Алёнка Арманд

Борис Родоман

АЛЁНКА АРМАНД

        Впервые я узнал о её существовании довольно поздно – вечером 4 декабря 1954 г., в Красновидове, во время агитпохода. В весёлой свалке у калитки географической станции в мои объятия бросили какое-то существо в рваном тулупе. Существо буянило, вырывалось, тузило и обнимало всех мальчишек. С острым, чувственным любопытством я близко всматривался в незнакомое лицо. Оно так же пристально и любопытно глядело на меня, томное и вызывающее, насмешливое и дерзкое, и хмыкнуло:
        – Смешно!
        – Кто это? – спросил я у окружающих.
        – Это Алёнка Арманд [1].
        – Как, ты не знаешь Алёнки?
        – Плохо же ты, Борис, знаешь людей на Геофаке!
        Последние слова принадлежали Коле Благоволину [2].
        После этого мы гурьбой ходили в Берёзовую рощу, валялись в снегу. Володя Ходаков [3] дважды купался в проруби, один раз при нас, другой раз – наедине с Алёной, которую он потом в охапке приволок в большую камералку [4], совсем пьяную, растрёпанную, расстёгнутую. Тулуп на ней разорвался окончательно.
        Помню, в один из следующих вечеров я засиделся в девичьей комнате и улёгся на чьей-то кровати, которая оказалась Алёнкиной. Алёна пришла и стала меня рассеянно рассматривать.
         – Это ты, Родоманчик? Ты здесь разлёгся и не собираешься уходить? Что ты такой грустный? Ты пьян? Смешно…
        Она разулась и уселась на подоконнике стричь ногти. Я смотрел на её лапы, от которых весело разлетались кусочки грязных ногтей, на её лицо, и во мне поднималось какое-то странное, оригинальное, не оправданное никакими принципами, похожее на сдержанный предубеждениями интерес и несколько жестокое по отношению ко мне, чувство.
        Смешно…
        Я хорошо помню этот пристальный и одновременно рассеянный взгляд, устремлённый на меня и в то же время совсем меня не замечающий, и это её «смешно».
        Она была, пожалуй, самым сильным впечатлением этих дней, сконцентрировала всю их красоту, лирику и романтику, и ещё что-то важное.
        Сильные, острые, беспокоящие ощущения… Она встряхнула, взболтала меня, проветрила и освежила, и всё как-то перевернулось, смешалось. Не находя себе места, слонялся я по коридорам Храма [5]. Я мечтал, чтобы навстречу попалась Алёнка, чтобы она оттолкнула, отбросила меня своим невниманием. Схватить, сжать её плечи, как поручни на качающейся палубе; подставить лицо её пристальному, равнодушному, загадочному взгляду, как жестокому ветру. Долго-долго, спокойно и жадно смотреть в её глаза! Мне хотелось увидеть Алёнку буйную, дикую, издевающуюся над приличиями [6].
        Коридор, коридор, коридор…
 
В лифте томлюсь,
                этажами зажат,
Встретить хочу
                этот пристальный взгляд.
Встречу – не встречу.
                Не всё ли равно?
Нет!
          Вспоминаю.   
                Странно.
                Смешно [7].

