Возвращение

          Мария Леонидовна Поспелова собралась умирать. Ей было восемдесят два года. Вечерами она пыталась понять, что именно в ее прошлом оказалось таким странным, долгим и постоянно меняющимся, что сохранилось и старилось вместе с ней. Но воспоминания никак не шли в голову, окно на улицу было всегда приоткрыто, звуки проходили плохо, как через марлю, и женщина боялась думать долго – начинала болеть голова, а мысли засыпали. Мария не любила этого состояния и боролась с ним, как могла.

          Уже лет двадцать она жила в замедленном ритме: едва плыли для нее ребятишки во дворе, едва тянулись минуты, напоминавшие бусы, на которые можно было нанизать еще одну; медленно опускаклись сухие, жилистые ноги на теплые тапочки; домашний телефон всегда звонил без всякого сладу, раздражая писком не вовремя. В комнате спит все: старые часы, которые давно не бьют, а только стеснительно звякают иногда какой-нибудь пружинкой внутри – совсем так же, как заострится в груди у Марии Леонидовны пружинка боли где-то у сердца, когда она вспомнит своего Пашу. Вот он, молодой и красивый, смотрит на нее с фотографии – глаза такие светящиеся, будто внутри них горит маленькая лампадка – и хорошо знать, что таким он и остался в памяти. Не помнит Мария Леонидовна, как сын долго сидел и смотрел в медицинскую карточку, а руки его прерывисто дрожали, как дрожит этот тюль сейчас, пропуская в квартиру теплый весенний воздух; не помнит, как сын в ярости ломал домашние стулья, со всего размаха кидая части мебели в стену и с болезненным, напряженным вниманием вслушивался в звук падающих предметов; не  помнит, как он, скрюченный, лежал на белой простыне и просил избавить его от боли, – для матери Паша навсегда остался несломленным, здоровым, полным сил и любви к жизни. Она не хочет уйти так остро, на кончике ножа – слишком непорядочен для человека такой театр, слишком рассчитан он на зрителей, самых близких и родных, и она сохранит свое достоинство.

         Мария Леонидовна прошла в кладовку и еще раз посмотрела на гроб, который еще не был покрашен и пах свежей осиной, немного поскрипывая, когда к нему прикасались ее руки. Старушке он нравился; она сама обшила прямоугольный ящик материалом изнутри, потрогала наощупь, и отметила мягкость и плавность ткани: поверхность, как французский батон, при нажатии в скором времени принимала прежнюю форму. Пенсионерка не боялась смерти: ушел ее Паша, уйдет и она когда-нибудь, у нее еще много времени подготовиться. Чего бояться, если люди сами обрекают себя на страх смерти и делают все для того, чтобы, замолкая в момент ее присутствия, жестами, движением глаз, слезами скорби все же говорить о ней без единого слова: тяжело, надрывно, безмолвно, но – говорить.

        Когда приходила Катя, Мария Леонидовна радовалась. По телу сразу разливался покой. Вот и в этот раз Мария Леонидовна лежала, смотрела на дочь слезящимися глазами и думала о том, чтобы купить коричневой краски и покрыть лаком ее последнее пристанище – некрашеный гроб, который она тихо доведет до ума, пока есть силы. Но в этот день особенно часто не хватало воздуха, и покойный сын слишком сильно ругал ее за сломанную раком желудка жизнь, слишком ярко видела она свои дни, распластанные под прессом осуждения, а ее грудь давил и давил невидимый враг. Лицо Марии Леонидовны потемнело, словно бы тень от всего, что находилось поблизости от ее ложа: предметов и человека – эта тень сгустилась над ней.  Женщина закрыла глаза и уже не почувствовала, что Катя открыла настежь окно; не увидела фигур склонившихся над ней врачей, которые что-то записывали на ходу. Когда доктора ушли, откуда-то появились два человека и  встали в дверях.
Первый, в строгом костюме и такой бледный, что, казалось, он весь намазан дешевой дамской пудрой, сделал шаг навстречу Екатерине Павловне. Он безмолвно, словно бы отдавая дань уважения ситуации, вытащил из кейса документы и предложил взглянуть. Екатерина Павловна скользнула взглядом и с неудовольствием отвела глаза – это была брошюра об оказании ритуальных услуг  ООО «Вечная память» – цены, скидки, отделка могил, обивка гробов. Человек в костюме молчаливо нависал над комнатой.
Второй, маленький, юркий, ничего не показывал; он взял брошюру из рук Екатерины Павловны, повертел ее и разорвал. Достал другую книжонку, проспект ООО «За край», в ней была похожая информация, но уже дороже. Этот даже не говорил, а как-то неопределенно сыпал словами, доказывая человеку в костюме, что его контора берет
дороже, но делает больше:

       – Можете со мной не соглашаться, –  скорчил гримасу агент, визгливым голосом обращаясь к человеку в костюме и как будто не замечая Екатерины Павловны, и его руки постоянно теребили без надобности накрахмаленный воротничок, – но я ответственно заявляю, что мы достойно отправим в последний путь эту светлейшую женщину! Сколько любви и радости доставляла она семье! – оратор смахнул профессиональную слезу со щеки. – Как упоительна ее утренняя шаркающая походка, которая возможно, раздавалась совсем недавно, особенный запах лежалой одежды – он и сейчас еще не выветрился и царствует здесь! Не думаете ли Вы, что память о таких мелочах значительно дороже той цены, которую Вы написали?

      Человек в костюме был абсолютно невозмутим и по его лицу агент понял, что лучше обращаться к дочери усопшей.

      И лишь только он собрался сказать первое слово, как Мария Леонидовна открыла глаза. Человек в костюме позеленел, отчего крупинки пудры на лице его обозначились четче. Лысина маленького и юркого недоуменно поежилась, потянулась, оставшиеся волосики задвигались…
      
      А Мария Леонидовна, ни к кому не обращаясь, сказала:
            
      - Ну, что за страна Россия! Умереть – и то спокойно нельзя!

      2017