Бутылка ситро

   Низкий, долгий гудок пролетел над спокойной гладью рейда и растаял в зелёных, кудрявых горах. Белый трёхпалубный теплоход с алой, как порез, полосой на трубе, развернулся и взял курс на Одессу.
    Аркадий стоял на средней палубе и, щурясь от яркого солнца,
смотрел на берег: плавно за корму удалялась ялтинская набережная с переполненным общим пляжем, большим открытым рестораном, гостиницей…
   Шипение пены у борта, свеже-солёный запах моря, мешающийся с запахом металла и машинного масла, вызвали у юноши забытые детские воспоминания о давней морской поездке – ему стало чуть тревожно и радостно, как всегда в начале предстоящего пути.
   Наконец-то он покидает этот душный, пыльный и утомительный город! А впереди ещё десять дней отпуска.
   За причалом виднелось невысокое здание морского вокзала. Там два часа назад, обалдевший от толчеи и гама, он с трудом сумел вырвать в кассе один из последних палубных билетов.
   В Одессу должны были прийти на следующее утро. Закинув за плечо пиджак, Аркадий подхватил вытертый на рантах чемоданчик и направился к камере хранения. Там уже толпился народ. Коренастый чернявый приёмщик споро раскидывал по полкам сумки, узлы и чемоданы, покрикивая на нерасторопных:
-_Живенько, живенько, пополнение! Битте-дритте!
   Город скрылся и по левому борту распахнулся далёкий, переломленный за горизонт морской простор.
   На пути Аркадия расположились транзитные пассажиры в шезлонгах. Одни закусывали, другие дремали или бездумно смотрели на убегающие вдаль морские барашки.
   Верхняя палуба кишела загорающими. Жара поубавила одежды на всех, но при этом глаз поражало разнообразие: бермудские брючки, бикини, шорты, грузинские войлочные шляпы и газетные треуголки…
   Среди пассажиров Аркадий обратил внимание на пожилого мужчину, похожего на фотографию писателя Моэма. Запавший рот с выступающей нижней губой, длинный нос, но не устремлённый вперёд, а идущий вдоль лица, так, что кончик располагался ниже ноздрей, клетчатая бейсболка в тон клетчатой же ковбойке под синим жилетом, тёмные очки, которые оказались обычными, когда он снял кепи и тень от козырька пропала.
-Дед – укат! –весело подумал юноша, видя, как мужчина присел на скамью, по-американски закинув лодыжку одной ноги на коленку другой,- по нему «Парамаунт» плачет.
   Отвернувшись от мужчины, Аркадий сбросил джинсы и натянувшуюся на плечах рубашку и устроился на каком-то зачехлённом выступе. Закинув руки за голову, наш путешественник долго и нелюбопытно разглядывал праздную палубную жизнь: беготню детей, карточную игру, лениво-неспешный флирт. Наконец он закрыл глаза: в них тотчас поплыли яркие оранжевые пятна. Солнце и тёплый упругий ветерок постепенно погрузили его в мягкую качающуюся бездну, тело сделалось невесомым, сознание ушло…
   Проснулся Аркадий от озноба – в свежем волглом воздухе чувствовалась вечерняя прохлада. Палуба была пуста. Над спокойным густо-лиловым морем поблекшим апельсином висело закатное июльское солнце. Тёмные силуэты чаек, изредка взмахивая серповидными крыльями, парили на фоне лёгких начёсов перистых облаков.
   Камера хранения, куда озябший Аркадий приковылял на затёкших ногах, оказалась закрытой.
   Солнце уже утонуло в волнах, и над остывающей водой заструились нежные кобальтовые сумерки.
   В полутёмном зале ресторана, освещённом тусклыми бра, было многолюдно и шумно. Из колонок что-то играло так называемым музыкальным фоном.
   За одним из ближайших столиков сидел тот самый клетчатый мужчина с верхней палубы, похожий на Моэма. Там было свободное место, и Аркадий поспешил его занять.