        Я заходил в блоки [8] к девам, рассказывал, каким чудесным был агитпоход, как здорово веселилась молодёжь, вырвавшаяся на волю, какие там интересные девушки и как я за три дня помолодел на три года. Но никто этого не понимал. Все они не такие, не те…
        Алёнка попадалась мне на глаза редко, слишком редко. На лекции она не ходила: положение заочницы её к этому и не обязывало. Я не подкарауливал её по дороге, но с радостью принимал каждую возможность побыть возле неё. Моя память взяла на учёт все такие мгновения, я мог бы перечислить все случаи, когда я её видел.
        На факультетском новогоднем вечере 30 декабря 1954 г. новые знакомые по агитпоходу с младших курсов вовлекли нас (меня и Оську Михайлова [9]) в свои игры. Играли в «каравай». Девушка, на которую я указал с завязанными глазами после слов «Где твоя невеста?», была она, Алёнушка!
        Припоминаю ещё встречи в лифте, несколько всякого рода вечеров и собраний и смотр самодеятельности, куда Алёна пришла со своими питомцами-юнгами [10] и всё бегала к ним за сцену, а в остальное время стояла у боковых дверей зала. Она была в белой блузке, почти как в пионерской форме, только без галстука. Однажды я больше часа просидел в кресле у входа в гостиную 17-го этажа общежития (зона Б), где намечалось какое-то мероприятие, ожидая, когда мимо пройдет Алёна. Ещё я не раз видел её в читалке; в остальном мне предоставлялось довольствоваться фотовыставкой, посвящённой традициям факультета, среди экспонатов которой был, по существу, личный фотоальбом Алёнки Арманд.
        Но вот пришла весна, последняя для меня весна на Геофаке. Приближалось расставание с факультетом, который я по-своему любил, хотя бы потому, что время, проведённое там, было для меня несравненно лучше детства. Бездушной машине распределения предстояло вырвать меня из среды, которую я привык считать единственно родной и незаменимой. Усилилась тяга к тем представителям «младшего поколения», которые, как мне казалось, были носителями любимого мною духа. Легко понять, как я обрадовался, когда благодаря Наташе Грошенковой [11] попал в 1955 г. в незабываемый первомайский поход с юнгами. Нас было 54, в том числе девять студенток второго и третьего курсов. Букет девушек был такой как надо: почти с каждой из них у меня были связаны ценные воспоминания, потому что я познакомился с ними в счастливые, яркие или полные романтики дни [12]. В течение нескольких часов или дней они были моими товарищами по ощущению радости жизни. Среди них была и «Алёнка Арманд, приковывавшая мои сдержанно-горячие с оттенком тёплого уважения и какой-то лёгкой страстности симпатии эксцентричным сочетанием вульгарной грубости и девичьей с мальчишеским оттенком нежности на лице с голубыми глазищами, устало-чувственным, развратно-манящим и нагловатым с капризно-напускным блатным оттенком выражением, будящим интерес и любознательность, а также многими другими свойствами, которые трудно изобразить аналитически с помощью созерцательно-импрессионистического нагромождения прилагательных, как это я сейчас пытаюсь сделать…».  Этот отрывок их текста, написанного в марте 1957 г., я цитирую в интересах точности, стараясь не потерять того, что когда-то подметил, хотя он и выпадает из стиля данного очерка.
        Из картин, связанных с Алёнкой, в этом походе (1955 г.) мне особенно запомнились три кадра.
        1. Утро 1 мая, после ночёвки в лесу, в 1,5 км к востоку от деревни Шолохово (весь маршрут: пл. Луговая – пл. Клязьма, около 27 км), на правом берегу реки Раздерихи, во время приготовления завтрака. Алёна стоит в кожанке; тот же рассеянно-туманный, презрительно-утомлённый взгляд. Я молча смотрю на неё, потом беру её свисающий на лоб локон и откидываю его на голову…
        Я фантазирую. Мне представляется умная, уставшая от разврата женщина, которую уже тошнит от скотски-однообразных мужчин.
        Поймёте ли вы, насколько своеобразным и приятно жестоким было сочетание такого представления об Алёнке с моими нежными детскими чувствами к ней? Впрочем, именно такое мнение об Алёне не играло у меня никакой роли и впоследствии как-то стушевалось.
        2. Мы идём цепочкой по левому берегу р. Учи в том месте, где она начинает переходить в Пяловское водохранилище, и часто перебираемся через грязь впадающих в Учу потоков. Алёна несёт громадный, до отказа набитый альпинистский рюкзак. К рюкзаку привязан голубой шар, надутый воздухом. Кто-то, кажется, Оля (Лопатина) говорит мне:
        – Подал бы, что ли, руку Алёне: видишь, ей тяжело, а то сам перескочил вперёд!
        3. Вечер 1 мая в лесу на Витенёвском острове, в тесной односкатной палатке, где устроились на ночлег я, Юра … (?), Нина Беликова и Оля Лопатина. Алёнка лежит на мне и пьёт из моей фляги «Цинандали», потом вытирает губы, говорит «Спасибо, мальчики» и уползает.
        После похода я видел Алёну во время сессии и в конце её, 29 мая; потом, перед госэкзаменами, я приехал в Красновидово (3 июня) попрощаться со студенческой порой и повидать «дорогих девчонок». Тогда я был по-настоящему (? – 2017) влюблён  в Нину Беликову. Она, а не Алёнка или кто иной, была в центре моего внимания в ту весну, полную сирени и серебряных зорь. Однако я не впаду в преувеличение, если скажу, что мои дружеские симпатии к Алёнке и некоторым другим девушкам, которые казались мне более чужими, чем Нина, не так уж невыгодно отличались от влюблённости в Беликову.
