из Польши, и пахло от неё дешёвыми польскими духами, не накрашена. Брошенный на них даже невзыскательный взгляд видел двух простушек без претензий, непонятно, какими путями попавших сюда. Но Йона, танцуя и исследуя партнёршу, мысленно раздевал её и несколько раз одевал, накрашивал и причесывал. Он обнаружил в светленькой стройной сероглазке скрытый резерв, тот женский материал, из которого можно слепить если не шедевр, то изящную поделку. Вторую подружку он рассмотрел, уже проводив партнёршу к столику. Вторая, на его взгляд, определённо не была столь достойна персонального внимания, но кто его знает… Вечер проходил складно. Тигран танцевал с отданной ему светленькой сероглазкой по имени Божена; аргументы Нинель и Йоны и, не в последнюю очередь, количество выпитой водки подняли её планку и умерили заносчивость кавказца. Йона для соблюдения игрового равновесия приглашал подружку, назвавшуюся Галиной, чтобы та не скучала и не начала разводить сложившуюся пару. Тигран всё чаще и дольше обращал взгляд в направлении Божены, томясь в паузах между танцев. Галина, попроще, постарше, и опытней юной Божены, уже успела недолго побывать замужем, развелась и училась вместе с Боженой в торговом техникуме. Она была себе на уме и твёрдо знала о мужчинах, что «всем им только одно надо». Муж сильно пил и Галину побивал, а она без особого удовольствия с ним попивала и относилась к алкоголю скорей спокойно, не увлекаясь. Видимо, не так давно его отведала Божена и сейчас закатывая глазки инстинктивно кокетничала, типа: ой, «я пью – всё мне мало, уж пьяная стала».

     Тигран и Йона приглашали девушек к своему столу. Те церемонно раздумывали, но отпив отосланного им шампанского слегка охмелели, потеплели и осмелели настолько, что когда ресторан начал заметно пустеть, они и вовсе расхрабрились и пересели к обхаживавшей их компании. Радушно встретила девушек Нинель, и её коплименты должны были показать, что их ценят, убрать сомнения, поднять настроение и придать лёгкость их самоощущению. В таком раскладе женское слово дороже мужского. Ресторан почти опустел, когда Феликс пригласил всех в ночной бар. Принесли счёт, Тигран расплатился за общий стол и, изобразив жест пятернёй, за стол девушек. Кавказ платит! На выходе уже ждал таксомотор, которым добирались сюда: Тигран договорился с водителем на половину двенадцатого. Дальше ночь закружила, замелькала, понеслась, не принося ничего невиданного и неожиданного. Тигран старался: общался и танцевал с сероглазкой, Феликс вёл рассудительную беседу с Йоной, Нинель увлекала своими женскими разговорами Галину, – все углубились в свои темы. После двух часов ночи движуха в ночном баре «Шалтинелис» (лит. «;altin;lis») начала затухать, нахождение там стало себя исчерпывать, и Нинель, почувствовав надвигающееся уныние, предложила ехать к ней и там в спокойной обстановке провести остаток ночи: всё необходимое для этого у неё есть. Тигран опять козырнул – тряхнул мошной за весь усвоенный ассортимент и гордо покидал пределы заведения, ведя за ручку Божену.