   На столе стояли маринованные маслята, початый лангет, наполовину опорожненный прозрачный графинчик. Подошёл официант, Клетчатый Моэм сведомился:
-У вас пиво живое?
-Живое, живое, ещё недавно бегало.
-Ну тогда тащи пару «Жигулей».
   Аркадий заказал по карте биточки и чай.
   Клетчатый заметил вслед уходящему официанту:
-Тепрь всё живое: пиво, мясо, вода, душа,очередь… Только официанты еле живые.
   И без предисловий спросил:
-Студент?
   Аркадий кивнул.
-Желание учиться – это похвально. Теперешние-то молодые учиться не торопятся, им всё сразу подавай. Зачем же пуп рвать?
Нет, шалишь! Хочу сразу в большие начальники – хоть на еже, а мой верх! А так не бывает, я-то знаю. Сам в молодости гнулся в три дуги, и пояс на последнюю дырочку застёгивал.
И поинтересовался:
-Подрабатывать пробовал?
-Пробовал.
-Как платили, прилично?
-Прилично. Рубль деньгой, да два ногой.
   Собеседник хмыкнул и внимательно взглянул на молодого человека поверх очков.
-Вот как.Н-да,сейчас держи ухо востро: время негодяев. Только нагнись и ты уже не всадник, а лошадь.
   Аркадий ещё долго слушал глуховатый голос сидящего напротив сотрапезника, излагавшего свои жизненные принципы. Наконец он доел принесённые биточки, выпил чай и достал деньги.
   Клетчатый смерил взглядом скомканные бумажки и проронил:
-Студент, про пурбуар не забудьте.
   Аркадий вопросительно поднял глаза:
-Не понял юмора?
-Так в Париже именуют чаевые,- довольно бросил собеседник. И,
усмехнувшись, тоном ресторанного завсегдатая, с ехидцей ввернул:
-Десять процентов.
   Аркадий положил деньги на стол и вышел из ресторана. Пройдя несколько отсеков, он оказался в холле средней палубы – просторном и слепящем электричеством. Дальше шёл длинный коридор. Строгая медицинская белизна дверей дорогих кают смягчалась зелёным бобриком ковровой дорожки. Мягкое шмелиное жужжание какого-то невидимого прибора создавало настроение комфорта и покоя. Мебели не было. В холле и коридоре, подогнув руки и запрокинув головы, спали несколько человек, обладатели палубных билетов. Всё было неподвижно и лишь по внутреннему, еле ощутимому подрагиванию, можно было
догадаться о существовании где-то рядом огромного корабельного двигателя. Настойчиво и размеренно он увлекал вперед этот густонаселённый плавучий улей с каютами-сотами.
   Студент толкнул дверь и снова шагнул на палубу. В густой мазутной тьме непрерывно гудело море. Волны, под царапающие взвизгивания ветра, глухо, словно в гигантский бубен, били в напряжённо гудящий борт корабля.
   От холода у юноши началась мелкая дрожь.
   У переборок вдоль борта стояли тяжёлые скамейки на литых чугунных лапах. Аркадий попытался улечься на одну из них, подсунув под голову руку – лежать было теплее: борт закрывал от ветра. Вскоре к закинутой голове прилила кровь. При попытке повернуться на бок – ну и ночка! – заныли рёбра, локти, лопатки. Он встал и, сонно пошатываясь, двинулся вдоль борта. В углу у запертой двери музыкального салона лежал наскоро смотанный корабельный канат. Юноша ощупью опустился в удобное углубление и мгновенно заснул.
   В одесский порт входили утром. Зелёное море терпко пахло нефтью и бычками. Теплоход пришвартовался рядом с небольшим грузовым иностранцем на светлом борту которого выделялись чёткие буквы «Pericles».
   Аркадий с пустился на берег с чемоданчиком и пиджаком через плечо, под звуки джаза, доносившиеся из динамиков иностранца.
