Здравствуй, дед

...Здравствуй, дед. Привет. Здорово. Ёлки-зелёные, не знаю, как начать. Глупо. Всё мне кажется глупым, а иногда и вовсе ненужным. Сколько раз я писал тебе? За последнее время? Да, наверное , сотни раз, тысячи. Не карандашом на бумаге. Не на старой пишущей машинке, испуганно взвизгивающей при резких движениях каретки. Твоей, любимой. Довоенной.
    Я столько раз писал тебе. Столько раз...
    В голове. Начинал, останавливался, разглаживая строчки в сердце, держал невидимый текст  в дрожащих руках, теребил его кончиками зудящих пальцев.
    Видишь как. Писал много раз, а по-прежнему путаюсь, как начать. Ты-то никогда не путался. Ни в чём. Ты был настоящим.  Цельным. Целиковым. Да.
    Целиковый, хоть и странное словечко, но явно верное. Только такой как ты, целиковый, выбросив вон все эмоции, все скупые слезы, мог взять меня девятилетнего за руку. Твёрдо. Цельно. Крепко. Взять и повести за собой по мокрой кладбищенской аллее, пропахшей сладким дымом горящих листьев. На выход. В мешанину уличных гудков, трамвайного звона и торопливых прохожих. В жизнь.
    Оставляя за спиной свежий холмик могилы. Давший вечный приют моему отцу. Твоему сыну.
    Да. Я лишь сейчас понимаю, насколько это тяжело. Вот так. Раз, и повернуться. Два, и прижать к себе мальчишку убитого горем. Три, и заставить его жить.

     Какие-то армейские штучки, да? Твоё выражение, дед. Твоё. Я сейчас улыбаюсь. Как раньше. Радостно, почти беззаботно. Как тогда, в Симеизе, помнишь? Галька остывает к вечеру, щекочет пятки. В те времена никто не продавал уголь для мангала... Мы наломали плавника, но горящая труха не превращается во что-то путное, и ты героически раздуваешь, раздуваешь...
Ты весь красный от натуги, это видно даже сквозь крепкий загар. Дед, дед... Тот шашлык был лучшим в моей двенадцатилетней жизни. Этот вкус и запах я не смог повторить до сих пор. Сколько не старался. Помнишь тот вечер?  Да, конечно помнишь, что я говорю? Ты не жаловался на память. Никогда. На память не жаловался, на здоровье и силу. Да-да, на ту самую силу, что вытащила меня, сопляка неформального из дурной драки возле "Сайгона". Когда меня, лопушка с диким самомнением обчистили "залётные". Оставив без денег и позолоченного "Луча", подаренного тобой. Я размазывал кровь по лицу в подворотне, а ты бился сразу с тремя. Молодыми, злобными, крепкими. Но у тебя за спиной была война и три года мордовских лагерей, а за их спинами лишь блатная романтика, подвальные качалки, да вершки без корешков... Твоя седая, просто профессорская шевелюра, слегка растеряла свои благородные очертания, шрам на щеке побелел, но мне кажется, ты даже и не запыхался особенно, оставив моих обидчиков, поломанных, но живых, отдыхать на грязном питерском асфальте.
     Ты был такой, дед. Да. Не возражай мне, пожалуйста, родной, я не перехваливаю тебя. Я сегодня очень хорошо всё вижу. Оборачиваюсь назад. Смотрю, прищуриваясь, на нашу жизнь.
     Деда... Мне оборачиваться нетрудно. Нет, не трудно совсем. Смотреть, как в кино, на себя стриженного под ноль, переминающегося, смолящего беломор на перроне Московского вокзала, в толпе таких же салабонов, собирающихся  кормить дальневосточную мошку на рубежах Родины.  В марево летнего вокзала, в провода и черный тепловозный дымок вплетаются клубки вонючих папирос призывников. Ты стоял там до последнего. До последнего вагона, мигнувшего тебе, наверное, наглым габаритом. На прощанье. На прощание.
    Дед, родной, а ты плакал тогда, а? Не скажешь, конечно. Не скажешь. А я вот плакал. Не стесняясь, расплющив нос на холодном стекле. Не сильно, не громко. Слезы текли и текли, размывая столбы и составы, рельсы и узкие платформы.
    Ты прости меня. Мы первый раз расстались тогда. Первый. Я обнимал тебя, немного неловко, но уже по взрослому, по-мужски, и торопливо бежал в неровный строй, неряшливо качающийся перед грузным лейтенантом, слегка за тридцать. Тогда... Тогда я не знал, что первый раз, бывает часто последним. Такой закон. Закон жизни. Этой... Ладно-ладно, не буду дед. Не буду. Ты не любил подобного.
    Но скажи как?! Как мне было, потом узнать про это?! Каково, дед? Это тяжело. Не выразить как тяжело, деда. Узнать, стоя перед слегонца нетрезвым командиром части, непрестанно сморкающимся и утирающим лоб. Узнать о том, что ты. Что ты... Что ты! Что тебя нет больше! Как деда?!
    Ты умер один... Один. Без меня. В нашей пустой квартире на Охте. Ты не смог больше. Устал.
    Но ты и смог. Дотянуть меня. Дотащить на себе, почти до конца. До взрослости моей. До армии. Дав мне всё то, что некому было больше мне дать. Дав всё, что только может дать старший мужчина младшему.
    Дед, дед. Всего полгода, и я бы приехал. Ворвавшись в твоё одиночество молодым ураганом.  Шесть месяцев всего. Дед, дед. Ты долго умирал, я знаю. Патанатом рассказал. Тяжкая у них работа. У помощников Харона. Он сказал, что ты долго умирал и после, ещё долго лежал. В жаркой квартире.  В очень жаркой. Ведь у нас, по весне, когда теплеет, топят так, будто мороз за тридцать.
    Мне не трудно было, деда. Да нетрудно! И поверь, не противно было убираться в нашем жилище. Правда! Правда, деда....
    Словно что-то произошло, но в тоже время... Словно ничего вовсе.
    Я не видел тебя мёртвым, дед. Не видел и никогда не увижу!  Ты просто ушел, уехал. Перевалил за грань.
    Ты где-то там, среди могучего леса. На тихой поляне ждёшь меня. Разложил костерок, чай вскипятил. Ждешь меня, деда.  Ждешь, я знаю. И за мной не заржавеет, деда. Поверь. Уже скоро, я уверен. Если не ошибаются и не виляют врачи, то скорее, чем можно себе представить. Деда, я вновь улыбаюсь. Правда. Нам будет о чём поговорить. Ох и будет!  Но вначале, я обязательно скажу тебе, родной: - Здравствуй, дед. Здорово. Привет, дедуля!
   


Рецензии
Пронзительно!
Столько любви и боли.
Счастья Вам, здоровья и удачи.
С уважением-

Галина Преториус   09.09.2017 11:31     Заявить о нарушении
Спасибо Вам, Галина!

Олег Константинович Вавилов   09.09.2017 13:09   Заявить о нарушении
На это произведение написаны 2 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.