     Нинель накрыла стол в средней комнате, и стала хлопотать на кухне: чай, кофе, варенье, бисквит. Мужчины распечатали привезённую Тиграном бутылку «Ахтамара». Тракайские девушки вполголоса о чём-то посовещались на польско-тутейшеском, и Божена хотела отправиться на кухню помочь Нинель, но Тигран удержал её за руку. Нинель же сказала, что помощи не надо – она всё сделает сама, и повела в одну из боковых комнат Галину, пожаловавшуюся на усталость и критические дни, чтобы та смогла прилечь отдохнуть. Возможно, Нинель уже просто надоели эти простушки, и она вообще хотела дать отдых ушам под журчанье воды и сопение чайника в ночной тишине кухни. Тигран всё же увлёк сомневавшуюся Божену в отведённый ему покой. Йона и Феликс пустились в свои обычно пространные разговоры. Йона определённо импонировал Феликсу. Феликс с неподдельным интересом слушал разные истории из армейской жизни Йоны и описания проделанных по всей колониальной империи путешествий, служебных и частных. Йона никогда не лез, не навязывался в рассказчики, предпочитая слушать, если это было интересно, рассказы других, но и сам любил повествовать и умел блеснуть, встретив благодарного слушателя. Большинство знакомых любят рассказывать о построенных ими или купленных квартирах-домах-дачах, автомобилях, умилительно о своих собаках и кошках. Ничего не понимая, рассуждать о том, как надо и какие употреблять алкогольные напитки, когда, как, сколько и какую пить воду, что есть и чего есть не следует. Терроризировать показом альбомов личных фотографий, снимков своих кошечек и собачек именно тогда, когда не место и не время или вы не расположены их рассматривать, да ещё в сопровождении нудных и вам неинтересных комментариев. Женщины ещё о детях, но это другой, отдельный разговор – неисчерпаемая тема. Есть и другие, могущие набивать оскомину темы: история, политика, кино, но здесь уже всё зависит от качества и компетенции рассказчика. Феликс не был таким занудой. Его рассказы бывали занятны, поучительны и интересны, без хвастовства и бравады.
Нинель принесла чай, персики, виноград и бисквиты, немного посидела, отпив коньяка с чаем и, не найдя своего участия, снова удалилась на кухню, оставив увлечённых беседой мужчин. Вдруг резко отворив дверь, подошёл к столу Тигран. Он тяжело дышал, был возбуждён. Поникшее лицо выражало растерянность. Он возбуждённо и сбивчиво рассказывал что-то Феликсу на армянском. Феликс отвечал ему, местами переходя на русский. Йона молча наблюдал и понял, что у того возникли проблемы с, чего уж тут скрывать, исполнением ... То ли молодой джигит переволновался от неожиданного счастья, то ли много выпил, то ли и то и другое. Феликс посоветовал ему посидеть, успокоиться, съесть солёных огурцов, кусочек острого мяса, горчицы, наконец. Призвали хозяйку. Из предложенного меню имелась армянская бастурма и суджух, горчица и цицак[7]. Пациент в продолжение всего вечера почти ничего не ел, несмотря на свой холерический темперамент, и теперь взял немного мяса, один цицак и, корчась, подбадриваемый Феликсом, умял четверть баночки острой горчицы. Йона вызвонил такси и уже вскоре ложился в супружескую постель, утешив Хельгу неутолённой лаской, что явилось свидетельством нерастраченной на стороне мужской силы и доказательством супружеской верности.

     Воскресным утром девчонки уехали домой. Нинель, выпроводив их, легла досыпать. Армяне сели обсуждать свои расклады. Неизвестно, помогла ли горчица и чем закончилась для Тиграна та нелёгкая ночь. «Привлек ли он её к себе и обнял, велел ли обхватить себя ногами? Забил ли он заряд, и выстрелила ли пушка?»[8] Неизвестно. Как бы там ни было, в понедельник после обеда Божена примчалась из Тракай уже одна. Пока Нинель водила её стричь, макияжить, маникюрить и педикюрить к своим знакомым в дамский салон, мужчины посидели в «Неринге», походили по проспекту Гедиминаса и старому городу. Феликс показывал Тиграну вильнюсские достопримечательности. Когда же Божена предстала пред ними после чудодейственных процедур, прописанных ей чутьём и талантом Нинель (она училась заочно моделированию одежды), выполненных мастерами своего дела и оплаченных Тиграном, они от неожиданности пришли в состояние, подобное шоку. Феликс вытаращил глаза и вытянул шею, а Тигран стал лихорадочно шарить по карманам в поисках сигарет и, несмотря на безветрие, никак не мог прикурить – так (возможно, от алкоголя) тряслись руки. Тигран был сражён наповал, а Божена почувствовала себя принцессой. Этот день оказался роковым для Тиграна. Божена почувствовала свою власть над ним, и он стал рабом любви к роковой белой женщине. Она преобразилась настолько, что папа с мамой прошли бы мимо, не узнав её. Светлые с пепельно-розовым оттенком волосы стали пышными, дурацкую пролетарскую чёлку убрали с высокого лба и распустили туго собранный хвост. Теперь её волосы, свободно ниспадая на плечи, обрамляли её белое чистое лицо, и глаза на нём заиграли, как серые самоцветы, а губки, и сами по себе не требовавшие помады, кораллами алели на фоне матово-белой кожи. Отражение в зеркале словно дало ей новый импульс, подняло над собой, несомненно повысив самооценку. На очереди была поездка по магазинам: одежда, обувь, духи и косметика. В обычных советских магазинах-универмагах купить для такого случая было нечего. Существовали чековые магазины[9] (в Вильнюсе один такой был), однако это стоило уже совсем других денег.

