От метели до бурана...

               
 - У вас вчера, почему-то с вечера света не было? Случилось что? – поинтересовался  я по-соседски.
 - У нас вечер с Пушкиным был. Внуки организовали.  При свечах, – ответил мне Фёдор Гаврилович,  пенсионер, бывший учитель. Представляешь, как, оказывается,  устроена школьная программа? Зимой Пушкина пустили во всех классах, где его произведения изучаются. И везде зима русская. Ей предпочтение отдаётся.
      Младшая Настенька учила наизусть  про Жучку и дворового мальчика, а там - архаизм на архаизме. Молодая учительница по неопытности или забывчивости, а может и нехватки времени, ничего толком не растолковала. Слышу, внучка читает:"Летит голубка удалая"! Какая такая "голубка", а что за - "кибитка"! И пошло-поехало...И ямщик, и облучок... и салазки, и бразды да дровни... не говоря уже о дворовом мальчике.
      Танюша, что  постарше  стих "Мороз и солнце – день чудесный", вроде бы всё понятно и даже про Аврору, которая явилась.
      Пётр  атаковал отрывок в прозе из "Капитанской дочки" про буран. Особенно напирал на строку: "Ветер завыл; сделалась метель". Возмущаясь, "Ну как ветер может завыть? и Сделалась метель"? Да не говорят же так сейчас"!
      Все по разным комнатам, у меня гостили-ночевали, и каждый вслух да с выражением. Каково! И каждому помочь, у каждого проверить. А память у меня до сих пор все стихи держит. Они только удивляются: "Ты, дед, не иначе заранее подготовился, хитрый какой"!

-А супруга- то чем занята была? 
-Ясное дело - пирогами. А вот вечером мы повесть "Метель" читали. При свечах.

      Слово,  за слово и явилась картинка, за ней  вторая, третья. Он так вкусно рассказывал, что я только успевал приговаривать, повторяя: "Ай да Гаврилыч!  Устроил посиделки. Прямо, как в избе – читальне".
 
-Хорошо посидели. И я им о двух подругах - метели и вьюге. Да пурге, да о   буране: пострел и тут успел. О нашем, степном. Вон сколько синонимов об этом явлении природы. Я - то всё о ранешних историях.  До сих пор ведь на памяти. Ты же помнишь и ту, когда Степан  потерялся…  Вот и напиши.

-Так давно же было - возразил я.
-А ты начни, а я напомню и подскажу, - заверил  Гаврилыч.  У тебя получится. И пиши при свечах, как Пушкин.

      И я засел, и корпел несколько вечеров, захватывая часть ночи. Потрескивали  восковые,  покачивались  язычки пламени  в подсвечнике.  Жена иногда заглядывала с тревогой  в мой кабинет. Крутила у виска. Не до неё было. Творчество большой самоотдачи требовало.  Днём  я нёс  муки творчества на суд Гаврилычу. Забрало нас тогда всерьёз. Ведь случай из жизни, правда  давний, но имевший и своего героя, и разбушевавшуюся стихию. И вот что у нас после долгих споров и воспоминаний вышло.               
               