        Оля Лопатина и Алёнка Арманд подарили мне тогда один счастливый день, 9 июня, когда мы с ними и Аристидом Варелопуло [13] ходили пить молоко в Старое Село, а потом на реку Колочу, и купались у старой мельницы. (Был четверг, выходной день в лагере. Ночью я и Нина Беликова гуляли в Берёзовой роще, утром ходили на Луниху, потом Нина осталась в лагере, а мы пошли в Старое Село. Тамара и Рита уехали в Москву: первая лечить зуб, вторая на свидание). Одной из целей прогулки было – поснимать широкоугольным объективом, поэтому многие кадры того дня запечатлены на фотоснимках (две плёнки). Мы переносили девушек на руках через Колочу, лазили на деревья; Арик пробовал ловить рыбу; зашли в долинные дубравы Масловского леса, собирали ландыши, которые с тех пор ассоциируются у меня с Алёнкой. Когда спустя ровно два года я видел крупные дальневосточные ландыши, я вспоминал Алёнушку.
        Из фотографий того дня отмечу одну. Алёна стоит в ковбойке с короткими рукавами, раскинув согнутые в локтях руки и поправляя пальцами венок из хмеля. Из грудного кармана выглядывает ландыш. Выражение лица, особенно губ, какое-то по-детски капризное, своенравное и самодовольное. Сама Алёна, кажется, не считала удачным этот снимок искусственной позы, но я упоминаю о нём, потому что это в сущности единственный имеющийся у меня её портрет.
        Такой она и представляется мне всегда – в окружении листьев хмеля, среди черёмухи и ветвей дуба, сама как весна, но не ранняя, ещё жёлтая, прозрачная, девственная, а поздняя, полная буйства жизни, оплетённая тёмной, густой, непроходимой зеленью, совмещающая все прелести весны и лета, как неотъемлемая часть самой родной, самой красивой подмосковной природы [14].
        Если Алёнку я воспринимаю главным образом созерцательно, как захватившую мои чувства картину, то я не виноват в этом. Слишком мало я с ней знаком. Я не имел возможности узнать её ближе. Её жизнь известна мне крайне смутно и большей частью с чужих слов. Я слышал что-то о краснополянских [15] временах её юности (лето 1951), кое-что от Вали Найдёновой [16] в Красновидове (вечером 9 июня 1955), ещё меньше от Оли Лопатиной и совсем мало от самой Алёны – о Кавказе и Туристе [17].  Сюда можно прибавить разнообразные толки о семействе Армандов, изредка доходившие до меня из неожиданных источников (многие мои знакомые работали  в экспедициях с кем-либо из них), и историю с рязанским мальчиком, которого она «усыновила». Моё представление об Алёнке как о личности неполно и в значительной мере опирается на моё воображение, но зато я считаю весьма реальной радость, которую она приносит мне своим существованием. Налицо все факторы для обычной романтической влюблённости, не развившейся далеко за отсутствием объективной пищи, но качественно заключающей в себе всё драгоценное и красивое [18].
        Уместно, наконец, спросить: а как относится ко мне Алёнка?  Ответить можно одним словом – никак. Первые месяцы она вообще меня не замечала, а после того, как я достаточно помаячил перед глазами, она привыкла считать меня кем-то из знакомых и реагировала на мои появления с возрастающим дружелюбием. Конечно, она понимает, что как-то мне  нравится, но её впечатления обо мне никогда не собирались в нечто цельное, над чем бы она задумалась. Когда я к ней подхожу, она как бы просыпается для меня: «Ах, это ты, Борька! Ну, здравствуй! Как ты поживаешь? Что у тебя нового? Ну, расскажи что-нибудь!» и т.д., но быстро  возвращается  в свой мир, где мне нет места. Я храню и связываю все самые маленькие впечатления о ней, а она обо мне ничего не помнит. Её представления обо мне никогда не объединялись каким-либо интересом. Первая она обо мне никогда не вспомнит. Короче говоря, ей нет до меня никакого дела.
        После памятной весны 1955 г. и поездки на Памир [19]  я поступил в Географгиз. Нечего и говорить, какой контраст с Геофаком создавала отвратительная, однообразная и бесперспективная служба в издательстве [20], сократившая мою жизнь до трёх часов в сутки, как чудовищный паразит высасывающая все соки из ещё не желающей отказываться от умственного труда головы; служба, вычеркнувшая из жизни несколько самых ценных лет! Существенной составной частью чувств, связывающих меня с моей юностью, было и это влечение к Алёнке. Я продолжал довольно часто бывать на Геофаке и кроме того иногда заходил домой к Алёнке, потому что она живёт рядом с Географгизом. Я приходил к ней по всяким мелким поводам и просто так, чтобы её повидать, но в общем, конечно, крайне редко, раз шесть за два года. Не многим чаще видел я её на Геофаке. В мемуарных материалах того времени сохранилась такая запись: «Иногда я посещаю Армандово гнездо. В обеденный перерыв захожу, чтобы застать Д.Л. [21], а попадаю в гости к Алёнке. Они [Алёнка и Нина Беликова] с головой погрузились в юнговские дела. Алёнушка цветёт по-прежнему, украсилась бантиками. В чертах её лица сочетаются нежность и грубость».
        В агитпоходе 1955 г. я помню Алёну вечером или ночью на том же месте у калитки.
