Он и Она. 3 часть

                Третий акт.


Первая сцена. В центре сцены детская песочница, в которой сидит мальчик, лет шести-семи, он достраивает замок из песка с мостами и крепостными башнями. За сценой слышится женский голос:
       Яша, сынок, бегом домой, мама приготовила обед!  Ты с утра ничего не кушал, бросай своё строительство, я жду. 

   Мальчик, себе:  Как же я брошу? Придут Борька с Димкой и всё развалят, сколько уже раз так было. Небось, прячутся в кустах, ждут и смеются. Оставлю своего любимого рыцаря, пусть защищает замок, если он погибнет, я в честь него построю новую крепость.

Мальчик поставил своего солдатика на самую большую башню и побежал на зов мамы.
 
Вторая сцена. Темно, в центр сцены, падает столб света, в его круг становится молодой человек, лет двадцати. Он взволнован, переминается, но потом решается говорить:   
      Здравствуйте, первокурсники!  Я староста группы пятого курса филфака, меня зовут Яков Воронов, свою кличку говорить не буду, потом узнаете. Мы приготовили для вас весёлое посвящение в студенты, но вначале, раз уж вы решили попробовать на зуб философский камень, я расскажу вам своё понимание, кто такой философ. Его портрет, рисуемый моим представлением, может показаться вам мрачноватым, но это, отнюдь, не так. На самом деле это мужественный лик, достойный героев Эллады, ибо он рыцарь Истины,  которую хочет вызволить из мрачного заточения в пустыне Небытия.  Он живой вопрос Абсолюту, луч во тьме неведения. Выделяя сознание, философ отрекается от себя, как личности, считая её, как и всё вокруг, иллюзией. Он тот, кто всё время борется с жизнью, с её миражами, кто хочет снять с неё обретённый обманом венец. Обнаруживая под её пестрой мантией слепую жажду существования а в гармонии форм - лишь закон необходимости, философ отрекается от бессмысленных даров жизни. Он воздвигает высокую башню духа и гордо посвящает его Источнику бытия.   Философу не нужна ни воля к власти, ни бесконечная смена пустых ролей, ни временные радости на фоне долгих мучений. Он осознает ничтойность своего я и возвращает зеркалу его отражение, находит высшее благо в чистом созерцании и безучастности к жизни - прямом источнике страданий. Для философа жизнь и смерть не противоположности, а логическое завершение изначального умирания, он знает лукавую сущность бытия, которое лжёт своим созданиям, лишь бы только бесконечно длить себя.  В таком случае, вы спросите меня: "А зачем тогда истина философу, если ему нет дела до жизни, как можно что-то доподлинно знать, если не на что положиться, так как даже единственная непосредственная достоверность - сознание - достаточно сомнительна?"  И ещё, наверное, вы спросите: "На основании чего я сам сделал свои выводы и вижу именно таким образ философа, о котором сейчас заявляю?" Да, человек во все времена едва держался на тонком льду своих рассуждений, но лёгким его всегда делала вера и надежда. Настоящий философ должен во всём сомневаться, однако, как и у всякого человека, у него - пусть единственная - тоже есть вера, вера в Истину и надежда, что с её помощью, ослепляющие разум иллюзии развеются, как дым.  Он, словно рыцарь, цепляющий на шлем шарф таинственной незнакомки, идеал которой пока ещё в его голове и сердце, ищет возлюбленную Истину - разоблачительницу лжи, ибо правда ему дороже всего на свете, как свежий воздух для задыхающегося в густом тумане наваждений.  И только философская надежда, что он когда-нибудь положит конец очковтирательству жизни и спасёт от неизбежных страданий тех, кто привык обманываться, удерживает его на поверхности существования. Он оттого и становится философом, что догадывается, интуитивно чувствует вторую сторону бытия, каково оно - бытие в себе, где нет времени, но лишь совершенная Вечность!
   
Молодой человек сделал продолжительную паузу, потом расстегнул пиджак, улыбнулся, раскинул руки и с весёлым оттенком в голосе вновь обратился к зрителям:
       Не буду больше омрачать ваше настроение серьёзными вещами. Так как в мире философии нет времени, но есть бескомпромиссная борьба идей, то вам, по теме, частушка от меня, а далее вас ждет яркий юмористический спектакль.
   