     Прошла неделя. В пятницу вечером Нинель с Феликсом пригласили Йону на субботний обед. Время было позднее, телефонный разговор – коротким, по трубке передалась нервозная вибрация в голосе Нинель. Нервозность её, как понимал Йона, была вызвана нежеланием возиться на кухне со стряпнёй, обслуживанием гостей, потом – с уборкой и мытьём посуды, – всё это достало Нинель, которой, между тем, нельзя было отказать в гостеприимстве. К тому же, можно предположить, стала раздражать молодая женщина Божена, ставшая непременной участницей посиделок в её доме. К трём часам, как условились, Йона явился с двумя букетиками цветов. Дверь отворил Феликс. Заливистым лаем встретил красавчик Упс. Тигран сидел в глубоком кресле у журнального столика, курил, и тут же, затворив дверь, к нему присоединился  выносивший мусор Феликс, как всегда с сигаретой между средним и указательным пальцами. Йона подтянул пуфик, присел рядом и тоже закурил. Из кухни появилась Божена, за ней хозяйка, и Йона, поцеловав в щёчку одну и другую, вручил каждой по букету. Они заканчивали приготовления и, с благодарностью приняв цветы, украсили стол ожившими его вазами. Йона, перевидавший и вкусивший от жизни немало, пришёл в восторг, увидев как преобразилась простушка Божена. Он не преминул напомнить джигитам, что это он первый сумел разглядеть в ней скрытый потенциал: «Ну, я же говорил вам, что она есть необработанный, природный материал. Смотри, Тигран, теперь ты имеешь настоящий чистый «брульянт»! Теперь твоё дело – оправа…» Тигран перевёл свой печальный взгляд с какой-то неопределённой точки в пространстве на Йону, выпустил струю дыма и, перехватив его слова, тихо, понизив голос, сказал: «У меня есть бриллиант. Чистый. Надо его продать! Деньги нужны, – и после паузы: – У тебя много знакомых есть. Можешь помочь?» Феликс, молча кивая головой, как бы поддерживал затею Тиграна. В комнате, отведённой Тиграну, среди в беспорядке брошенных коробок, недавно приобретённых, с бирками и ценниками мужских и женских вещей, он достал из-под стула свой дипломат и извлёк из него малюсенький прозрачный пластиковый мешочек с сокровищем. Классической огранки камень без оправы, поднесённый к свету, к окну, вспыхнул фейерверком огней и сверкнул своей глубиной. «Один ноль восемь карат, – произнёс Тигран. – Чистый», – и протянул десятикратную лупу. Йона не был экспертом, но бриллианты в своих руках держал, видел всякие разные: и крупнее были, чем этот. Не был Йона и круглым лохом, и камень показался ему стоящим. Отворилась дверь, и Нинель позвала к столу. Из-за её плеча с любопытством выглядывала новоиспечённая «королева бала». Обедали тихо, с вином и размеренной неторопливой беседой, и Йоне показались неестественными эти размеренность и спокойствие обычно экспансивных кавказцев. «Не иначе, как здесь был конфликт до моего прихода», – подумал Йона, чокаясь бокалом вина с Нинель. Нинель казалась спокойной, но всё же в несколько резкой её реакции и движениях головы Йона уловил следы недавно утихшей бури. Однако же, за столом не чувствовалось напряжения – атмосферу вечера умело смягчал Феликс. Ухаживая за женщинами, подливая вино и вовремя делая акценты на разных отвлекающих пустячках, он сглаживал углы, не давая возникнуть каким-либо спорам, могущим возбудить противоречия. Смакуя вино, Йона размышлял о том, что обременённые постоянными немалыми расходами на гульбу и подружек – ведь не зря говаривал Козьма Прутков, что «те, которые без денег, не ездиют с дамами» – кошельки гостей быстро пустели. «Не в деньгах счастье, – вспомнил он, – а в их количестве, – говорят в народе. Счастье, – молча иронизировал Йона, – ведь было так близко, а деньги, увы, закончились». И на повестку был шёпотом вынесен кавказский вопрос: «Где взять денег?» Как часто после начального лёгкого опьянения любил повторять Феликс: «Вот теперь я начинаю мыслить иначе», так и в мысли Йоны, тьфу, ворвалась струя банальной пошлятины. Когда Йона уходил, Тигран и Феликс проводили его к выходу, и на немой вопрос Феликса уже в дверях он ответил, что непременно узнает у знакомых, что-нибудь придумает, и справился о цене. Тигран ответил, что средняя цена такого камня у них в Ереване пять-пять с половиной тысяч рублей. На этом, поблагодарив за обед подошедшую Нинель, Йона попрощался.