      Вечерело, когда Степан в лыжном  спортивном костюме, штормовке, закрепив  лыжные  ботинки, заскользил в обратный путь. За плечами приторочен рюкзачок с домашними пирогами да термосом горячего чая и  парой сменного белья да несколько книг. Каждую неделю наведывался он домой. Ещё тянуло, ещё скучал. Самостоятельная жизнь только начиналась в отдалённом селе Герасимовке, что раскинулось на взгорке лога  в десяти километрах от его родного городка.      
      Дорога была ровная и гладкая, что стекло, поэтому он шёл  сбоку.  За ним  тянулся отчётливый  лыжный  след.  Не первый раз он совершал такие марш-броски. Зимой на лыжах, что для здорового парня, учителя-физкультурника не представляло особого труда. В остальные времена года выручал старый, но выносливый  гоночный велосипед.
      Вот и сегодня, после воскресного дня, который он провёл в кругу семьи,  предстояло ему  вернуться в село, чтобы завтра с утра  в школе проводить  уроки. Учился заочно. Был холост. Жил на квартире в комнатёнке, где помещался только его рабочий стол, он же и обеденный, кровать, стул. Такой вот спартанский неприхотливый угол. Столовался у хозяев за умеренную плату. Помогал по хозяйству, когда просили. Успел вписаться   в школьный  коллектив,  где была и молодёжь.
      В то время в сёлах  ламповые чёрно-белые телевизоры только-только появлялись  и  были далеко не у каждого. В основном радио, которое связывало сельчан с внешним миром. Телефона на селе всего-то  два – в сельском совете да школе.
      Степан,  как обладатель новенького, сверкающего  чёрным блеском полированных  боков транзисторного  приёмника "Спидола", работавшего от шести   больших батареек,  слыл искушёным знатоком в плане информированности.  Он первым в коллективе начал распевать только что появившуюся в эфире на радиостанции "Маяк" песню из кинофильма о тревожной молодости.  Сам фильм до их села ещё не добрался, но песню уже напевали, как говорится и стар и млад. 
      Клубные посиделки  да кино по вторникам и субботам, когда банки с лентами какого-нибудь кинофильма  завозила   машина из киносети. Школьные мероприятия, тренировки-секции  да  интересные книги – вот и вся культурно-просветительная и развлекательная программа для молодого начинающего учителя того далёкого от сегодняшнего дня времени.
      С бодрым настроением он двинулся в путь. Дул лёгкий ветерок, но  за городом вдруг резко усилился. Бил в грудь, сбивал с ритма. Хорошим ориентиром служила накатанная дорога и телеграфные столбы вдоль неё. Расстояние  от столба до столба семьдесят пять метров. Вот и считайте – сто столбов да ещё двадцать, вот и весь путь. Рукой подать.
      Через пару-другую  километров дорогу стало переметать. Снежные назойливые змейки переползали ему путь всё чаще и чаще. Степан ускорил шаг.  Ещё несколько километров остались позади. Ветер усиливался. Позёмка поднималась на крыло. Сумрак сгущался,  начиналась  метель. Ну, как у Пушкина, почти. 
      Столбы  уже не проглядывались, как раньше. Виднелись на пролёт – два.    Потом и на один. Это не испугало Степана, но насторожило:  трудно прокладывать путь через пока  небольшие  снежные  заносы.  Снег становился  липким, скольжения  почти никакого. 
      Он шагал, отталкиваясь по привычке лыжными палками,  да и то скорее  по привычке и для того, чтобы поддерживать  равновесие.
      Высветились на вечернем  небе  первые далёкие ледышки  звёздочек.    Казалось, что их тоже там, в космической глубине Галактики подгонял такой же   непутёвый неуправляемый ветер.  Уже с трудом шагалось  от столба  до  столба,  приходилось  делать небольшие остановки.
      Вскоре всплыла белёсая Луна.  Стало  светлее. Ветер зловеще наигрывал  проводами  на столбах свою заунывную  мелодию. Вот так  Степану пришлось  оказаться один на один с разыгравшейся метелью!
      Декабрь - месяц волчьих  свадеб.  О попутных машинах да в стороне от большака и думать не приходится. Надежда только на свои силы. А  они не беспредельны!
      Назло разбушевавшейся стихии, Степан  вдруг стал напевать: "И снег, и ветер, и звёзд ночной полёт… меня моё сердце в тревожную даль зовёт!  Прямо как обо мне", - подумалось ему. На какое-то время песня взбодрила его.
      На память невольно приходили герои из книг Джека Лондона, потом и Петруша с Савельичем промелькнули из пушкинской   "Капитанской дочки".  Стала сказываться усталость.
      Прямо перед ним явью промелькнули  заяц, а за ним лиса.  "Надо же,- подумалось,- один шкуру спасает, а вторая ужин себе добывает, ну и ну". Это отвлекло его и, что удивительно, подбодрило. Не он один в этом снежном хаосе оказался.
      Потом заяц промелькнул из-за его спины. Лисы не было. Упустила косого. А тот так  неподалёку, словно под защитой человека и передвигался, оглядываясь иногда.
      Дорога  пролегала по  самой кромке  крутого здесь  лога, который  тянулся  до самого села. 
      Лог был огромен, большую часть его занимали места под сенокос. У каждого из сельчан, тех, что держали коров, овец, были и свои наделы. Хватало всем. К осени стога  возвышались над скошенным лугом. Вывозили  сено тракторами  пологим  склоном,  обычно по первому  снегу. А для колхозной животины - коров, лошадей, молодняка часть стогов  оставалась. Прямо за селом. Про запас.
      Самую нижнюю точку лога, которая  оканчивалась большой воронкой, затопили. С двух сторон пробурили наклонные трубы-скважины, и вода самотёком сотворила небольшой пруд. Своего рода оазис среди  безлесной степи. Уровень воды контролировали кранами. Запустили мальков, берега обсадили  тальником,  и рукотворный пруд стал достопримечательностью отдыхом и гордостью сельчан.
