Зашитое влагалище

Борис Родоман

ЗАШИТОЕ ВЛАГАЛИЩЕ

        Моя мать была жертвой двух абортов, сделанных задолго до замужества. Меня она родила кое-как и весьма неохотно, а когда я, четырёхлетний,  «умирал» в больнице, мои папа и мама, уже привыкшие к родительской  роли, спешно кинулись делать второго ребёнка, но у мамы не получилось. Зато теперь не надо было предохраняться.
        В детстве и юности я думал, что мои родители, достаточно пожилые, давно прекратили половую жизнь. Да я и не мог себе представить, где они могли этим заниматься. Они  никогда не спали в одной кровати и не лежали вместе даже днём и одетыми, по крайней мере, при мне. Мы жили в двух комнатах коммунальной квартиры. В первой, проходной, называвшейся «столовая», спал папа на узком диване. Во второй комнате, называвшейся «спальней», на полуторной высокой никелированной кровати спала мама, а на столь же широкой низкой тахте спал я.
        В 1951 г., когда я, 20-летний, стал студентом второго курса, в нашем домашнем размещении произошла революция. Мама со своей никелированной кроватью переселилась в «столовую», а я, получив в монопольное распоряжение письменный стол, остался с ним и со своей тахтой жить один в «спальне». Это была чудесная комната совершенно кубической формы, 3,6 м в длину, ширину и высоту. Согласитесь, что только при таких размерах кубическая комната может быть не тесной и уютной. В этой комнате я хотел прожить всю оставшуюся жизнь, но прожил только 40 лет с небольшим, что тоже хорошо.
        Своевременное выделение мне отдельной комнаты позволило  начать творческую научно-литературную деятельность, да и половую жизнь тоже. Я сразу заперся от родителей и не впускал их к себе без крайней необходимости. Приглашал девушек, мечтавших выйти замуж, и, не разрушая у них этой надежды, занимался с ними петтингом, без лишения «девственности». Интимная жизнь родителей меня нисколько не интересовала. А она была, и была, оказывается, неплохой, но закончилась плачевно. Об этом я, понятное дело, узнал от мамы в конце её жизни, когда и я был уже не молодым. Она даже говорила, что папа укладывал её на пол, чтобы был упор и лучше входило. Маме было что вспомнить, и так хотелось похвастаться.
        Мама, конечно, делилась какими-то интимными сведениями со своими подругами. Создавалось впечатление, что мой папа очень искусен в мужских делах, потому что артист и к тому же поляк, а они – прекрасные кавалеры, славятся галантностью: «Падам до ног!». Просачивалось что-то и к соседям по коммунальной квартире. Во время кухонных скандалов они кричали моей маме «Минетчица!». В СССР оральный секс считался достоянием проституток, а среди прочих людей – чудовищным извращением и преступлением. И я о существовании орала не знал до самой поздней юности. В нашей мужской школе ребята постоянно матерились и говорили «Ё*аный в рот», но я не понимал этого выражения, мне слышалось «врод» (а может быть они и сами так говорили), и я думал, что это слегка искажённое слово «урод».
        Между тем, моя мама всю жизнь страдала от каких-то женских болезней, климакс проходил тяжело, до конца жизни мучили приливы. Но это не помешало ей прожить 86 лет и два месяца без одной недели. Теперь, если и я доживу до этого возраста 24 июля 2017 г., то проживу дольше, чем моя мать и всё наши родственники. Я с нетерпением жду эту дату и тороплюсь  записать связанные с нею воспоминания.
        В марте или апреле 1957 г. мама легла в больницу. Перед операцией её спросили: «Сколько лет мужу?»  –  «Семьдесят». Приехала домой, папа сунулся в любимую дырку, а её нет! Врачи зашили маме влагалище, не только не спросив её разрешения, но даже не сказав, что такая операция существует, возможна, необходима. Советские эскулапы, далёкие от сексологии, исходили из убеждения, что мужчине старше 70 лет половая жизнь не нужна. О том, что это не так, я убедился на своём опыте – у меня сунь-вынь работало  до возраста 81 год с половиной и прекратилось не из-за импотенции, а уж как мне и на девятом десятке хотелось трахаться -- см. мою повесть "Агонда" на "Проза.ру".      
        В детстве мама рассказывала мне сказку про попугая, которому хулиганы зашили попку. Они научили его фразе «Шили, шили, да и зашили», которую он произносил очень уныло. И теперь, представьте, нечто подобное случилось с моей мамашей.
        Примерно через месяц после зашития маминого влагалища мой папа скоропостижно скончался, не имея за плечами никаких хронических болезней, никаких инфарктов и инсультов, припадков и обмороков, никаких курсов лечения и операций, кроме удаления одного глаза 19 лет назад. Так возникла красивая легенда, будто мой отец умер от навязанного ему внезапного прекращения привычной половой жизни. В эту версию можно легко поверить, и нетрудно представить это любому простому мужику. Но если отец мой был искусным любовником, то нашёл бы обходные пути, какие и я находил и нахожу даже сейчас. Так что, думается мне, не всё так просто, но какая-то связь с сексом вероятна.