     Вечером Феликс позвонил Йоне домой. Поболтали. Кладя трубку, Феликс напомнил о камне и любезно просил не откладывать. Йона, до этого углубившийся в чтение инструкции по настройке цветного телевизора «Горизонт», тут же позвонил Самохе. Недели две-три Йона с Самохой не виделись. Пожалуй, с того дня, когда Самоха с семьёй переезжал после предварительно произведённого ремонта на купленную им квартиру в старом городе, а Йона помогал ему перевозить его нажитый многочисленный скарб. Йона закрутился с гостями, потом сам менял место жительства. Он переезжал с Хельгой и полуторагодовалым сынишкой в квартиру отчима в Лаздинай (лит. Lazdynai); вот и новый телевизор был куплен днём по этому случаю. Так в мелких заботах прошли те две-три недели. Самоха благожелательно откликнулся: «Ба! Да ты куда это пропал? Лавэ[10] появились?» Вопросы эти, разумеется, не требовали ответа, и должен Йона Самохе пока не был. Юмор такой специфический… Едва услышав, о чём речь, Самоха прервал Йону: «Тормози, Йончик! Не по телефону… Звони завтра, споткнёмся!» Самоха был симпатичным и обаятельным, всегда шутил, улыбался. Весёлый нрав его, особенно, когда хорошо ковалась монета, настраивал на ту же волну собеседников: с ним не было скучно. Работал Самоха, не покладая рук: с раннего утра до позднего вечера гравировал, чинил, паял, вставлял и извлекал. Его стеклянная будка занимала лучший угол в одном из универмагов города, и Самоху всегда можно было найти на рабочем месте, как часового на боевом посту. Он избегал отлучаться, ибо жаль упустить наживу, которую в любой момент могли принести люди случайные, свои же знали, что его отсутствие – это исключительный случай, и Самоха где-то здесь. Камешки, золотишко, драгоценности и украшения, краденые и награбленные, фамильные и раритетные приносили, чтобы на вырученные деньги как-то прожить, кому-то на что погулять, покутить. Ценности текли ежедневно и ежечасно в будку, в обход официальных скупок, где меньше платили и неизбежно грозило «засветиться». Вместе с тем был он «встроен» и в «пищевую цепочку», образованную челночным гешефтом с польскими обывателями[11], обеспечивая исходящий поток, добывая или помогая достать товар в универмаге, а также изделия, относящиеся к сфере профессиональных интересов «цеха». Все знакомые, которых у Самохи была масса, пользовались так или иначе его услугами, водили к нему своих знакомых или посылали от своего имени. Самоха был неглуп (скорее, умён, и частенько умело прикидывался простачком) и образован (после окончания вуза работал в конструкторском бюро предприятия, производившего электронику), общителен и создал себе обширную среду – этакую экономическую нишу, состоявшую из представителей разных слоёв общества: от профессиональных бандитов, подонков и наркоманов до учёных и людей искусства. Кого предпочитал Самоха? Неизвестно. Бытие, однако, определяет сознание. И Йона, и Самоха жили в центре города, на ближайших к проспекту Гедиминаса улицах, и были издавна знакомы. В последний год, пересекаясь в разных компаниях, как-то сошлись, приятельствовали, ходили семьями друг к другу в гости. Йона помогал Самохе переезжать в новую квартиру, куда вместе затаскивали мебель, книги и всю домашнюю утварь и расставляли по указанным его супругой местам. Потом обмывали переезд. Приятное было времяпрепровождение.