        – Алёна, знаешь ли ты, что сегодня годовщина нашего знакомства? Год назад, на этом же месте…
        – В самом деле!  Что ж, жди, может быть через год я поцелую тебя здесь по такому случаю.
        Тем временем я узнавал вкус поцелуев шести пар девичьих губ, всё это было хорошо и иногда красиво, но не приносило такой возвышенной радости, как Алёна, к которой я не прикасался, и как некоторые другие девушки, недоступные для меня даже в качестве просто друзей.
     Одну из таких девушек, Наташу Грошенкову [11], я провожал в ту ночь по дороге в Можайск. Ей нужно было вернуться в Москву раньше, и она ушла в сопровождении Гали Савиновой. На географическую станцию я вернулся в четвёртом часу. Алёна тоже пришла в конце ночи. На ней был ватник, в нижней части которого сзади обнажился большой клок ваты, как будто она сильно тёрлась задом об корявое дерево. От прошлогоднего тулупа, вероятно, уже ничего не осталось.
        В 1956 и 1957 гг. я видел Алёну ещё реже, раза по четыре в год.  8 марта 1957 г. я позвонил ей под предлогом Женского дня, чтобы, услышав её голос, который я так люблю, испытать ни с чем не сравнимое радостное волнение. Я рассказал ей о предстоящей романтико-географической поездке на Дальний Восток. Она правильно поняла мои стремления и сказала:
          – Ты, Борька, молодец! Мало осталось людей, которые способны так путешествовать.
        Потом она спросила, не был ли я в Забайкалье и не собираюсь ли туда заехать. Она там не была, но всю жизнь мечтала посмотреть весну в тех краях.
        – Передай от меня привет забайкальской весне!
        80 дней спустя я мчался в скором поезде по долинам Селенги, Уды, Хилка и Шилки. Весёлые, залитые водой и солнцем поймы, сосны среди голых песков, нежно зелёные лиственницы, синеватые сопки в дымке… Я ходил по тамбуру от стекла к стеклу. Мне хотелось послать привет Алёне, вложив в конверт цветы, но я этого не сделал, то ли по техническим причинам: на станциях цветы не росли и не продавались, а в поле поезд не останавливался. На обратном пути я побывал в Хабаровске и оставил на почтамте открытку Алёнушке на случай, если она туда приедет, так как полагал, что она будет работать в Приамурье; на самом деле она была в Уссурийске, откуда я только что уехал.
        После того длинного и тёплого телефонного разговора Алёна вспомнила обо мне на следующий день, и так я впервые попал в квартиру Найдёновых [16] 9 марта 1957  г.
        Алёнка недавно вернулась с Кавказа, необыкновенно загорела (зимой), сделалась какой-то медно-красной. Вообще зима 1956/57 в её жизни была особенно красивой, и это не могло не придать красоты и ей самой.
        Да, Алёнкой можно любоваться без конца. Я видел её в сумме не более 100 часов [22], но каждый такой час был праздником для меня. Вероятно, многие мужчины способны чувствовать обаяние Алёнки с первого взгляда. Помню 2 ноября 1957 г., день, когда я с Олей Лопатиной [23] уезжал в Ригу. Счастливая пора началась для меня не с момента отъезда, несколько омрачённого поведением Оли, которая чуть не отказалась от поездки, а раньше, когда мы с Алёной отправились с Бол. Калужской [24], где жили Арманды, на вокзал, заехав по дороге в Банковский пер. [25].   День был чистый, тёплый, солнечный – как Алёнка.  Мы приехали к Рижскому вокзалу слишком рано и зашли в магазин хозяйственных принадлежностей спросить стиральную доску, которую Оле поручили купить в Риге [26].  Молоденький продавец, лет 20, к которому обратилась Алёна, весь преобразился, увидев её, заулыбался, радостно засуетился. Стыдно сказать, но в тот момент мне это не понравилось. «Ишь ты, тоже нашёлся!». На улице я сказал Алёне:
        – Как этот продавец просиял при виде тебя! А зачем это? Что это ему даёт?
        – Разве это должно что-то давать? Человек испытал чисто эстетическое удовольствие.    
        Не странно ли? В этих словах я поглумился над самим собой. Ведь и я испытываю именно эстетическое удовольствие. Ради него я целый месяц писал этот очерк. Что, как не чисто эстетическое чувство, заставило меня встречать Новый (1958-й) год за письменным столом [27], торопясь рассказать хоть кому-нибудь о красоте женщины, от которой я не жду ни одного ласкового слова, вообще ничего, которая никогда и не смотрела на меня как на мужчину
        По возвращении из Прибалтики [28] я с пристрастием допрашивал Галю Филиппову [29], провожавшую меня с Олей в Ригу на вокзале:
         – Ну, как, понравились тебе эти девушки?
         – Да, интересные девчонки – насколько можно убедиться за десять минут.
         – А Алёнка красивая, правда?
         – Да, Лена очень милая, очень. Не красивая, конечно, но…
         – Почему  Лена? Она не Лена, а Алёнка!
         – Но ведь Алёнка – это Елена.
         – Ну и что же? – возразил я, протестуя против  низведения моего кумира на уровень чего-то обычного. – Лена это совсем другое, а Алёнка одна, единственная, понимаешь?
        Алёнушка! Как часто шептал я это тёплое, задушевное, сказочное русское имя! Этим именем у меня названо много красивого, хорошего, что не находило выхода в отношении к другим девушкам.