    Гегель Лейбницу шепнул:
    Что ты дух мой заключил в монаду?
    Вот студент на кафедре заснул,
    Мне таких совсем не надо.
   

Третья сцена. Мрачный философский кабинет освещен лишь настольной лампой, на стене висят портреты Канта и Ницше, за большим столом сидит и пишет пожилой мужчина. Рядом на столе стопка исписанной бумаги, придавленная бронзовым бюстом Шопенгауэра.  Возле двухъярусного книжного шкафа, стоящего у стены слева, пробили двенадцать высокие старинные часы. Мужчина оторвался от записи своих мыслей и заговорил в сторону отчётливо тикающих часов:   
      Человек сотворил часы, возомнив, что ухватил за хвост время и теперь может распоряжаться часами и минутами. Однако время, потянув его за собой, побежало ещё быстрее.  Он спешит вместить в отведённый ему час гораздо больше, чем если бы прозябал в лоне природы, прячась под деревом от дождя или от палящего солнца.  Тогда время, наоборот, тянулось бы и он успевал, в течении дня, не раз подумать о самом главном.  Получается, чем больше ты хочешь сделать, тем меньше  у тебя возможности быть.  Хотя с другой стороны, если ты понимаешь, что жизнь полна предвиденными и непредвиденными страданиями, то единственное спасение - погрузиться в дела с головой.  К тому же, за семьдесят лет простой, обыденной жизни человеку мешает повеситься от смертной скуки лишь только глупость.

    Голос:  Да, именно глупость.

Услышав жуткий, с акустикой пустого пространства, голос, мужчина подскочил, опрокинув стул, прижался к стене сзади, судорожно схватил бюст Шопенгауэра  и, размахивая увесистой скульптурой, закричал:   
    Кто здесь? Мне не до шуток!

    Голос:  О, сколько раз Я уже слышала этот вопрос!
   
    Он:  Ребята, прекратите чудить, так и быть, я поставлю вам зачёты, если кто-то из педколлектива, то сжальтесь, хватит испытывать моё сердце!

   Голос:  Верни на стол своего идола, его дух, к твоему сведению, теперь отдыхает в душе заурядного толстячка, нынче он не борется с мировой волей, наоборот,  у него пятеро детишек от разных женщин, он любит сладкое и сотни маленьких радостей  комфортной жизни. Подыми стул, садись и слушай, а лучше для тебя, если будешь говорить со Мной.

Мужчина дрожащей рукой вернул стул на место, сел, положил в сторону бюст Шопенгауэра, зажал свою голову обеими руками и отчаянно упёрся взглядом перед собой в поверхность стола.  Уже не надеясь получить здравый ответ, он подавленно спросил:   
      Кто ты? Что тебе надо?

    Голос:   Не прикидывайся глупцом, ведь знаешь, что Мне нужен ты.

   Он:  Извини, могу показаться грубым, Ты - Смерть?

   Голос:  Чего ты боишься больше смерти? Ибо о самом ужасном обычно не решаются спрашивать.  Ага, ты боишься помешательства, оно - бесславный конец твоей философии.  Твоё самолюбие не хочет такого пятна, как у того усатого философа на стене. Но я тебе не скажу, кто Я.  Мучайся догадками, ведь философ должен сомневаться. Ха-ха-ха-ха-ха! Единственное, в чём тебе признаюсь, и это только поддаст жару сковородке сомнений, Я к тебе уже приходила в твоей прошлой жизни, но ты, наоборот, списывал всё на свою болезнь или на двойственность разума, против которой нынче ведешь неравный бой. Ведь Истина, на твой теперешний взгляд, одна, её не может быть две и, тем более, у каждого своей?

   Он:   Мне кажется, я Тебя припоминаю.

   Голос:  Не хитри. Что ты можешь помнить? У Меня, на самом деле, нет имени, и даже нет внешних признаков. Разве только голос, но говорил же незримый Бог с Моисеем, хотя не факт. Может Я лишь в твоей голове? Ха-ха-ха-ха-ха!