     Утром приятели созвонились и встретились после того, как Йона, предварительно заехав к Нинель, получил у Тиграна драгоценный товар и напутствие Феликса. Йона вынул камень и назвал цену. Самоха смотрел на сокровище. Его лицо выражало беспредельное счастье и благоговение, и он зашевелился и задвигался так, словно был готов пуститься в пляс. Йона был удивлён и несколько шокирован такой реакцией приятеля, видел и понимал, что Самоха как бы уже видит камень своим и вне всяких сомнений купит. Ко всем безусловным достоинствам Самохи следует отнести и такое, как осторожность. Никогда он не принимал скоропалительных решений, не гнал лошадей, не зарывался – тщательно подготавливал, всесторонне обдумывал и только затем совершал действие: делал выверенный ход. Вот и сейчас он погасил свой искренний, а, может, и деланный (кто знает?) восторг и резонно сказал Йоне: «Завтра! Завтра надо показать спецам, проверить, определить качество – завтра понедельник». С понедельника, кроме обычных работников скупки, гравёров и рядовых «слесарей» по драгметаллам, в течение четырёх дней камень показали четырём или пяти ювелирам и знатокам, последним из которых был Клотц, считавшийся самым авторитетным экспертом в Вильнюсе. Когда Клотц, изучив предмет, сказал «gut», накрыв своим вердиктом все остальные благие оценки, Самоха ликовал и торжествующе, без слов напевая что-то в нос, сказал Йоне: «Завтра, Йончик, будут лавэ». В пятницу вечером, после работы придя к будке, Йона получил шесть тысяч рублей крупными купюрами.

     Не желая таскать в кармане крупную сумму чужих денег, Йона, выйдя от Самохи тотчас взял такси, и армяне в тот же вечер получили пять тысяч. Они порывались дать Йоне какую-то денежку в благодарность за хлопоты, но Йона отказался, сказав, что взял себе пятьсот. Все были довольны и отметили результат фужером «Ахтамара». В течение недели после работы Йона с женой занимались хозяйственными покупками и благоустройством квартиры. Феликс поддерживал с Йоной контакт по телефону, их разговоры были непродолжительны. Тигран, со слов Феликса, отсутствовал – он то уехал в Тракай, то ещё не вернулся, то устал и спит, а то и вовсе лыка не вяжет. По всему ощущалось, что гости притомились. Они завязли в Вильнюсе в юбках, банкетах и долгах, связанных с непомерными расходами. Феликс рассчитывал на то, что Тигран, как курьер, привезёт помощь, побудет денёк-другой, не более. В благодарность за экстренную помощь провоцировал Тиграна на лёгкое приключение. Опрометчиво подтолкнув Тиграна завести любовный роман, Феликс не предполагал, что тот зайдёт так далеко. И просчитался… Мероприятие, на котором их ждали, упомянутое Тиграном сразу по прилёту, перенеслось помимо их задержки, и теперь выходило, что они могут успеть. Гости стали готовиться к возвращению домой, делать покупки, раздавать долги и за неделю до вылета купили авиабилеты на ранний утренний рейс Вильнюс–Ростов–Ереван. Прощальный ужин был назначен на пятницу в ресторане «Мядининкай» (лит. «Medininkai»). За столом, накрытым на шестерых, ужинали четыре персоны: Нинель с Феликсом и Йона с Хельгой (ребёнка отвезли к бабушке). Два прибора предназначались для Тиграна с Боженой, которые так и не появились. Вероятно, мешали бегавшие между парчкой чёрные кошки, да и польский гонор Божены оказался не проще армянского. Тёплый, камерный вечер пришёл к удовольствию и Хельге и Нинель. Они давненько не виделись и были в ударе, доминировали за столом, им было интересно и весело. Тигран всё же появился к концу вечера, чтобы выпить с Йоной рюмку на прощанье.