   Обернувшись, он увидел, как по трапу в клетчатой бейсболке с двумя рыжими польскими чемоданами в руках спускается его ресторанный собеседник. За ним в полной боевой раскраске  шла, похоже, молодая жена – на голове « взбесившийся дикобраз», на руках лохматый курносый пекинес. Юноша помахал клетчатому рукой, но тому, как видно, было не до шуток.

-Скажите, дома Сёмочкины?
   Перед Аркадием стояла девушка в коротком выцветшем халатике, такая румяная, что хотелось её лизнуть.
-Нет, они на даче.
-А когда будут?
-Не знаю,- качнула она высокой причёской .- Они редко приезжают
-А дача их где, не скажете?
-Где-то в Аркадии. Адрес они не говорили.
-Извините,
-Пожалуйста.
   Дверь закрылась.
   В троллейбусе юноша взглянул на часы и обратился к соседу – пожилому полному мужчине:
-Простите, здесь московское время?
   Мужчина повернулся к нему и, добродушно улыбаясь, ответил:
-Московское. Похоже, вы приезжий?
-Да, я из Ленинграда.  Приехал повидать дядю, а он, оказывается, на даче. Адреса никто не знает. И как теперь его разыскать – не представляю.
   Молодой человек и впрямь не знал, как приступить к поискам, оттого и поделился с незнакомцем.
-Да, действительно, несклёписто получается, -сочувственно согласился сосед. –А как его фамилия?
-Сёмочкин.
- Сёмочкин, -медленно протянул мужчина. –А это не он ли работал главным инженером ТЭЦ?
-Да, дядя Рома работает на электростанции, -обрадовано подтвердил племянник.
-Верно, верно, его Роман Фаддеевичем зовут. Знаю. Он живёт где-то неподалёку от нас. Приедем – разыщем.
   Молодой человек остановился у сетчатой проволочной ограды.
Из пыльных кустов слепыми провалами внахлёст забитых окон на
улицу выходил недостроенный деревянный дом с пучками пакли между тёмно-смолистыми брёвнами и редкими гнутыми стропилами, напоминающими скелет доитсторической рыбы. С другой стороны двора виднелась низенькая времянка с уютным навесом и перильцами. В глубине под яблонями у дощатого столика склонилась женщина. Приезжий в нерешительности потоптался у калитки, не зная как её окликнуть. Наконец она повернулась и заметила его.
-Вы к нам?
-Да, здравствуйте. Я племянник дяди Ромы, Аркадий.
-Здравствуй, Аркаша, -спокойно, будто ждала его, проговорила она, быстрым взглядом окинула его костюм и чемоданчик.
- Заходи.
   Она слегка улыбнулась. Её голубые, с маленькими чёрными зрачками глаза, в улыбке не участвовали. Глядя на это красивое немного полноватое лицо, таившее в себе почти неуловимое выражение высокомерия, он вспомнил о двух её высших образованиях и почему-то почувствовал себя неловко. Родственные чувства, такие естественные в дороге, мгновенно растаяли, и вся эта затея с приездом показалась ему глупой и никчёмной. И чего, спрашивается, притащился?!
-Рома, посмотри, кто к нам приехал, -негромким уверенным голосом обратилась она в глубину сада.
   Из-за дома, вытирая полотенцем потное лицо, вышел полнеющий мужчина в сетчатой майке с рубанком в руках. «Постарел», -подумал племянник, глядя на белую голову и покатые плечи дяди, и, сравнивая его с фотографией десятилетней давности. Дядя улыбнулся ему и смущённо пожал руку:
- Здравствуй, Аркаша, Ты, что, прямо с вокзала? А как ты нас нашёл?
   Забрав чемоданчик, он повёл племянника во времянку.
   За обедом жена дяди Ромы (Аркадий забыл её отчество, а называть её «тётя Шура» ему не хотелось), обращаясь к мужу, рассказывала:
- Представляешь, Тамара   вчера опять в новом платье пришла! Чуть не каждый день меняет. Не мудрено – сама шьёт. Вот у неё действительно муж золотой: и покупает, и обед готовит и стирает. А она только шьёт.
«Тебе бы такого, ты бы его и рожать приспособила», -с неприязнью
подумал гость.
