Другость в поэзии Ольги Фокиной

Слово, вынесенное в заглавие статьи, взято в кавычки лишь потому, что на сегодняшний день оно еще не обрело статус общеупотребительного литературоведческого термина, а его внутренняя форма воспринимается как окказиональная. Однако именно данное слово, с нашей точки зрения, способно закрепить представление о лирической полифонии и разнообразии художественных достижений Ольги Фокиной, о смысловой емкости и эволюции поэтических решений автора, имя которого, безусловно, знакомо не только вологжанам и архангелогородцам.
Именно литературно-критический факт почти постоянного «прописывания» Ольги Фокиной в довольно большом пространстве так называемой северной деревенской поэзии и стал главным стимулом к содержащимся ниже размышлениям и оценкам. Не собираясь оспаривать правомерность такого «регионального» видения главного качества поэтического таланта Ольги Фокиной, постараемся все же обосновать необходимость расширения читательского и филологического горизонтов осмысления созданных поэтом лирических произведений, указав при этом и на ряд возможных в литературоведческой науке значений понятия «другость».
Данный термин (без кавычек) впервые был актуализирован в работе М.М. Бахтина «Автор и герой в эстетической деятельности». Процитируем (соблюдая курсив ученого) наиболее важные суждения, позволяющие преодолеть подход к лирике как к способу выражения лишь индивидуально-неповторимого, оригинального и предельно субъективного опыта личности:
«Лирическая одержимость в основе своей – хоровая одержимость» (Бахтин, 1994, 224). «Лирика – это видение и слышание себя изнутри эмоциональными глазами и в эмоциональном голосе другого: я слышу себя в другом, с другими и для других» (Бахтин, 1994,224). «Лирической может быть и мечта о себе, но овладевшая музыкой другости и потому ставшая творчески продуктивной» (Бахтин, 1994,225). «…Всякая лирика жива только доверием к возможной хоровой поддержке, <…> где ослабевает доверие к хору, там начинается разложение лирики. <…> Индивидуума нет вне другости» (Бахтин, 1994,226).
Таким образом, истинно лирическое всегда преодолевает замкнутость и ограниченность субъективного начала и предполагает движение от собственного «я» лирика к «я» другого человека. Первое и наиболее очевидно согласующееся с концепцией М.М. Бахтина понимание «другости» связано со способностью лирического автора расслышать свой голос в других голосах и даже позволить иному, не своему, восприятию жизни воплотиться в стихах. Лирическое «я» Ольги Фокиной уже в ранних (1950 –1957г.г.) произведениях, собранных в специальном издании (Фокина-4, 2007) ориентировано не столько на выражение собственного переживания, сколько на сопереживание другому человеку. Вот почему уже в этих стихах звучат голоса безответно влюбленного паренька-гармониста («И над озером, и в озере – луна…»), матери («Над лесом зорька занялась…»), школьника, впервые испытывающего чувство ревности и потому получающего «двойку» («Страшная месть»), одинокой женщины, потерявшей на войне пятерых сыновей («Ничего я, робя, не умею…), рабочего-сплавщика, для которого все стихи о красоте русской березы – пустое эстетство («О березе»). Движение к «я» другого оказалось поддержано и одним из первых поэтических манифестов:
И боюсь, споткнусь на первом слове я
По дороге в души человечьи. (Фокина, 2003, I, 7)
Поэтическое открытием Ольги Фокиной на таком пути в мир другого становится образ поэта, не равного пахарю и сеятелю, но и не оторванного от стихии крестьянского труда в своем творчестве:
Я в ту пору успею
На Пегасике потяг
Подтянуть, чтоб резвее
Он по рифмам копытил… (Фокина, 2003,II, 32)
Вариативность «говоров», гибкость и в то же время непосредственность поэтических интонаций Ольги Фокиной вызваны прежде всего преодолением различий в речевых проявлениях персонажа стихотворения и автора-рассказчика. Но в этом случае совсем необязательно возникает ролевое начало. Уже в поэме «Сыпь, снежок», например, наблюдается такое сплетение оценок-реакций, которое воспринимается читателем как согласованное двухголосие, а потому исключение пунктуационных указаний на то, кому именно принадлежит один из голосов, выглядит вполне естественным:
Воротилась – вытрясти
Снег и взять лопату.
Погребла, похрупала,
В темноте порылась –
Твердое нащупала:
Тропка оглавилась.
Объявилась, матушка,
Вот и слава богу:
Все же не впокатушку
Начинать дорогу. (Фокина, 2003, I, 166-167)