        Оставив в стороне такие важные факторы, как мои собственные физические и психические потребности и романтические ассоциации, созданные обстоятельствами, попытаюсь хоть немного проанализировать ту часть обаяния Алёнки, которая в наибольшей степени исходит от неё самой. Мне кажется, особенность Алёнки в том, что она, во-первых, необыкновенно полно вмещает в себя почти все оттенки чувств и желаний, какие я когда-либо испытывал по отношению к женщине, а во вторых, удивительно цельно, оригинально, вызывающе парадоксально и привлекательно сочетает самые крайние, самые  противоположные из них. Алёнка богата и широка. В ней видны и женщина, и девочка, и мальчишка; и страсть, и холодность; и грубость, и нежность; живой интерес и равнодушие; буйная энергия и рыбья вялость. Такое острое, пряное, возбуждающее, бездонно-манящее, пикантное, глубоко оригинальное единство противоположностей. Столь же противоположны и желания, которые она вызывает. Это страсть – грубоватая, хочется прижать, тискать, мять её руками – и, напротив, острая до боли, сладкая, щекочущая до слёз нежность, как к ребёнку, хрупкому цветку, тонкому лепестку, который не смеешь потревожить даже дыханием. И это одновременно! Хочется попирать её и быть попираемым ею. Конечно, в отношении ко всякой нравящейся женщине в какой-то мере всё это встречается, и тут я не собираюсь открывать Америку, но только для Алёнки эти чувства и желания не сменяют, не вытесняют и не подавляют друг друга, а удивительно и красиво сливаются. Они возникают уже слившимися и присутствуют в самой маленькой вспышке влечения к ней. Дело даже не столько в наличии этих чувств, сколько в их гармонии. Этого словами не выразить.
        Я испытываю какую-то гордость от сознания, что Алёна нравится мне независимо от её отношения ко мне. Пусть она посмеётся надо мной, скажет что-нибудь ядовитое; я буду огорчён, но не обижусь на неё, и стану только упрямее в своей вере,  улыбнувшись её непониманию, как невежеству ребёнка. Она и не должна это понимать, а я и не нуждаюсь в её одобряющей резолюции [30].
        Алёнка – как встречный ветер. Алёнка – это моя мечта, светлая, белая и чистая, как снег горных вершин; синяя, как небо над ущельем. Алёнка – это моя фантазия, но она не выдумана. Это она, живая и тёплая, способна, как немногие другие, согревать одним своим присутствием. И вот вам яркий пример. 4 мая 1957 г. умер мой отец. 8 мая его должны были хоронить. 7 мая мне на работу позвонил Давид Львович и пригласил на защиту его докторской диссертации. Он полагал, что мне следует выступить по одной из глав его работы (он вообще преувеличивает мои способности). Но я, конечно, ничего не собирался говорить, и главу эту я всё равно не успел бы освоить, даже если бы успел прочитать, а пришёл просто ради интереса и развлечения. Я уселся среди каши из стульев в конференц-зале Института географии, ожидая начала. Вдруг словно солнце осветило этот мирок поломанных стульев, спёртого воздуха и трухлявых научных грибов: вошла дочь диссертанта. Я ждал, пока она наденет очки на свои близорукие глаза и заметит меня. Наконец-то!
        – Ах, Борька!   
        Она подошла ко мне, мы уселись на стульях сзади, так как защита ещё не началась. Во время немногословного разговора я не отрываясь смотрел ей в глаза  и сказал:
        – Какая ты красивая стала, Алёнушка!
        Во время защиты мы сидели в первых рядах. Каким светлым и радостным было для меня появление Алёнки на фоне моего горя! Её присутствие окрашивало всё окружающее в особый цвет. Как никогда хотелось горячо любить всё красивое, всё противоположное горестям и мерзостям жизни. Я живо воспринимал всё, о чём говорили, благодаря Алёне. Но под конец она ушла, торопясь покататься на только что подаренном ей велосипеде, на котором она хотела поехать в детский сад за «сыном».  Напрасно я думал из всех сил: «Алёночка, не уходи!» – она ушла, и в следующий раз я увидел её только через полгода, 2 ноября [31]. Конечно, этого мало, слишком мало, чтобы этим жить, да я никогда и не жил только этим. Но кем бы и чем бы я ни увлекался, Алёнка, как далёкая, но яркая звёздочка, светила мне всегда, ничем не затмеваемая.
        Алёнка занимает в моём пантеоне внешне скромное и мало заметное со стороны, но очень важное, весьма драгоценное, ей одной принадлежащее место, прочно соединившись с представлением о радости вообще. А так как радости хочется всегда, то я и всегда хочу видеть Алёну или хотя бы слышать её.
        А какой у неё красивый голос! Особенно это заметно при разговоре по телефону. Вблизи – не так, потому что заслоняют другие впечатления. А по телефону – ещё и потому, что создаётся резкий контраст с серостью окружающего (обычно я звоню с работы [32]). Её голос нежно-нежно берёт за душу и поворачивает её, отчего на глазах выступают слёзы. И потом долго ничего нельзя делать, я всё смотрю в пространство и погружаюсь в светлые мечты, а её голос звучит среди них, как музыка…
        Я не идеализирую Алёну, не наделяю её вымышленными качествами. Я говорю только о её внешней красоте, быть может, неузнаваемо окрашенной моими представлениями, но всё же Алёнкиной. Это не красота в смысле экстерьера (фигура, форма), а обаяние, такое обаяние, о котором хочется рассказывать, смеяться и плакать, хочется растаять от нежности на её груди и превратиться то в широко раскрытые, полные безмолвного обожания глаза, то в слепые, жадные, ищущие губы [34].