   Аркадий знал, что детей у них не было, и дядя одно время всерьёз подумывал об уходе из семьи. Его несколько раз видели в обществе миловидной сотрудницы. Но политику в доме делала тёща, и он остался.
   Тётя вытерла руки о салфетку и оживлённо произнесла:
-Да, я совсем забыла тебе рассказать! Ты помнишь Бориса Сергеевича с электро-механической кафедры?  Такой молодящийся брюнет?
- Угу, -прогудел дядя, вгрызаясь в утиную ножку.
- Так вот, в прошлом году у него умерла жена, и через полгода он женился на другой.
- Умерла жена? Не слышал, - Роман Фаддеевич подцепил вилкой помидор из салата. – А детей у них не было?
- Да нет! Какие там дети! Он интеллигент, сибарит, а к новой жене приехала мать с ситцевыми узлами. Единственное – старую жену звали Таня и эту тоже – переучиваться не пришлось. Покрасил двери перед свадьбой – все гости перепачкались. Какой мерзавец!
Как тебе это нравится?!
-Что нравится?
-Как что?! Он женился на молодой, едва умерла первая горячо любимая жена.
- Ну и что?
- Как это «ну и что»?! – возмутилась она и даже перестала есть.
- Это только такой недотёпа как ты неспособен всё это понять, - продолжала она горячо, -  и что я в тебе нашла? У меня ведь столько поклонников было. И надо же – из всех выбрала такого увальня, да ещё без единой целой рубахи!  А потом мы с мамой обменяли мою шубу на медвежье сало – лечить твой туберкулёз.
-Мама, - повернулся Роман Фаддеевич к тёще, мужеподобной семидесятилетней старухе, воспитавшей пятерых детей, - чего она от меня хочет?
- Оставь,Шура,Рома прав, - вступилась тёща, - ты зря на него нападаешь. Мужчины просто не понимают этого.
- Как ты смотришь, Шурок, - обратился дядя к жене, - если я мотнусь сегодня на рыбалку?  И Аркашу бы с собой прихватил.
-Пляж, рыбалка, газета – вот и весь отдых, - отозвалась она. – Говорила я тебе: возьми туристскую путёвку, поедем – отдохнём, посмотрим как люди живут. И, главное, кто ездит, говорят, легко её оправдать. А теперь вот дыши этой пылью и околевай со скуки.
- Ну, хорошо, хорошо, не поеду, - миролюбиво заметил дядя, - покопаюсь в саду. И не надо нервничать, ты же знаешь, с путёвкой ничего не вышло.
-  Не очень хотел, вот и не вышло. И вообще, - обратилась она к Аркадию, - я с удовольствием переехала бы куда-нибудь. В Ленинград, например. Да разве его сдвинешь, Он и в отпуск никуда ехать не хочет А как ваши дела? Вы учитесь? – спросила она гостя, и в тоне её было нечто такое, словно ей было бы приятно, если бы он нигде не учился.
   Аркадий кивнул в ответ
- Правильно, - продолжала она, - мужчина должен учиться. А где вы работаете?
   Он назвал своё конструкторское бюро.
- Да, Лёля нам писала, - вспомнила она, - и о вашей женитьбе тоже. А вы расписались?
   От неожиданности вопроса Аркадий вспыхнул и непроизвольно соврал:
- Да.
   И тут же рассердился на себя. Она как-то интуитивно находила уязвимые места. Странная и неприятная способность.
- Рома, не пей холодную воду после еды, - прикрикнула она на мужа, - я что тебе говорю?!
   И, обращаясь к племяннику, пояснила:
- Пьёт колоссальное количество воды, ест балык, а ему ни в коем
случае нельзя балык. И сладкое нельзя. У него бабушка умерла от диабета.
   Дядька, отвалившись от стола, блаженно пыхтел.