Подобное совмещение двух «я» находим и в «Сказе о телевизоре», и во многих стихотворениях, опубликованных уже в новом столетии. Своеобразное предопределение такого свойства сделал Борис Шергин, написавший в предисловии к первому сборнику поэта следуюшее: «Ольга Фокина – поэт-лирик. А сила и угодье лирической поэзии таковы: доверчивое слово поэта, радостное и печальное, люди будут применять к себе: «Это он мой ум рассказал» (Шергин, 1963, 6). Стремление к множественным другим «я», к проецированию чужого на свое, своего на чужое неизбежно влечет лирика к диалогу, драматической форме, сатирическим жанрам, обращениям. Обуславливает эта жажда множественности и влечение к хоровому началу, при котором снимается лирическая оппозиция «я–все». Не случайно в одном из недавних стихотворений Ольги Фокиной прозвучали такое признание и такой призыв:
В наше время, когда на сцене
Все махровей попсовый вздор,
Как недолларно ты мне ценен,
Русской песни народный хор!
<…>
Песней-думой любимой, общей
Крепко спаянный монолит,
Стань стеною! И всею мощью
Грянь о том, чем душа болит! (Фокина-5, 2007,235)
Песенная доминанта в жанровом репертуаре Ольги Фокиной замечена рецензентами уже при оценке ее первых сборников («Сыр-бор», «Реченька», «А за лесом – что?»), внешне она подтверждена и заглавиями некоторых стихотворений («Утренняя песенка», «Грустная песенка», «Летняя песенка»), или начальными строками: «Пой, вселенная! Я воскресаю!» (Фокина, 2003,I,16), «Песни у людей разные…» (Фокина, 2003,I,83) «Назвали песню очень старой» (Фокина-5, 2007, 233), «Всё – путем! Хожу и напеваю…» (Фокина, 2003, II, 510). В поэтическом словаре данного автора слово «песня» вообще одно из самых частотных. И широкий отклик на стихи Ольги Фокиной самодеятельных и профессиональных композиторов, различные мелодические варианты одних и тех же произведений – лучшее подтверждение подхваченной и воплощенной «другости» и лучшее напоминание о цветаевской формуле: «Для того чтобы быть народным поэтом, нужно дать целому народу через тебя петь» (Цветаева, 1991, 312).
В связи с последним, необходимо обратить внимание и на такой факт: многие современные (конца XX-начала XXI вв.) стихотворения Ольги Фокиной содержат отсылку к строкам из песен и романсов, иногда начинаются или заканчиваются «чужими» строками. Краткая или объемная реминисценция служит приемом восстановления в правах давнего, полузабытого, но значимого не для одного человека смысла. Здесь очевиден обратный принцип «другости»: солист-корифей защищает утраченную песенную общность, восстанавливает ее, напоминает о ней читателю и возвращает в новую эпоху чувство культурного единства.
Новым приемом становится и обыгрывание известных строк и сюжетов, например: «Однажды в июльскую знойную пору..», «Старая песня на новый лад», «Плакала Таня, как Башня горела…» (Фокина-5, 2007,82,99,173). Думается, что такая «другость», возникающая на границах интертекстуальности, должна стать предметом специального исследования, которое поможет определить место Ольги Фокиной и в поэзии «шестидесятников», и в современном поэтическом движении.
Отметим также, что песенные стихи Ольги Фокиной в жанровом отношении связаны не только с частушкой и прибауткой, гимном и одой – возникли в ее поэзии и реквием, и венок сонетов. Такое обновление формы, безусловно, потребовало другого звука, ритма, другого интонационного строя, другой лексики. Тройная установка автора: Примечай! Ответствуй! Привечай! (Фокина-5, 2007, 241), чувство времени и чуткая реакция на изменения языка и культуры читателя – все это способствовало обретению своего другого «я», раздвигало границы лирической полифонии.
Есть и иная «другость», крайне редко встречаемая в современной поэзии, но для Ольги Фокиной необходимая и неизбежная как исток и цель ее лирического волеизъявления. Сюжеты ее произведений часто определены процессом растворения человеческого «я» в естестве окружающего мира. И в созданной поэтом картине человек не хозяин и повелитель природы, не созерцатель ее красот, не раб ее разыгравшихся стихий – он природой возлюблен и в нее влюблен. Он тот, чью возможную суть подсказывает река:
О, как сильна и резка
Склон ощутившая влага!
Свергнут, отринут покой –
Омутно-сонная нега!