     Месяц-полтора пробежали в обычной житейской колее. Самоха успешно трудился в будке, неуклонно наращивая уровень своего финансового процветания. Йона тоже на жизнь не жаловался. Они виделись, общались, ходили в гости семьями. Однажды, изрядно выпив, Самоха даже похвастался Йоне, что выгодно продал камень польскому ксендзу в Краков - всё «путём». Скоро пришли осенние холода, и вместе с погодой Самоха обдал Йону ледяным известием. Самоха вдруг объявил, что камень оказался фальшивым. Надо вернуть лавэ. Это была предъява. Это был неожиданный удар, нанесённый ниже пояса. Йона пришёл в растерянность. Он понимал, что спустя такой срок предъява, да ещё и без возврата камня, некорректна, и его дурят, но не мог ничего противопоставить, кроме доводов, казавшихся ему вполне убедительными. Ему не на кого было опереться, в то время как Самоха стал демонстрировать жуткую мутную силу, стоявщую за его спиной, стоящую наготове и ждущую команды фас!, несмотря ни на любую словесную силу убеждения. Он стал пугать примерами неизбежных расправ, которые постигают упрямых должников - у одного, знай отняли дочку… и ты давай, смотри! ... Йона считал Самоху своим приятелем, симпатизировал ему. Ему в голову не могло прийти, что Самоха может его подкосить, сделать ему подлость. Сейчас он понял, кого предпочитает Самоха из своего окружения. Йона всегда был парнем не робкого десятка, но тут забоялся. Боялся не тем животным страхом за себя, что изобьют, изуродуют, убьют, не той трусостью стал объят и пронизан, когда душа в пятки ушла, когда человек становится жалок, презрен и безропотен. Йона боялся огласки, опасался, что узнают на работе, тревожился за семью. Он понимал, что придётся откупаться: от милиции или от Самохи, или платить за помощь. Он отдал ту тысячу, которую наварил на продаже и стал тянуть время. Хельга с сыном готовилась улетать на зиму к маме в Ростов-на-Дону, и Йона, относившийся к этому без одобрения, сейчас стал исподволь ненавязчиво способствовать их скорейшему отбытию. Он опасался, что Хельга узнает, тревожился за их безопасность, стремился быстрей вытолкнуть их из атмосферы нагрянувшей беды.

     Однажды, когда Хельга с сынишкой были на прогулке, Самоха с братками приехали на двух «Жигулях», вытащили Йону из дому и вывезли в лаздинайский лесок. Стали пугать и угрожать, и Йона обещал часть денег через неделю, надеясь на помощь армянских приятелей. Потом отвезли назад, к дому, и ждали от Йоны двух сотен рублей у входа в ресторан «Эрфуртас» (лит. «Erfurtas»). За те две сотни Самоха там «накрывал поляну» в благодарность браткам за мазу. Наконец семья улетела. Йона стал «кормить их завтраками», перестал отвечать на звонки домашнего телефона и открывать дверь. Его стали ловить, вытаскивать с работы, а он опять «кормил их завтраками». Приезжали какие-то вообще непонятные, посторонние личности, каким-то образом прознавшие ситуацию и пытавшиеся поживиться на дурачка. У Йоны создалось впечатление, что они действуют без ведома и санкции Самохи. Один из них – какой-то Самохин шестёрка, которого Йона разок видел у будки, приезжал на красных «Жигулях» трижды, вызывал его с проходной, пил водку из горла прямо за рулём, предлагая хлебнуть Йоне, и клянчил деньги, жалобно причитая: «Мне даже нечем уколоцца…». Даже при всём желании Йона не смог бы дать им денег. Сбережений у Йоны не было, квартира принадлежала отчиму. Терроризировать страхом за сына и внука маму с бабушкой и отчима? Йона бы никогда не посмел, не смог… Йона всё же никак не мог поверить, что Самоха изначально решил подставить его или что потом Самохе пришло в голову такое. Он решил, обдумывая эти дьявольские расклады, что Самоху самого кинули в Польше, тем более, что лично Самоха с камнем туда не ездил, переправил через кого-то, отдал в чужие руки, и теперь, используя обстоятельства, решил восполнить убытки за счёт небогатого Йоны.