После обеда Аркадий отправился купаться на Ланжерон, и когда вернулся, супруги Сёмочкины собрались в кино. Юноша остался со старухой. Он сидел на низенькой скамеечке под сливой и, подставив лицо косым лучам предвечернего солнца, слушал её неспешный обстоятельный разговор. Старуха ему нравилась. Нелёгкая жизнь, большая семья, постоянные домашние заботы – её муж, капитан дальнего плавания, бывал дома только наездами – выковали в ней характер властный и решительный. Аркадию пришлась по душе её прямолинейность, непосредственность и то, как она рассказала о своих городских соседях – людях тяжёлых, выживших из квартиры предыдущего жильца – начальника районного отделения милиции. Тем не менее, она и с ними нашла общий язык.
   Сидя напротив незапланированного гостя, она чистила картошку. Сизые картофелины быстро поворачивались в её цепких пальцах и тут же светлыми шариками шлёпались в миску с водой.
- Ешь нашу фрукту, - низким голосом предложила старуха, - рви, не стесняйся. Всё равно мы всё не используем. Остатки приходится закапывать. Можно бы отдать кому-нибудь на бедность, но люди завистливы и на хорошее отвечают неблагодарностью – пойдут и тебя же ославят. Мы и дачу поэтому не отстраиваем. Подведёшь под крышу, а тебе раз  - и выбирай, голубчик, между плохо и очень плохо:  либо квартира в городе, либо дача. И пойдёт дом за бесценок…
   Собеседник глотал тёмно-синие, подёрнутые дымчатым налётом сливы, с нежной малахитовой мякотью и, в такт старухиному рассказу, кивал головой.
   Вечером сели играть в «петушка». Играли втроём. Александра Матвеевна шутливо ругала всех Сёмочкиных жуликами, а дядька при каждом проигрыше бросал карты и отказывался играть дальше.
   «Вылитая мать», - подумал племянник.
   Уезжал Аркадий через три дня. Спускаясь к остановке по скрипучей деревянной лестнице, он видел перед собой широкую дядину спину и стриженый затылок, совсем не поредевший на макушке. Внизу они постояли молча. Когда из-за поворота показалась плоская лягушачья морда троллейбуса, дядя спросил:
- Тебе деньги не нужны?
- Нет, спасибо, у меня есть.
   Пожав большую дядину руку, он вскочил в отходящий троллейбус.
   Юноша вышел на привокзальной площади. Маленькие, красные, словно распаренные от жары трамвайчики, натисканные липкими пассажирами, катились со стороны Привоза, смешно переваливаясь на поворотах. Вдоль обочины тротуара неподвижно, как скифские идолы, сидели могучие цветочницы. Клиент не шёл. Рыбьи бока их
горячих цинковых вёдер матово отражали поникшие головки  ворсистых георгинов и свадебные султаны флоксов. Периодические освежающие души из распылителей с трудом поддерживали их товарный вид.
   До отхода поезда оставалось около часа и Аркадий решил постричься.
   В крохотной парикмахерской работал один мастер. С профессиональным шиком вызвякивая ножницами чечётку, он вёл неторопливую, подобающую случаю беседу:
- …мне шурин и говорит: у тебя гипертония, ты имеешь морщины и трепаешь себе нервы. Чёрт з матери с той работой! Тебе нужно сейчас отдыхать, а ты себе не отдыхаешь. Я, таки, не отдыхаю. В Одессе все думают за работу: я думаю, как хорошо вас постричь, вы думаете, как хорошо мне заплатить…
   На вопрос юноши:
-Сколько с меня? – старик недоумённо сморщил лоб и пожал плечами:
- Сколько не жалко.
   На последние деньги студент накупил в вокзальном буфете колбасы, хлеба, крутых яиц.

   Лёжа на верхней полке и, уперев подбородок в кулак, Аркадий смотрел в окно на промельк низкорослых ёлочек и близкое к полотну монотонное исчезновение чёрных телеграфных столбов.
   Внизу на полке бабка кормила четырёхлетнюю внучку, рассказывая сказку. Он слышал негромкий певучий старухин
голос:
-…катится, катится колобок, а навстречу ему лиса – ну, ещё ложечку – колобок, колобок, а что я тебе сделаю?