        Лишившись глаза в 1938 г., мой отец ещё держался на театральных сценах до самой войны, но после неё стал культработником в профсоюзе. Злополучной весной 1957 г. он вёл драматический кружок рабочей молодёжи где-то в Мытищах. Он вкладывал в эту работу всю свою душу, да и тело, в разных смыслах слова. Там была его жизнь, его счастье. И, несомненно, девушки-поклонницы и вдохновительницы. Последний фактор я особенно хорошо понимаю сейчас, будучи в гораздо более преклонном возрасте. Папа делился с мамой своими переживаниями, но сколько-нибудь полного понимания в своей семье не получал, а я вообще его деятельностью не интересовался и, в сущности, совсем с ним не разговаривал. (Ах, вот пришло мне время у смертного одра покаяться в грехе, что мало любил и почитал своих родителей).
        На майские праздники 1957 г. я поехал в Ленинград со своей девственной подругой. Мы предавались элементам любви, романтической и чувственной, на берегах Финского залива, ещё холодного и льдистого. По возвращении в Москву утром из спального вагона я не поехал домой, а, не снимая рюкзака, отправился осматривать только что открывшуюся линию метро, доведённую до стации «ВСХВ» (ныне «ВДНХ»), где во время войны была гигантская мусорная свалка (выставка тогда не работала), а теперь, в 1957 г., было уже всё благоустроено.
        Мои родители меня опередили, они осмотрели это метро в день его открытия, 1 мая. Для нас, как и для многих москвичей в те годы, и как для меня в наши дни, открытие каждой новой линии и станции метро было настоящим праздником.
        Перед Первомаем у отца в Мытищах было праздничное мероприятие, он много танцевал, возможно, демонстрировал и свои способности в акробатике, было что-то выпито, а может быть и какой-то интим – мы этого никогда не узнаем. Но колоссальный духовный и физический подъём был. После осмотра метро 1 мая мои родители, воспользовавшись моим отсутствием, затеяли в квартире генеральную уборку. Физическое напряжение и переутомление было налицо.
        Мой ученик и коллега Владимир Каганский говорил, что мне, Борису Родоману, чтобы умереть, достаточно сделать подряд три дела из четырёх, далее  перечисленных: 1) пройти пешком или на лыжах  20 – 30 км; 2) посетить сауну; 3) выпить стакан спиртного; 4) совершить половой акт. Похоже, что и у моего отца было аналогичное сочетание.
        Я вернулся в Москву из Ленинграда не раньше 5 мая. Выйдя из новой станции метро, оказавшейся совсем рядом с моим домом, я поднимался по лестнице и встретил соседку из нашей квартиры, Наталью Степановну. Её выражение лица было каким-то странным. Она не успела произнести что-то, как я всё-всё понял…
        Мой папа внезапно почувствовал себя плохо 4 мая, лёг на кровать, мама вызвала скорую, они сделали укол и уехали, после чего мой отец умер через 20 минут. Так родилась ещё одна легенда, живучая и не кажущаяся нелепой даже в наши дни: человек умер именно от укола, а у скорой помощи есть «негласное указание» умерщвлять не нужных стране стариков таким образом.
        На похоронах моего отца было множество хорошеньких девушек! Так много, что я позавидовал  покойнику. Я уже тогда понимал, что на моих похоронах столько  молодёжи не будет. Я в этом тем более уверен сегодня. Я ничего не преподаю, а из Московского университета меня выгнали в 1984 г.
        Кроме меня и моей мамы, у гроба отца теснились только его кружковцы. Никаких «взрослых» коллег или приятелей там не было. Из крематория (Донского, тогда единственного) автобус привёз всех к нам домой. Полтора или два десятка прекрасных девушек и юношей поднялись на третий этаж и молча, вереницей прошли по нашим комнатам, совершив какой-то круг почёта. Я стоял в стороне, почти отвернувшись. Я не разделял их интересов.
         Я не питал любви к театру, а драматический театр вызывал у меня наибольшее отторжение. Меня возмущало, что на меня, на мои эмоции воздействуют такими примитивными способами. Как будто считают меня маленьким ребёнком или дебилом. Да и глухота почти всю жизнь мешала мне услышать, что говорят актёры на сцене. Но и при удовлетворительной силе звука, например, в кино и в телевизоре, я обычно не могу понять, кто есть кто из действующих лиц, что их так волнует и почему это мне должно быть интересно. Не нужен мне театр, совершенно не нужен.

        Примечание. В Википедии написано, что станция метро «ВСХВ» открылась 1 мая 1958 г., но это неправда. Я ещё не в таком маразме, чтобы забыть год смерти моего отца и множество других событий, в том числе мою грандиозную поездку на Дальний Восток в том же 1957 г.
       
        Написано для «Проза.ру» 11 июля 2017 г.

        По крайней мере, до 2 февраля 2021 г. я дожил, следовательно, прожил намного дольше, чем мои родители и все наши родственники из их поколения: уже 89 лет, восемь месяцев и четыре дня. -- Б.Р. 2.02.2021.