     Несколькими годами раньше, отдыхая в Одессе и Одесской области, Йона познакомился с Зиновием Моисеевичем, старшим его на семь лет, и с его друзьями, проводившими лето там же. Они прониклись взаимными симпатиями и пару лет кряду проводили отпуск вместе, пользуясь дарами южной природы, благосклонностью темпераментных южных красоток и тем, на что способна выдумка. Однажды Йона побывал во Львове, куда его любезно приглашали к себе Зиновий Моисеевич со товарищи. Йону принимали по-царски. В гостях во Львове Йона заметил крутизну этих людей и понял их возможности, хотя догадывался об этом и раньше. Прощаясь, Зиновий Моисеевич каждый раз говорил: «Йончик, будь здоров, и пусть тебе не понадобится наша помощь! Но если что, не стесняйся! Звони! Поможем!». Йона звонил Зиновию Моисеевичу чуть ли не сразу, как пришла беда, но тот был в отъезде, и когда наконец вышел на связь, Йона ему обстоятельно поведал суть дела. Зиновий Моисеевич выслушал Йону, задал немало уточняющих вопросов и заключил:
– Слушай сюда, Йончик! Мы можем приехать завтра, но сам понимаешь, дело это хлопотное, будет стоить, а ваша сумма смешная. Мой тебе совет: напиши письмо, в котором изложи всё, как было и что происходит теперь во всех подробностях, отнеси знакомому адвокату: они знают, как и что делать, чтобы, если с тобой или семьёй, не дай бог, что-нибудь случится, открыли конверт и представили письмо в прокуратуру. Поставь сразу в известность тех, кто тебя бомбит, и дай им копию. И будет alles abgemacht[12].
– Но разве это правильно будет обращаться к ментам? – удивился Йона.
– Ты, Йончик, не бандит, не вор, ты не из этой бражки, и для тебя такое «не западло». Ну, а если что, звони! Поможем!
Йона поступил в точности так, как советовал Зиновий Моисеевич. С тех пор он Самоху больше не видел.

     Прошло почти четверть века. В приятельских встречах и попойках воспоминаниями выплывали давние знакомые и средь них одно лицо, которого никто не разглядел за мaской обаяния и благожелательности. В пылу откровений за рюмкой горячительного, немногословно намекали, не открывая подробностей, про знакомого «чертёжника», в связи со своим ремеслом имевшего дело с богатыми людьми, цеховиками, антикварами, махинаторами и спекулянтами, который бывал у них в домах и обладал различного рода информацией, связанной с уровнем их зажиточности и историей нажитого. Пользуясь своими возможностями, он шантажировал людей через промежуточных лиц и наводил на «хату» грабителей. В советские годы это можно было делать почти безнаказанно, так как подвергшиеся шантажу и ограблению никогда не обращались в органы правопорядка из-за того, что их богатства были нажиты нелегально или противозаконно. Увы, иных уж нет, а те далече… Живут и сегодня слухи, что «чертёжник» якобы являлся зачинателем, организатором «Вильнюсской Бригады» – первой и самой влиятельной организованной преступной группировки.
 
     «C тех пор, так пишут умные писатели в умных книгах, много воды утекло». Многие из тех, о ком писали в своих умных книгах умные писатели, отошедшие в мир иной, также не задержалтсь в этом мире. Остались книги, в которых живут мудрые назидательные притчи и увлекательные истории, может быть, и подобные этой.
     Девушки с годами утратили свой шарм и былой блеск, стали старухами, назойливыми и скучными, и это печально. Йона никогда не блистал, но растворился в книгах, пространстве и времени. Самоха был когда-то очень богат, в изобилии владел всем тем, что блестит и бросает на него отблеск, но растратил нажитый блеск в поисках блеска сокровищ императора Траяна, а ныне присматривает надгробья на кладбищах Святого Города и, может статься, стал таким, каким был Йона: никем и фамилия его никак.

