Немного о любви

Недавно вспомнилось. Прадед мой, Сергей Иванович, с которым я в детстве проводил достаточно много времени, был замечательным мастером по плетению из лыка. Он уходил в лес, обдирал молодые липы, замачивал их кору в озерах с подходящей водой, потом сушил ее, чесал и получал сырье для своих изделий. Из этого лыка он плел какие-то кузовки, корзиночки, сумки, но наибольшим успехом у него пользовались щётки для побелки. Их он изготавливал сотнями и продавал на базаре, в райцентре. Люди его знали и всегда стремились покупать щетки только у него. Но это, так сказать, длинное вступление. А вспомнилась такая история.
Сидит мой дедушка на маленькой скамеечке в сенцах и ловко, быстро вяжет своими задубелыми пальцами эти самые щетки. Я, восьмилетний пацан, сижу напротив, на ком-то мешке, бабушка задремала в доме, на своей огромной кровати с блестящими шарами. А на дедушку нахлынули воспоминания. Затуманились его глаза и он начинает мне рассказывать:
- Эх, Андрюшка, какие мы ребята были в молодости... Сам я, Серега Каллистрат, Ванька Ракитов, Митька Агафон... Высокие все ладные, веселые... А женили нас абы на ком. Тьфу ты!
Тут в избе как-то нехорошо и подозрительно заскрипела кровать. Я насторожился, но увлеченный дедушка продолжает:
- Девки мне и утирки расшивали, и кисеты дарили. Дашутка, Машка, Полинка...
Тут я вижу, как из комнаты, совершенно бесшумно, какой-то кошачьей поступью, выплывает бабушка. Она становится прямо позади дедушки, уперев руки в бока. А он, не видя ее, рассказывает. Я толкаю его в коленку, раз, другой, уже довольно сильно, но он не замечает.
- Абы на ком женили. Взять хотя бы мою старуху. Ну, что в ей хорошего? Седая вся, глаз один не видит, зуб последний остался, да и сама на голову выше меня будет. Где же тут какая справедливость?
И бабушка не выдерживает. Грозным голосом она обрушивает на него целую бурю:
- Ты на себя бы посмотрел, облезьян старый! Сам весь сморщился, согнулся как дрючок, а туды же! Пенек ты трухлявый! Ах, ты...
Ошарашенный ее появлением дедушка, быстро вскакивает на ноги и удирает на крыльцо. Но там, взяв себя в руки, бодро приосанивается, подкручивает свои белые чапаевские усы, притоптывает ногой в дырявом разбитом тапке и гордо говорит:
- А вот и неправда ваша, душечка моя, Мария Семеновна! Мы и сейчас, очень даже ничаво!
И быстрой, дробной такой, старческой рысью, скрывается за сараем. Бабушка только грозит кулаком ему вслед и говорит мне:
- Не слухай его, внучок, старого дурня!
И снова укладывается на своем царском ложе.
Вспомнил я это. И думаю, а любил ли дедушка свою Марию Семеновну? Могу твердо сказать - он ее обожал. А все эти перебранки, не стоили абсолютно ничего.
Просто погрузился он во времена своей юности. Нахлынули на него воспоминания. А может быть и припомнилась какая-то давно забытая любовь. Ведь она была всегда. И в старой русской деревне страсти кипели не хуже, чем в современном городе.