   Он:  У Тебя нет имени, потому что никто не пытался его дать или не может быть в принципе? Возможно были ложные имена, без понимания Твоей сущности?
 
    Голос: Любые имена, данные кому-то или чему-то, всегда сочинительство. Не юли, напрасно выведываешь, кто Я.

  Он:  Ну, мне же надо, по твоему наказу, поддерживать общение с Тобой.

  Голос: Тебе что, не о чем больше Меня спросить, кроме как Меня зовут?
 
    Он:  Разве для развития беседы, не желательно знать сферу Твоей деятельности?

   Голос:  Ах ты, лукашка! Представь, что ты общаешься с Пустотой.

   Он:  Во первых, это невозможно, а во вторых, тогда я действительно болен.

   Голос:  Ты Мне скажи, кто точно знает, где начинается болезнь и где заканчивается, и есть ли вообще границы у общения? Оторвись, хотя бы сейчас, от догм, позволь разуму импровизировать даже с Пустотой. Поверь, у Меня есть, что взять. Картина Малевича "Черный квадрат" - Мой портрет. Он разом изобразил не только всё, что было в бездне, а теперь проявилось, как миры, но и всё, что осталось в ней, как возможность.

  Он: Можно, я буду звать Тебя непосредственно "Она", так сказать, второй стороной моего Я.
   
   Голос:   А что, Мне нравится, почти имя и в тоже время нет. Ты и твоя тайная вторая половина - Она. А вместе мы - То. Мы - святая Троица, ура! Великолепно, Малевич отдыхает!

  Он: Вот и договорились или договорился, не знаю, не важно.  Не думал, что мне ещё в такой форме доведётся говорить с самим собой. Обычно сам спрашивал и сам отвечал, а теперь у меня есть, как у андрогина, вторая половина. Но продолжим наше общение, говорить с собой уже неприлично, теперь я не один. Давай вернёмся к теме сочинительства.  Я хорошо разбираюсь в том, что такое ложь.  Можно сочинять нечто правдоподобное, чтобы обмануть других или вводить в заблуждение себя, когда ищешь опору в слишком произвольной фантазии, но другое дело, если сочиняешь, не зная, правда это или ложь. Ты понимаешь, что придуманное тобой не фантастика, ведь ты интуитивно чувствуешь свою правоту и полон надежды, что очень близок к Истине.  Но в сочинительстве, в отличии от действительности, всегда есть масса пробелов, однако мы настолько привыкаем и любим творить, что оно становится для нас самой яркой и важной реальностью.

    Она: О да, человеческий разум легко и быстро отдаляется от жизни, признавая её иллюзорность, а возделываемые иллюзии принимает, за подлинную реальность. Но без их обновлений он начинает терять свежесть бытия, поэтому тяга к, так называемому, прогрессу стала его настоящей одержимостью.

    Он:  Что ж получается? Мало того, что жизнь это сон, мы засыпаем ещё раз во сне, в своих фантазиях, и скоро заснём в чужой фантазии, создавшей новый виртуальный мир, а позже искусственная реальность сама начнёт проецировать для нас новые уровни сна, всё более экономя пространство и ресурсы, упрощая наше в них существование, пока Я ни сожмётся в точку, ни станет пустым местом, Тем из чего опять всё начнется? Но самое болезненное то, что пробуждаясь духовно, ты не знаешь возвращаешься ли ты к первоначальному сну, чтобы окончательно преодолеть его, или засыпаешь дальше, как дух Шопенгауэра, если Ты о нём не соврала?

  Она:  Он сам заявлял: "Я всегда был я: именно все те, кто в течение всего времени называл себя я, это были и будут я". Действуй или бездействуй, все пути, короткие или длинные, ведут к Нему, а точнее, любая из дорог это Его путь к Самому Себе.

  Он: К кому?

  Она: Ты опять со своими именами? Я тебе уже говорила, вместе мы - То!

  Он:  Так если мы уже вместе, беседуем о том, о сём, почему я не почувствовал в себе То? Ведь я же могу сравнивать своё состояние до общения с Тобой и сейчас?