8 декабря 1957 – 7 января 1958, Москва   
            
Примечания

        Почти все примечания написаны в 2017 г. Немногие, изначально имевшиеся в тексте в виде подстраничных сносок, отмечены звёздочкой (*); добавления к ним, написанные в 2017 г., помечены  буквой «а» после номера примечания.

        1. Арманд,  Елена Давидовна (1935 – 2015), дочь известного географа Д.Л. Арманда (1905 – 1976), сестра не менее значительного географа Алексея Арманда (1931 - 2020), с детства имела хобби – воспитывать детей-олигофренов. Одного дебильного мальчика она «усыновила», будучи сама ещё не взрослой, держала в семье своих родителей много лет. Числилась на заочном отделении Геофака МГУ, но присутствовала на дневных занятиях и участвовала во многих мероприятиях нашего факультета. (Этот  «феномен заочников» описан в моих мемуарах. См. на «Проза.ру» «Моя жизнь в географии»). Входила в группу «Моих дорогих девчонок» (Арманд, Беликова, Бондарева, Краевая, Лопатина и примкнувшая к ним Дайнеко; не менее половины из них уже умерли). Диссертацию по почвоведению Алёна то ли защитила, то ли не успела защитить, потому что за диссидентскую деятельность (несли плакат «Соблюдайте Советскую Конституцию!») была уволена из государственного учреждения. В 1988 г. поселилась в глубине Тверской области и в умирающей деревне организовала свой приют-коммуну для дебильных детей-сирот. Педагогический эксперимент закончился полным крахом. Написала об этом несколько книг, а также статей в журналах «Семья и школа» и «Отечественные записки», где однажды оказалась моей соседкой на страницах.
        В последний раз я видел Алёну в 1994 г. после моего первого за постсоветское время и самого большого заграничного путешествия. Алёна спросила, что меня больше всего поразило в Западной Европе.
        – Супермаркеты и устройства для инвалидов.
        – Молодец! Ты заметил самое главное.
        2. Благоволин, Николай Степанович (1927 – 2006), геоморфолог и палеогеограф, кандидат географических наук, участник ВОВ, работал в Институте географии РАН, был членом КПСС и одним из комсомольских руководителей на нашем курсе.
        3. Ходаков Владимир Георгиевич (1932 – 1993), один из моих близких друзей студенческой поры, член «Дружной шестёрки», сплотившейся в походе 7 ноября 1950 г. Гидролог и гляциолог, автор книг о снегах и льдах Земли. Доктор географических наук, профессор. Работал в Институте географии РАН. Я практически не видел его после Полярно-Уральской экспедиции 1960 г. (их отдел размещался вне главного здания ИГАН, которое я посещал).
        4. Камералка – помещение для камеральных (комнатных) занятий в противоположность полевой работе. «Камералкой» также называют и эти самые камеральные работы.
        5. «Храм науки» – высотное здание Московского университета им. М.В. Ломоносова (МГУ) на Воробьёвых  (в 1935 – 1999 Ленинских) Горах.
        6. Моя однокурсница Галя Постоленко видела, как Алёнка Арманд нажимала ногой кнопки лифта (сообщено мне 14 августа 2017 г.). При всём Алёнкином буйстве я не помню, чтобы она курила или сквернословила. И мне она никогда не грубила, разговаривала со мной без малейшего пренебрежения.
        Постоленко Галина Андреевна (р. 1933) – геоморфолог, кандидат географических наук, доцент Геофака МГУ. Самая красивая девушка на нашем курсе, но я в неё влюблён не был, никуда с ней не ходил и не ездил. Примечательна  ещё  тем, что её мать прожила 101 год.
        7 (*). Из недописанного стихотворения «Смешно» (декабрь 1954 г.).
        7-а. Прочие стихи, посвящённые Алёнке Арманд, также остались не законченными, но их обрывки не стоят того, чтобы искать и извлекать их из моего архива (2017).
        8. Блок – двухкомнатная квартира (с санузлом и кухонной плитой) для двух студентов в общежитии высотного здания МГУ на Воробьёвых (Ленинских) Горах.
        9. Михайлов, Иосиф Сергеевич (р. 1931 г.), мой однокурсник и ближайший друг в студенческое время, почвовед, северовед. Провёл три года на Северной Земле, а позже год в Чили. Написал книгу воспоминаний «От Северной до Огненной Земли». Кандидат географических наук, бывший ведущий научный сотрудник Почвенного института им. В.В. Докучаева РАН. В настоящее время (2017) собственноручно составляет на компьютере карту почв российской Арктики.
        10. Юнги – Школа юных географов (для старшеклассников) при Географическом факультете МГУ, существует с 1948 г.
        11. Судакова (ур. Грошенкова) Наталья Григорьевна (р. 1933), физикогеограф и палеогеограф, доктор географических наук, ведущий  научный сотрудник Геофака МГУ. Одна из тех многих, кто, окончив наш Геофак, сразу остаётся на нём работать до конца жизни. Я видел её на Географической станции «Юкспорйок» в Хибинах в сентябре 1953 г., куда приехал самостоятельно после открытия нового здания МГУ на Ленинских (Воробьёвых) Горах. Наташе Грошенковой посвящено одно моё стихотворение.

Х И Б И Н Ы

Отчего улыбаюсь я ей,
Будто встретился мне старый друг?
То из юности светлой моей
Свежим ветром повеяло вдруг.
 
Снова манят просторы гор,
Водопадов и рек разговор,
Редких солнечных дней бирюза
И зелёных озёр глаза.

На плато под вуалью снегов
И в ручьях среди мшистых камней
Льётся вечная песня без слов
О товарищах лучших дней,

О местах, где шумит Юкспорйок,
О мечтах беспокойных дорог,
И об осени, схожей с весной,
И о девушке с русой косой.