     Не всё золото, что блестит…

2017.06.28

Примечания:

1. «Не верь, не бойся, не проси» – тюремная поговорка, получившая известность благодаря писателям Варламу Шаламову и Александру Солженицыну.
2. Гора Гедиминаса вместе с одноименной башней, являвшейся частью укрепленного замка на горе, расположенной в центре города, – символ не только Вильнюса, но и всей Литвы. Легенда гласит, что именно в этом месте великий князь Гедиминас увидел вещий сон: волк, одетый в броню, громко выл на луну. Жрецы трактовали это видение как прямое указание богов основать город в этих местах. Так и родился Вильнюс.
3. Трёхкрестовка – гора Трех Крестов, на которой язычники замучили семерых монахов-францисканцев: распяли их на крестах, а потом тела бросили в реку. В память об этом трагическом событии на горе воздвигнут памятник работы скульптора А. Вивульскиса. Трехкрестовку также называют Лысой и Кривой горой, поскольку есть предположение, что в древности здесь стояла Кривая крепость.
4. «Толкование Откровения св. Иоанна Богослова. Глава 17» Сергея Мазуркевича.
5. Марк Порций Катон (лат. Marcus Porcius Cato, для различия с правнуком называемый также «Старший», «Цензор», или «Цензорий»; 234–149 до н. э.) – древнеримский политик и писатель, известный как новатор римской литературы и консервативный борец против пороков и роскоши. Широко известно постоянно повторяемое им высказывание «Карфаген должен быть разрушен!».
6. Булoнь-сюр-Мер (фр. Boulogne-sur-Mer) – город на проливе Pas de Calais (Па-де-Кале) на севере Франции. Находится в регионе О-де-Франс, департамент Па-де-Кале, округ Булонь-сюр-Мер. Крупнейший рыболовный порт Франции и второй по численности населения, после Кале, город департамента Па-де-Кале.
7. Бастурма – вяленая вырезка из говяжьего мяса, блюдо в кухнях стран Кавказа и расположенных на территории бывшей Османской империи. Суджух – один из традиционных видов колбасы у тюркских и ближневосточных народов. В период Османской империи это блюдо получило широкую известность у арабов, греков, армян, болгар, сербов, хорватов, боснийцев и македонцев. Цицак – практически обязательный атрибут армянского праздничного стола, в переводе с армянского «перец», но не любой, а именно такой перец! Он длинный, тонкий, светлого зеленовато-желтого цвета… На вкус – островатый.
8. Перефразированная вопросительно цитата из «Тысячи и одной ночи».
9. Чековые магазины, в которых торговали за чеки Внешпосылторга – «своеобразную «параллельную валюту», существовавшую в СССР в 1964–1988 годах. Они выпускались только в виде банкнот, монет не существовало (бумажные чеки были даже на 1 копейку). Официально чеки Внешпосылторга на обычные советские рубли не обменивались (могли только засчитываться по курсу 1:1 при взносах за ЖСК или гараж), а курс чёрного рынка составлял от 1:1,5–2 (в конце 1970-х) до 1:3 (во второй половине 1980-х), что, впрочем, не помешало данному виду «теневого бизнеса» в Москве, Ленинграде и Вильнюсе к середине 1980-х расшириться до массового общественно-экономического явления.
10. Лавэ – Происходит от цыганского «ловэ (лувэ)» – деньги.
11. Гешефт с польскими обывателями – Из Польши привозили джинсы и майки, парики и косметику, модные ткани и вязанные вещи, разную современную обувь и жвачку. Особое место занимали дамская косметика, парики. Туда везли утюги и скороварки, кофемолки и телевизоры «;ilelis», кофе в зёрнах и чёрную икру, янтарь-сырец из Калининградской области десятками килограммов. Самым серьёзным был отток золота, камешков и валюты. По всему гигантскому Союзу шарили скупщики золота и камней. Везли из самых отдалённых уголков Сибири и Дальнего Востока, с Крайнего Севера и Средней Азии. Получая установленную переплату, заинтересованные продавцы, товароведы и директора заранее или тут же сообщают о получении нужных товаров, и придерживают их для «своих». Далее в «пищевую» цепочку вступают служащие и сотрудники ОВИР МВД, билетные кассиры, проводники и начальники поездов, пограничники и таможенники, бесплатная советская медицина. Товар, привезённый из Польши, сбывался соседям, сотрудникам, знакомым и знакомым знакомых, перекупщикам, торговавшим на рынках и знаменитых вильнюсских «толкучках». Небольшая часть одежды попадала в комиссионные магазины. Тут в «пищевую» цепочку подключались администрация рынков и милиция, совершавшая набеги и рейды поимки спекулянтов. Обобщая, вступила в действие теневая система – вторая экономика.
12. Alles abgemacht – нем. «всё кончено, решено».


Рецензии