Intuitio

Всё началось с того, что проснулся и заплакал ребёнок, и Катя попросила Сергея, сидевшего за рулём, передать ей памперс из упаковки, лежавшей на правом переднем сиденье. Он дотянулся до шуршащего целлофана под котором чувствовался тонкий слой оставшихся подгузников, одновременно выруливая налево, чтобы вписаться в поворот и вдруг ослеп от пучка света белых фар встречного грузовика...
Призрачный визг тормозов ещё слышался в спальне.
За окном тёмная августовская ночь без луны и звёзд. По железу подоконника барабанил дождь, начавшийся с вечера. Он проснулся уже сидя на диване задыхаясь, прижав левую руку к груди, в которой билось пойманной птицей сердце. Отбросил одеяло, дотянулся до столика, на котором лежали часы. Три пятнадцать. Уже не середина ночи, но ещё и не конец. Можно снова лечь в постель, зная, что не заснёшь. Или позвонить сыну и разом отбросить все суеверные страхи и сомнения.
Да что ты хуже бабы. Отпустил их и отпустил. Всё.
По дороге на кухню распахнул балконную дверь - больному сердцу не хватало воздуха. На кухне отвернул вентиль крана, набрал в гранёный стакан белесой от хлора воды, щедро накапал корвалола из полупустого пузырька. Опрокинул в себя пахнущее спиртом и противной мятой, которую не любил с детства питьё, постоял, опершись на стол кулаками, пережидая внезапный приступ тошноты.
Вернулся в спальню, оделся, захватил куртку с вешалки в коридоре, вышел на балкон.Шелест дождя в темноте, промозглая сырость, холодный ветер доносил с посёлка перебрёх собак.

Когда-то в прошлой жизни, лет двадцать назад он думал, что никогда не устанет и этот роскошный подарок кого-то пожелавшего остаться неизвестным, что называют жизнью не может надоесть. Правда устанет не то слово. И "всё надоело" тут тоже не подходит. Про себя он называл это раздвоением - один Дмитрий Владимирович, кандидат исторических наук и кандидат на пенсию не позже следующего года радовался тому, что один, без жены вырастил сына, радовался, что тот женился хоть и на не слишком хорошей девушке, но всё-таки не на последней стерве. Радовался внуку и тому что работа до самой старости не стала досадной обузой, нагруженной телегой в которую запрягли как лошадь и подгоняют кнутом.
Другой - уставший старик меланхолично отсчитывал оставшиеся до смерти дни, недели, смотрел на мир с безразличием мумии. Надоели скандалы с коллегами, надоел новый проректор - хамоватый плебей, рост цен и боли во всём теле по утрам, а ещё больше десятки бед, которые почему-то всю жизнь предчувствовал он один.
Устал от того, что предчувствия сбывались, а поделать ничего не мог. Предвидение не спасало, но забирало силы. Не хотелось жить, лучше всего было зарыться головой в песок, как страус, не слышать, не видеть, но и там, в песке, чувствуется вибрация грядущего землетрясения.
Он никогда не угадывал, поставят на уроке ненавистной алгебры двойку, или сдаст хоть на три. Не знал, какая будет завтра погода, а о сошедших с рельсов поездах и упавших самолётах узнавал из новостей.
Было другое - за несколько дней перед бедой наваливалось необъяснимое чувство сосущей тоски, похожее одновременно на сожаление о скорой смерти, вину перед кем-то и вместе с тем обиду.

Это началось с детства. Иногда предчувствия сбывались, иногда нет, жизнь истёрла детскую память, как тысячи пальцев выпуклый узор монеты, но один случай запомнился навсегда. Жаркий июльский полдень, солнце накалило землю до такой степени, что начинает плавиться асфальт. Возвращались всей семьёй с рынка, подсели к старухам, прохлаждавшимся на лавочке у подъезда. Родители подхватили прервавшийся было скучный старушечий разговор, а он гладил прибежавшего откуда-то пегого, лопоухого щенка, прислушиваясь к заполнившей всё его существо непонятной тоске, что началась с утра, а теперь усилилась до застрявшего в горле спазма то ли рыдания, то ли тошноты от запаха, который преследовал с самого пробуждения - всё пахло гниющим деревом.
В те самые минуты, несколькими метрами дальше, не в первом подъезде, а во втором вешался в своей пустой квартире пропившийся до крайней нищеты, полусумасшедший сосед.
Так прошёл весь месяц перед смертью родителей, погибших вместе с сотней людей в упавшем по Челябинском ТУ-134 и последние дни перед тем, как жена, такая  несговорчивая обычно, вдруг согласилась на ту операцию.
И вчерашний одинокий вечер, проведённый на диване со старыми фотографиями.
Мелкие капли дождя оседали на подставленной ладони. Простой так с протянутой рукой хоть час и даже на глоток не наберётся, а всё равно земля утром будет мокрая. Ну неужели ещё и это, неужели Тебе всё ещё мало... Ведь я не Иов и незачем меня проверять.
Он выдержал только десять минут. Первый звонок, через три минуты второй, а потом подряд пять - долгие гудки и механический голос: абонент временно недоступен, или находится...
Не помогли ещё сорок капель с мятным запахом, не помогла обжигающая таблетка валидола. Грудь сдавило в тисках, так остро болело сердце, что даже отдавало в левую руку. Облегчал только сырой холод, валивший в открытую балконную дверь. Никогда не представлял себе, что можно быть таким безразличным к собственной смерти. Что конец пришёл, в том нет сомнений: микроинфаркт это только начало. До утра не дожить и это, в сущности, не так плохо. А может и не умрёт. Не всякое горе убивает, даже когда хочется. Будет жить тихо, немо, как контуженый, никогда ничего не хотеть. Думал и чувствовал, как дотаивают остатки сил. Почему-то его всегда добивали не отчаяние, не гнев, не страх, а эта печальная примирённость с судьбой.
Взбудораженное сознание против воли примечало примелькавшиеся подробности окружающего - косая трапеция жёлтого света из кухни на полу, забытый узор обоев, жёлтые разводы на кухонном потолке - памятка от соседей: не забывай под кем живёшь; звон капель по железу раковины из плохо закрытого крана в ванной едва нарушал устоявшуюся тишину дома в которой набатом раздался телефонный звонок.
Не помнил, как оказался у тумбочки на которой лежал телефон.
-Пап, ты мне...
-Ты почему трубку не берёшь, говнюк?!!
-Да мы на ночь в гостинице остановились - дорога мокрая, ехать страшно, у нас резина сам знаешь. А ночью встал, смотрю - не принятые...
Долгие четыре шага до балкона сквозь головокружение и темень в глазах. Дверь, порожек, обдало тело холодом, шагнул вперёд и схватился за перила, но не потому что боялся упасть, а казалось не возьмись за что-то и взлетишь. Он и не знал что счастье может быть таким оглушительным.