   И внучка, не сомневаясь в коварстве лисы не раздумывая выпалила:
- Укол!
   Студент взглянул на нижнюю полку напротив. Привалясь плечом к стенке вагона, там сидел парнишка в выходном костюме, рубашке и галстуке. Лицо его было напряжённо неподвижно, А глаза смотрели в окно пустым невидящим взглядом. Изредка он поднимался и выходил в тамбур покурить. Затем снова отрешённо усаживался у окна. Не покидал купе он и на остановках.
- Ну вот, слава богу, и повечеряли.
   Бабка допила чай, вздохнула и положила стакан на блюдце.
- Я вот смотрю на тебя, - обратилась она к парнишке, - чтой-то  ты,
милок, невесёлый. Цельную ночь глазом не сомкнул, с утра не емши. Нешто это дело.
- Не хочется мне, - ответил тот, приходя в себя от задумчивости.
- С чего же это не хочется-то?
- Несчастье у меня, - тихо ответил он.
- А-а,- сочувственно протянула бабуля, сложив руки под животом. – Видать сурьёзное…
- Мать умерла…
- Бог дал, Бог взял, - вздохнула старушка, - Царство небесное, - и
перекрестилась быстрым мелким крестом. – Все там будем.
- Лариска, чумовая, куды побегла, - закричала она и зашаркала в соседнее купе.
   Аркадий спустился вниз, вытащил из сетки пакет с продуктами и,
обращаясь к парнишке, предложил:
- Давай, друг, пристраивайся, похарчим.
  - Спасибо, я не хочу, - мягко отказался тот.
- Спасибо будешь говорить потом, а сейчас давай наваливайся.
- Я, честное слово, не хочу есть.
- Слушай, мне это не надо. Прикажешь это выбросить? – настаивал студент. – Брюхо добра не помнит. Вот и бабушка подтвердит. Давай, давай, закусывай.
- Спасибо, - вторично поблагодарил паренёк и взял бутерброд с колбасой.
   Потом они вышли покурить.
- Что ж ты так налегке едешь? – поинтересовался Аркадий.
- Не успел ничего взять. Я был на вечере, когда пришла телеграмма, так с вечера и поехал.
   Они помолчали
- Ужасно хочется пить после этой одесской колбасы, - произнёс Аркадий, - со вчерашнего дня ни капли во рту не было. Без вагона-ресторана хана.
- А ты выпей чаю.
- Не напиваюсь я чаем. Вот бутылочку крюшончику бы – это дело.
Ну что, пойдём придавим минуток шестьсот?
   Они вернулись в купе. Под потолком темно горела ночная лампочка. Парнишка вновь пристроился у окна, студент взгромоздился на свою полку.

   Аркадий потянулся, лёжа на спине, и спустил ноги. Солнечные лучи падали в купе сверху. Самого солнца из окна видно не было. Он дёрнул висевшее на крючке полотенце и вдруг заметил торчащее из кармана пиджака бутылочное горлышко. Придерживая полу он вытащил бутылку ситро. Парнишки на соседней полке не было – вышел ночью.
   «Это ж надо! Где же он ночью лимонад раздобыл?» - удивился молодой человек.
   Внизу на полке во сне посапывала старушка, а напротив под пушистым клетчатым пледом, спала девочка.
   «Клетчатый Моэм, - вспомнил Аркадий. – Как это он там говорил: всадники…лошади…а ведь есть ещё и пешеходы – вполне нормальные люди. Никого не стремятся оседлать – живут сами и не мешают жить другим. Кто это любил говорить: мелочь, но приятно? Нет, в сущности, славно, что есть в этой жизни пешеходы».
   Он зацепил пробку за металлический выступ в изголовье и ударом ладони сверху откупорил бутылку. Легким щелчком он бросил пробку на вагонный столик и, привалясь спиной к двери купе, принялся пить ситро. Пил он не торопясь – шипучий золотистый напиток приятно смачивал пересохшее горло.