  Она:  А кто тебе сказал, что ты сейчас опять ни заснул, и сравнивать, собственно, тебе уже не с чем? Или ты готов со всей серьёзностью сопоставлять одну фантазию с другой? К тому же, откуда ты знаешь, что Я и То отсутствовали в тебе?

  Он: Но жизнь - стабильный сон, а фантазия - слишком переменчивый сон, уж их я могу сравнить, иначе и не возникло бы в разуме понятия действительности. Ну, а насчет Тебя и Того, так Ты только сейчас со мной заговорила, а Тот или То - не знаю, как правильно, в общем не важно - продолжает молчать.  Я понимаю, что можно быть Себе тихонечко во мне и не жужжать, но всё же, зачем в таком случае Ему мучать Себя мною, не объясняя, что Ему от меня надо?

  Она: Откуда тебе ведомо, что Он мучается тобой и знает, что хочет?

  Он: Ну, я же страдаю, а значит и Он со мной, если присутствует в моем я. И не надо мне говорить, что я не чувствует боли, что оно только наблюдает или, вообще, что оно - просто Зеркало!

  Она: Хорошо, объясню на твоих пальцах. Посмотри на них, они продолжение твоего разума, внешняя его часть. Продолжая сравнивать, мозг и ум - соответственно - тело и душа духа. Человек - тройственный союз.  И конечно же, если ты ударишь себя по пальцу, духу не будет все равно. Попробуй понять природу своих желаний.

  Он: Уж я-то пробовал, всё напрасно!

  Она: Не встревай, Я знаю, как ты пробовал. Тебе кажется, что ты знаешь, чего хочешь, хотя бы потому, что жизнь, познаваемая тобой, тебя не устраивает.  Но тебе не с чем сравнивать жизнь, ибо ты другой не знаешь, как только - союз тела, души и духа. Ты пытаешься позаимствовать у души и духа больше, чем у тела, но они равны, они - святая неделимая Троица Бытия. Ты предпочитаешь музыку души и великие идеи духа, освой язык тела, запущенного тобой, и тогда музыка и великие идеи найдут своё многоликое воплощение, как нашёл Тот Своё - в тебе и каждом существе.

   Он: Я, кажется, об этом уже где-то писал.

    Она:  Так почему не применяешь? Почему скулишь, страдаешь и порочишь жизнь? Пусть жизнь это сон, но зато какой яркий и стабильный! Что-то не нравится тебе в ней, так засни в своём творчестве, дополни жизненный сон, фантастическими снами. А если ты бездарность, то, пожалуйста, засни чужим сном,  поверь в чью-то идею и не вымучивай свою. Или ты мучаешься тем, что жизнь, как и мысль, тебе навязана, что тебя не спросили, где и когда тебе родиться и желал ли ты этого вообще? То есть, ты бы предпочел остаться в анархии хаоса, в ничтойности абсолютной свободы? Что молчишь, сердце болит, воздуха не хватает?

   Он: Нет.

   Она: Так какого лешего, ты тут сидишь и пишешь пасквили на жизнь, на Меня, на себя, на Него?! Бойся своего желания, оно может исполниться, и вместо вечного покоя получишь вечный огонь. Я просто не могу уже молчать, Я - пустыня вопиющая к отшельнику!  Ну, а Тот, конечно же, мудрее, зачем Ему хотеть чего-то определенного и чему-то или кому-то смущаться, Он в вечном поиске, ибо твердо знает, что бесплатное блаженство только в ловушке хаоса.  Включай весь свет, открой окна и двери, хватит дышать кислой капустой своей постной философии!

  Мужчина бодро встает, включает, как оказалось, висящую в кабинете, большую люстру. Потом открывает дверь кабинета и окно, ветер сдувает листы, лежавшие на столе, мужчина не обращает на это внимания, он смотрит на полную луну, снимает пиджак, закидывает его за спину и что-то напевает, через минуту, отчётливо сознаётся:
    Я знал, но забыл, что Ты всегда была моим другом.

Занавес. Конец пьесы.