      Столбы поворачивали вправо, к селу, но там дороги не было. Обычно зимой её после буранов пробивали трактором с носом в обход села. Так уж сложилось по жизни. Переселенцы со времён Столыпина, которые оказались в этих местах, после долгих споров и пересудов,  решили ставить дома вдоль дороги. Образовалась улица.
      Вначале село прирастало дом к дому, усадьба к усадьбе и всё вдоль и вдоль. Хорошо бы вдоль ветрам. А то поперёк, словно назло снежной стихии. И протянулась улица версты на две. Удобно и никому не обидно – дорога ведь рядом. 
      Позади домов да изб постройки да огороды. Не учли  переселенцы, что в Сибири зимы долгие да снежные. И если в поле снега было немного, то в самом селе, да на дорогу, наметало сугробов от дома к дому под самые крыши. Гора на горе. Ступеньки делали, чтобы пробраться по улице. Ни один трактор эти сугробы одолеть был не в силах.
      Начало крутенького спуска Степан прозевал. Шаг вправо, и он полетел, покатился  под откос, утопая в рыхлом снегу. Подняться на дорогу не было возможности.  И он лесенкой, буквально на ощупь, стал спускаться.  Здесь, ниже, не было порывистого ветра, но, подхваченный им, снег падал сверху сплошной пеленой, словно муку с неба сыпали.
      До села оставалось километра полтора, главное – не сбиться с направления. Сказывалась  навалившаяся усталость. Ноги едва передвигались. Лыжи приходилось выдёргивать из глубокого снега. Уже не пелось. Почему-то вспомнилась Степану присказка  хозяина, у которого он жил: "Нет лучше матушки-печи, ни свороток, ни встречных, завёртки не рвутся и руки не зябнут".  Это о поездках на лошадях зимой. Бураны были  страшные, по несколько суток. После них сразу тянуло на крепкий мороз. Вот почему сельчане всё норовили спрятать  под крышей.  Даже колодцы.
      Ездоков, когда настигала непогода, выручали огромные тулупы,  с высокими стоячими воротниками,  да  полами  до пят. В них за кошевкой, розвальнями, санями ли не разбежишься.  Да  не для бега и сшиты они были из овчины, пушистым долгим мехом внутрь, надолго сохранявшим тепло.
      Если внезапно буран настигал в чистом поле, а лошадь вскоре сбивалась с пути, то самым правильным решением было - выпрячь её, привязать к саням, либо кошёвке и накинуть на круп тулуп, на шею торбу с овсом приторочить. Оглобли задрать кверху. Самому в таком же огромном тулупе свернуться калачиком и запастись  терпением. Ни вьюга-буран-метель не страшны.  А  если занесёт, то по оглоблям найдут и выручат. Бывало и такое.
      Вскоре пахнуло дымком. Степан взбодрился и зашагал на запах,  уже предвкушая конец своим мытарствам.  Ветер занёс запах дыма с одной стороны, да развернул в другую и отправил Степана по ложному следу. И закружил Степан по логу, пока не понял, что заплутал.  Вот тут-то он впервые растерялся. 
      Тащился наугад,  пока не ткнулся   лыжей  во что-то  большое и плотное. По инерции подался  и ощутил, что это  стог сена, который  случайно  попался на его пути. Мог бы и мимо пройти в такой снежной круговерти. Обошёл его. Отыскал место  поудобнее  и стал выдёргивать пучок за пучком  слежавшееся за осень и часть зимы сено.
      Можно бы и костерок развести и обогреться,  да где спичек взять было некурящему физруку! За работой согрелся.  Лаз увеличивался. Он уже по пояс входил в освободившееся пространство.  Запашистое сено напомнило о лете, взбодрило даже.
Степан освободился от лыж. Воткнул их в снег  по бокам стожка, как ориентир своего местонахождения. Палки над лазом повыше и протиснулся  во внутрь. 
      Там ещё повертелся, устраиваясь  удобнее, и стал прикрывать  вход  в столь необычном  временном жилье-берлоге,  пластами сена.    
      Глянул на часы. Светящийся циферблат показывал "ого-го" двадцать часов. "Вот это проплутал",-удивился он. Стащил рюкзак и наощупь открыл его.
      Как же  кстати оказался и горячий чай и домашние, холодные уже пироги с картошкой и ливером. Подкрепился. Стащил ботинки и стал массировать задубевшие ступни ног, шевеля пальцами.  Обмотав их бельём, засунул в рюкзак.
      Степана стало клонить в сон. Жаркая печь манила его, обдавая теплом. И он задремал. Не слышал уже, как шелестели в стороне  потревоженные мыши. Потом уснул.
      Ближе к утру его разбудил сон-явь. Пятеро школьников старших классов  тормошили его, мешали спать.  Видел он их впервые. Четверо мальчишек  и  девчушка.  Они что-то безмолвно говорили ему, показывая руками в сторону села. Подталкивали и, наконец, разбудили окончательно.
      Степан подскочил насколько позволяло ему его уютное логово. Выглянул. Буран стих. Звезда блуждала по дальнему краю лога. Мороз заползал, обжигая лицо. Степан заткнул отверстие и стал ждать когда рассветёт.
      Тут - то ему и вспомнился и сон, и тот случай, что произошёл давно, но памятен был своею страшной трагичностью. Школа-семилетка, она так и осталась неполной средней школой, поэтому часть выпускников доучивалась в городской. Жили в интернате. По субботам за учениками всегда приезжали и забирали на выходной. А тут запуржило. Родители созвонились, и приказали ждать. Какая-то неувязка с транспортом вышла. Машина, видимо, сломалась.
      Ну и, никому не сказав, школьники двинулись в путь. Навстречу. Начался буран. Они сбились с пути. Сколько плутали, кто ж теперь скажет.
      Обессиленные, перелезли какое-то прясло и огородами вышли к селу. У первой же хаты, за ней, с подветренной стороны, присели на завалинку, отдохнуть. Прижались друг к дружке. Нашли их и то случайно на третьи сутки. Кто же мог подумать. Мистика - не мистика, но Степана этот сон ошарашил прямо.
      Забрезжил рассвет. Он выбрался из стога. Его била дрожь. Огляделся. Столбы дыма из труб поднимались, подпирая холодное хмурое небо. И были дома - рукой подать.