…Я не бывала такой…
Буду ль? Успею ль – до снега? (Фокина, 2003, I, 485)
Он тот, чьим голосом могут поведать о своей судьбе ива (Фокина, 2003, II,158), и черемуха (Фокина, 2003, I,380), и отставшая от стаи птица (Фокина-5, 2007, 250), и потерявшийся пес (Фокина-5, 2007, 122). Он тот, кто внутренним зрением увидит встречу фацелии и цикория (Фокина-5, 2007, 194).
Все населяющие лирику Ольги Фокиной деревья и травы, луга и поля, ягоды и грибы, реки и родники, звери и птицы сливаются в единый образ растущего и цветущего, поющего и страдающего, живучего и гибнущего, но неустанно творящего и созидающего душу человека. Вот почему в стихотворении, основная лирическая идея которого заключена в ответном дарении и претворении человеческой силы в силу природы, таким нужным оказывается повтор местоимения «я»:
Я знаю горе,
Я горю внемлю,
Живи же, корень,
Я буду стеблем!
Я – продолженье
Твое живое,
Твое цветенье
С твоей листвою,
И все, что гибнет
Во мне и вянет,
Твой сок поднимет,
Спасет, распрямит… (Фокина, 2003,I,156)

«Инаковость», «другость» природных явлений, их разнообразие осознается Ольгой Фокиной как залог бесконечного перевоплощения и вечности бытия не только окружающего мира, но и человека, а значит, и поэтического творчества.
Закон один для всех, других не будет,
Отдельных – для людей, зверей и трав. (Фокина, 2003, II, 509)
Созвучие и союзничество человека и природы, утверждаемое через принцип постоянного преображения лирического «я», позволяет поэту преодолеть инерцию темы противопоставления города и деревни, северных просторов и столиц, прошлого и будущего русской нации. В стихотворениях последнего времени все более ощутимой становится тема единства человека с человеком в неприятии бездуховного, суетного, мелкого, преходящего. И потому никакие эксперименты Ольги Фокиной в области жанра, языкового стиля, рифмы и строфики «не впадают в эгоцентризм» (Никитина, 2007, 8). И потому так естественно и правдиво звучит самоопределение поэта: Я не сенсационна (Фокина-5, 2007, 236).
Но именно в неустанном обретении «другости», в устойчивости желания откликнуться стихами на эту «другость», свою и чужую, в развернутости к читателю, жаждущему диалога, в готовности к ответу и ответственности – главное лирическое откровение Ольги Фокиной, главная лирическая сила и яркость ее поэтического слова.

ЛИТЕРАТУРА



1.Бахтин М.М. Работы 20-х годов. – Киев: «Next», 1994.

2. Никитина И.А. «С цветком в руке…». Предисловие // Фокина О. А. Стихотворения. Поэмы. Венок сонетов. – Вологда: «Книжное наследие», 2007.

3. Фокина О. Избранное: в 2-х т. – Вологда: «Полиграфист», 2003.

4. Фокина О. Стихотворения. – Вологда: «ИНГА», 2007.

5. Фокина О. А. Стихотворения. Поэмы. Венок сонетов. – Вологда: «Книжное наследие», 2007.

6. Цветаева М.И. Об искусстве. – М.: Искусство, 1991.

7. Шергин Б. Предисловие // Фокина О.А. Сыр-бор: Лирика: Молодая гвардия, 1963. – С.3–6.