16 октября 1956

        12 (*).  Наташа Грошенкова и Наташа Епифанская – Хибины, 1953; Тамара Краевая и Рита Бондарева – Прикаспий, 1954; Алёнка Арманд, Оля Лопатина и Нина Беликова – агитпоход 1954; Наташу Борисенко, Лиду … (?) и Лену Дайнеко, ещё не поступившую на Геофак, я видел впервые в этом первомайском походе 1955 г.
        12-а. Бондарева, Маргарита Семёновна – выдающаяся красавица, на этой почве слишком много о себе воображавшая. Впоследствии первая жена Л.С. Смирнягина, с которым я через неё в агитпоходе 1954 г. и познакомился. Он «увязался» туда за ней, а девушки над ним подтрунивали.
        Смирнягин, Леонид Викторович (1935 – 2016), географ-страновед (специалист по США), политический географ, автор оригинального общественно-географического районирования США. Член Президентского совета при Б.Н. Ельцине. Доктор географических наук, профессор. Самый яркий и любимый студентами преподаватель на Геофаке МГУ в наши дни. Один из моих самых близких друзей с 1955 – 1957 гг.
        Дайнеко,  Елена Константиновна (1935 – ?), почвовед, всю жизнь (с 1961 до 1995 г.) работала в Институте географии РАН. Выдающийся знаток чернозёмов. Героически защищала заповедник «Стрелецкая Степь» под Курском. 
        13. Варелопуло,  Аристид Фёдорович,  мастер лаборатории аэрофотометодов кафедры картографии, работал на факультете с 1954 г. Участник ВОВ.
        14 (*). После многих путешествий я с ещё большим основанием могу сказать, что нет для меня мест красивее и роднее, чем район Гжатско-Можайских гряд. И именно эту местность – долины Москвы-реки и Колочи – собираются затопить водами Можайского водохранилища!
        14-а.  В 1960 – 1962 гг.  прекрасный ландшафт моей молодости был затоплен Можайским водохранилищем. Географическую станцию с летними практиками студентов перенесли в село Сатино Боровского района Калужской обл.
        15. Красная Поляна – урочище и курортный посёлок в Адлерском районе на Западном Кавказе.
        16. Моя однокурсница Валя Найдёнова считалась «матерью» «моих дорогих девчонок», и они (а как-то раз или два – и я с ними) собирались в её квартире в прославленном  «Доме на набережной».
        17. Станция (платформа) Турист (быв. Влахернская) Савёловской ж.-д. линии. От неё ходили на знаменитый «Парамоновский овраг» (долина р. Волгуши).
        18. Практически в каждом молодёжном коллективе    обнаруживается вдохновляющая девушка, в которую я начинаю   влюбляться. В большинстве случаев эта «любовь» быстро гаснет за отсутствием «питательного материала», но иногда растёт и затягивается в безнадёжном состоянии на многие годы. Изредка я пишу этой девушке стихотворение, получив которое, она истолковывает его «однозначно» и после этого окончательно от меня шарахается. Всем таким девушкам я благодарен за счастливые дни, я их помню, записываю, ранжирую.
        Окружающие люди не понимают этой особенности моей души.  Они видят в моих воспоминаниях то ли донжуана, то ли  сексуального маньяка. Похоже, что только одна Татьяна Герасименко (с 2012 г.) меня поняла, но и то, пожалуй,  не до конца. (См. моё соч. «Татьяна Герасименко в моей жизни» на «Проза.ру").
        19. С Памира в 1955 г. я писал письма Нине Беликовой. Она вышла замуж в том же году и с тех пор я её много лет не видел. После развода заглянула ко мне; мы сидели на полу и перебирали старые письма.
        20. Оставить меня в аспирантуре сразу же по окончании Геофака мои руководители и покровители Н.Н. Баранский и Ю.Г. Саушкин при всём желании не могли – эти места предназначались для комсомольских активистов и сексотов ГБ (что было почти одно и то же). Многие  учёные в советское время шли на те или иные сделки с «органами» (и со свой совестью, если это понятие уместно), чтобы иметь возможность нормально работать. Географгиз с его сравнительно либеральным режимом (казавшимся невыносимым после дипломного  семестра в МГУ) стал для меня неплохим убежищем и хорошей школой, но было бы достаточно трёх лет, а я отдал этому издательству 10 лет брутто (1955 – 1965), или 7 лет нетто (за вычетом трёх лет аспирантуры в Институте Географии АН СССР, 1959 – 1962), что, несомненно, является большой потерей. Мой тяжёлый и неблагодарный  труд издательского редактора, особенно сборников «Вопросы географии», до сих пор не оценён исследователями этой темы. См.:  Вопросы географии. Систематический указатель к сборникам 101 – 132 (1976 – 1988 гг.) / Авт.-сост. А.А. Агирречу. Отв. ред. Г.М. Лаппо. – М. – Смоленск: Ойкумена, 2017. – 92 с. В этой книге, отчасти охватившей всю историю сборников (с 1946 г.), я упомянут только как учёный секретарь редколлегии.
        21 (*). Давид Львович Арманд, отец Алёнки, известный географ, самый умный человек в Институте географии АН СССР; впоследствии стал моим руководителем в аспирантуре [поздн. примеч., 1961].   
        22. На конец 1957 г.
        23. Лопатина, Ольга Борисовна (р. 1935) была, мягко говоря, наименее хорошенькой из пяти «моих дорогих девчонок. У меня не было к ней ни малейшего физического влечения, но существовал какой-то трудно объяснимый порыв «романтического товарищества». Я навещал её в 1958 г. в её геологическом отряде на Усть-Щугере, когда совершал молниеносную поездку по маршруту Москва – Печора – Нарьян-Мар – Архангельск – Москва. Её муж погиб в экспедиции в Монголии от пожара, устроенного им при курении в постели в пьяном виде. (Аналогичным образом сожгла свою квартиру и вторая жена Л.В. Смирнягина). Обе дочери Ольги любили меня с рождения, потому что много обо мне слышали. В конце ХХ в. Ольга Лопатина со взрослыми дочерьми эмигрировала в Канаду.
        24. Бол. Калужская ул. – ныне Ленинский проспект.
        25. Уже не помню, кто из этой компании жил в Банковском пер. Лена Дайнеко жила совсем рядом, на ул. Кирова (Мясницкой). Возможно, что все эти девушки росли в одном районе и учились в одной школе. До получения отдельной квартиры в доме Академии наук на Бол. Калужской Арманды жили где-то около Политехнического музея в коммуналке, образовавшейся от уплотнения «бывших буржуев», каковыми они и считались.
        26. Мы (я и Оля Лопатина) путешествовали с банными чемоданчиками (40 х 25 х 15 см), ни с какой стиральной доской не связывались.
        27 (*). Значительная часть этого очерка написана вечером 31 декабря 1957 г.
        28. Мой маршрут с Ольгой Лопатиной в ноябре 1957 г.: Москва (ж.д.) Рига, Меллужи (пешком) Майори (ж.д.) Рига (автобус) Таллин (ж.д.) Пяэскюла  (пешком) Нымме (ж.д.) Таллин (самолёт), Вильянди,  Тарту (ж.д.) Москва.
        29. Филиппова Галина Романовна (р. 1935) явилась мне летом 1956 г. из тумана на вершине г. Говерла (2061 м н. у. м.). В первомайские дни 1957 г. я ездил с ней в Ленинград, гуляли и по окрестностям. В конце мая я уехал на Дальний Восток и в одном из писем написал, что я её не люблю. Галя пошла топиться в ближайший пруд, но яркое утро с пением соловья и кваканьем лягушек вернуло её к жизни. Пошла на работу, а вечером неинтеллигентная мать устроила грязный скандал дочери, впервые не ночевавшей дома. Письма мои Галя уничтожила. В дальнейшем мои отношения с ней были очень неровными и надолго прерывались. Она, по её словам, и сейчас меня любит; она была и до сего дня остаётся свидетельницей множества моих любвей. Работала в секретном ВПК, где потеряла здоровье. Широко пользуется всеми льготами для инвалидов (санатории, экскурсии и т.п.). Жадно потребляет культуру. Увлекается путешествиями, в том числе заграничными. В 2017 г. была в Великобритании и месяц путешествовала по рекам и каналам между Москвой, Петербургом, Соловками и Архангельском. Я горжусь этой стороной её жизни. Галя Филиппова была второй читательницей моих воспоминаний об Алёнке Арманд (после самой Алёны).
        30 (*). Возможно, что перед нами – психологический реликт более раннего возраста, оставшийся от подросткового периода «первой любви» с её характерным преклонением перед девушкой.   
        З1. Напоминаю, что Алёна была в числе провожавших меня и Олю Лопатину в Ригу 2 ноября 1957 г.
        32. До 1982 г. у меня не было домашнего телефона. Из дому я ходил звонить на переговорный пункт, где было 10 кабин, так что очередь меня не беспокоила и можно было  разговаривать сколько угодно, но стоя (мой рекорд – полтора часа). В телефон-автомат опускались монеты: до 1961 г. 15 коп., с 1961 – 2 коп. Монеты приобретались у дежурившей там тётки. На службе, в Географгизе, я бесцеремонно использовал телефон для личных разговоров. Сослуживцы отмечали, что с девушками я разговариваю совсем другим голосом (более высоким и певучим), и передразнивали меня.
        33. Я напечатал это сочинение на своей пишущей машинке и вручил Алёне первый экземпляр. Она прочитала и спросила:
        – Тебе это нравится – то, что ты написал?
        – Да, очень нравится.
        – Ну, и хорошо.

