Кузнец и смерть

В деревне орали петухи. На их крики отзывисто лаяли собаки, со дворов тянуло тёплым, спокойным духом хлева, из сельской церкви ветерок порою доносил аромат ладана, заставляя креститься во дворах селян. Мельница у реки на отшибе деревни хлюпала журчаще водой на колесе, жернова уже не вращались и дочь мельника, дородная девка в сарафане подметала двор, ругаясь на суетливых кур ещё не спрятавшихся по закату в катухе. В кузнице стоял ритмичный звон, цаканье молотка, удар молота, скрип горячего железа на наковальне – кузнец заканчивал работу, бить железо ночью он не хотел, чтобы не пугать детей в деревне. Он отпустил подмастерье – худого рыжеволосого мальчишку, младшего внука повитухи и вышел во двор, вытирая изъеденные окалиной руки прокеросиненной тряпкой. Ночь подступала глухая, луны не было, но бархат тёмного неба густо усыпали звёзды, разноцветно помаргивая. Кузнец думал о делах на завтрашний день. Нужно было наточить косы и серпы, он уже прикидывал, с кого что взять за работу, как вдруг вспомнил, что ещё третьего дня его двоюродный брат принёс свою косу и два серпа на поправку. Чертыхнувшись, кузнец сплюнул и вернулся в кузню.
Точило плавно огрызало металл, чиркающий скрип сопровождался порою искрами, кузнец крутил точило педалью под ногой, словно прялку, дверь в кузню он не закрыл и сейчас, стоя к ней спиной он почувствовал сильный порыв ветра, ворвавшегося в дверь и обдавшего его холодом.
«Рановато для зимы» - успел подумать кузнец и не выпуская косу из рук развернулся к двери. В ночном проёме стояла смерть. Свет керосиновой лампы тускло отражался от бледного лезвия над чёрным капюшоном, балахон был неподвижен, влачась подолом куда-то во двор и кузнецу показалось, что сама тьма преисподней стелется дорогой за этой немой фигурой.
Кузнец не был трусом, грехов смертных за ним не водилось, на исповедь он ходил исправно, даже собороваться ездил в монастырь однажды, перед свадьбой дочери. Но ноги всё равно сделались ватными, он опёрся о наточенную косу и увидел, что в тёмном овале капюшона помаргивают звёзды, тонкий серп месяца, словно нарисованный выглядывал снизу и кузнец готов был поклясться на Евангелии, что луны сегодня не было.
Тёмная фигура молчала, кузнец начал справляться со своей слабостью, это мгновенно откликнулось внутри него тенью надежды.
«Что ж, вот и мой черёд настал» - подумал он с какой-то отрешённой ясностью, и тут в мёртвой тишине кузницы отчётливо хихикнул ребёнок. Потом ещё раз и ещё, кузнец узнал детский голосок дочери, в нём вдруг вскипел совершенно неуместный гнев и он с расстановкой произнёс, обращаясь в пустой капюшон – «Не издевайся надо мною!»
- «Камо грядеше, человече?» - скрипуче, хрипло вдруг раздался голос из-под балахона, словно смерть говорила из всей себя сразу. Фигура величественно и плавно пересекла порог кузни, остановилась у верстака, кузнец увидел, что за спиной у смерти дрогнули крылья, чёрное опустило косу на верстак, белое поставило на него песочные часы. Весь песок в часах лежал в нижней колбе, капюшон вдруг развернулся к кузнецу и тот попятился, сделав шаг назад – перед ним словно встала глухая, плотная стена.
- «Делай то, за чем пришла, раз уж ты здесь» - севшим голосом сказал кузнец на одном дыхании.
- «Наточи мне косу, папа» - вдруг детским голоском произнёс балахон и кузнеца продрала ледяная дрожь, голос его дочери был настолько неуместен и страшен в этот миг, что он совершенно растерялся.
- «Я заплачу тебе, кузнец» - скрипучий старческий голос из балахона вдруг перешёл в кашляющий, лающий смех, казалось, хохочет целая стая псов, «у меня мало времени» - внутри часов на верстаке колбы с тихим скрипом перевернулись, поменявшись местами и незаметный ручеёк песка побежал вниз. – «Поторопись, папа!» - голос дочери был встревоженным и напряжённым.
Кузнец забыл о своём страхе. Трясущимися руками он схватил чёрное, отполированное древко косы, она казалось лёгкой, словно ничего не весила, но стоило отклонить лезвие в сторону, как чудовищная тяжесть навалилась на плечи, не в силах удержать этот вес, кузнец чуть не уронил инструмент, но как только серебристое лезвие коснулось земляного пола, тяжесть исчезла, коса весила то, что ей и было положено весить, разве что была чуть потяжелее обычной.
«Навостро, навостро, как бритву, сейчас» - бормотал про себя кузнец, разгоняя точило, не рискуя больше поднимать косу вверх, он чуть не упёрся древком в стропила кузни, держа лезвие обеими руками. Руки заледенели и покалывали, но пальцы у кузнеца были что клещи, взялся – не упустит. Смерть молча стояла у верстака, капюшон склонился вниз, к часам, казалось она наблюдает за струйкой песка, неумолимо убегающего в колбу. «Это время на работу» - вдруг понял кузнец, мешкать не следует.
Кузнец прикоснулся к точильному кругу и его тотчас же оттолкнуло от станка, над лезвием полыхнуло красно-рыжим, точило лопнуло с резким хлопком, разлетелось кусками, чуть не поранив кузнеца.
Рядом лежало прямое точило для серпов и ножей, другого инструмента у кузнеца не было, разве что вгорячую расковать кромку, но горн уже погас и он наверняка не успеет.
С ручным точилом дело пошло на лад, пот градом катился со лба, но кузнец не жалел сил, искры от бледно-серебристого лезвия вырывались снопами, ярко освещая кузницу и он вспомнил, что это точило подарил ему дед, сказав что оно заговорённое. Подарок деда определил его судьбу и вот наконец-то камень по настоящему пригодился.
Заточенная кромка светилась голубоватым светом, кузнец отточил острие, прошёлся оселком по всей длине, шагнул к верстаку и не решаясь перевернуть косу, прислонил её к металлу. В колбе ещё оставался песок, совсем немного.
- «Готово» - выдохнул он, не сводя глаз с кучки в нижней колбе.
Капюшон вздрогнул, приподнялся. Смерть окуталась серо-белым туманом, как облаком, кузнец застыл, его словно сковало железными тисками, но этот тотчас же прошло, часы исчезли с верстака, а лезвие косы вновь торчало над балахоном, на древке, потерянном в складках тьмы.
Раздался тихий стук, словно на пол упал небольшой камушек.
- «Внучке отдашь на сороковой день после родов» - ворчливым басом повитухи сказал балахон, ветер рванул так, что дверь кузни задрожала болтаясь, кузнеца охватил холод, он стоял один посреди кузницы, весь в ледяном поту, даже фартук из воловьей кожи был мокрым. В изнеможении кузнец опустился на пол и увидел лежащий у верстака кулон на тонкой цепочке, в кольце серебряной нити маленькая перевёрнутая корона держала чёрную каменную каплю, внутри камня словно мерцали звёзды и казалось, тонкий серп месяца упирается изнутри в серебряное навершие.
- «Всё хорошо, папа» - вдруг отчётливо произнёс голос дочери у него в голове, - «Завтра утром мы увидимся и так будет всегда, я с печи соскочу скоро».
На душе у кузнеца посветлело, там прятались звёзды и тонкий серп месяца над ними, как ему почудилось, нуждался в заточке.