Подготовлено для «Проза.ру» 19 августа 2017 г.

Первой читательницей этого сочинения на "Проза.ру" была Татьяна Герасименко 19 августа 2017 г.

Приложение I

МОИ ДОРОГИЕ ДЕВЧОНКИ

Е. Арманд, Н. Беликовой (Лукиной), М. Бондаревой, Т. Краевой, О. Лопатиной

        Я очень люблю вас, Алёнка, Нина, Рита, Томка и Оля! Люблю всех вместе и каждую в отдельности, в разное время – по-разному, но в общем нельзя сказать, кого больше. Эта безответная любовь существует почти три года; за это время она едва ли была как следует замечена и серьёзно понята. Но это любовь, потому что каждая из вас мне дороже, чем другие девушки, близкие физически и более знакомые. К сожалению, я не могу доставить вам такой радости, как вы мне.
        Я буду любить вас всю жизнь.

25 ноября 1957,
Москва

Б. Родоман

Для «Проза.ру» 26 ноября 2020 г.


Приложение II

Письмо (записка) Елены Арманд Борису Родоману, собравшемуся в Хибины, в июне 1964 г.
        Борис, оставляю тебе два письма в Апатиты к знакомым и на географическую станцию к директору. Письма от Алёши – это солиднее. Они (ребята) будут 1-го дома. Можешь жить у них (Римма даст тебе ключ) или на географической станции. Алёша говорит, что там есть кровати, матрацы, и они всегда принимают радушно, особенно географов. Кстати к Хибинам там ближе. Только не подводи Громова, не свались откуда-нибудь. Вообще береги себя для нас, а Громову лучше дай расписку, что за свою жизнь ты отвечаешь сам. Выбирай, вобщем, как тебе удобнее. Ну, всего хорошего, наверное, я перед отъездом уж тебя не увижу.
        Целую А.

Маршруты Б.Б. Родомана по Хибинам в июне – июле 1964 г.

        Москва (жд) Апатиты, Кировск (автотранспорт) Юкспорйок, Мал. Вудъявр (пешком) Кукисйок, Кунйок, гора Чоргор, река Петрелиуса, Часначорр, река Меридиональная, станция Имандра (жд) Апатиты, Кировск; (пешком) Кукисвумчорр, Поачвумйок, Тахтарвумчорр, цирки Северный и Молибденовый, Тахтарйок; Ботанич. сад, Кукисйок, цирк Снежный, Перевальное ущелье., верховья Тульйока, пирамида Кукисвумчорр, Саамский пер.; Расвумчорр, Вуоннемвум, Коашва, Китчепахк, 33-й км Умбозёрского шоссе (автотранспорт); (жд) Ленинград.

Для «Проза.ру» 3 октября 2020 г.