Первое свидание

- Куда, старая, лезешь – грубо и зло одёрнул бабушку небритый мужик.
- Туды же, куды и ты. В аптобус.
- Вижу, что в автобус. Поперёд-то почто норовишь. Очередь не видишь?
- Боюсь, не влезу, сынок.
- Чай, не знаешь, – тут мужчина смягчил голос –  что Митька, покуда всех не погрузит, не отъедет?
- Откудав мне знать.
      Он ничего не сказал. Чуть посторонив жену, взял у старушки чемоданчик, правой рукой под локоток помог пожилой женщине взобраться на первую ступеньку автобуса. Когда она вошла в салон, отдал ей вещи. Помог жене, потом сам вошёл.
    Свободных мест не было. Тесноты тоже не было, в межрядном проходе стояло всего то 4 человека и на задней площадке двое. Бабушка пристроилась возле занятого Митрофановной одинокого места для кондуктора, которого никогда и не было; митохинские отдавали за проезд самому водителю.
- Ну-ка, кто из молодёжи, уступите место старому человеку. Пошто сами не догадаетесь? – присовестил мужчина молодых людей, расположившихся на рядом стоящих трёх сидениях.
- Пожалуйста –  кроме Ваньки Самохина поднялись и две девушки.
      Усадив бабушку посередине, слева посадил жену, справа сел сам.
- Что, бабуля – сердитый тон исчез начисто, перешедший в веселовато-озорной – небось, в Митохино, в первый раз катишь?
- Олежа, что ты к бабушке пристаёшь, – одёрнула мужа –  покою не дашь человеку.
- Ничё, ничё, голуба. За разговором время весельшее идёт. В первый, сынок, в первый.
- К какой родне, поди?
- Роднее и быть не может, милый.
- Как же ты так, до преклонных лет дожив, в  первый раз надумала?
- Дак ить не знала, что он здеся. 
- Да кто же он-то, твой родственник?
- Сынок, кровинушка моя родная.
- От те на! Сынок и про мать свою забыл?
- Сенечка бы ни в жисть не забыл. Ни может он уже.
- Спился, или покалеченный лежит? Как фамилия-то его. У нас, в Митохино, все известны.
- Селиванов Семён Мифодьич.
- Таких чего-то не знаем.
- Знать и не могли. Сама, намедни, дней пять, как узнала. Слидопаты весточку прислали.
- Следопыты, бабушка, наверное.
- Верно, голуба. Весточку прислали, могилку нашли. В ней пять солдатиков. Один из них и есть мой Сенечка.
     После услышанных слов атмосфера, враз, изменилась.
     Пассажиры автобуса, истомлённые ожиданием его отправки, отягощаемой духотой, притянутой в салон с улицы, невольно вслушивались в разговор. Никто и не говорил, кроме, разве что, балаболивания Тониды, так доярки переделали свою словоохотливую Антониду, которая сейчас, чуть слышно, безостановочно беседовала с учётчицей Валентиной, не давая той и рта открыть.
   До этого известия пассажиры произвольно внимали к пытливому диалогу Олега Семёнова с бабушкой. Хоть и слушали, но виду не подавали.  Сейчас же, и те, что стояли в проходе обернулись, и задние места откровенно смотрели; Митрофановна и вовсе конец платка к глазам поднесла, приготовляясь к встрече назревающих слёз; вот-вот, тоже самое, произойдёт и у обернувшейся с переднего места Елизаветы Сапегиной; виделось  участливое откровенное сопереживание и у других.
      Все в Митохино знали, что прошедшим летом студенты из областного института производили раскопку могилы на окраине села. Было установлено, что это разведчики, которые, или случайно, или кто их выдал, напоролись на немцев. Те купались и загорали на берегу реки. Местные слышали бой на окраине. Он был недолгим. После расправы, фашисты,  погрузившись в свой грузовик, покатили к следующему селу. Потом, говорили, что тех супостатов настигли партизаны у Родников. Был август 43, тогда фашиста уже повсюду гнали. Партизаны стали много смелее, чаще возмездие наступало.
    Митохинские женщины солдатиков похоронили и троих фашистов закопали в стороне.
    Вот, спустя сорок лет, накануне праздника Победы, к одному из погибших солдат – Селиванову Семёну Мефодьевичу –  едет его мама.
    Автобус тронулся. Расстояние до Митохино пять километров с небольшим. Олег поднялся и направился к водителю. Шептался с ним. Вернулся минут через пять.
    Не доезжая километра два, автобус свернул к реке. Поняли куда. Никто и словом поперёк не изрёкся, почему от маршрута отклонились. Только Тонида и всполошилась.
- Тихо ты, неуёмная – цикнул на неё дед Игнат.  Оборвав соседку, Валя шёпотом объяснила: кто с ними едет и куда.
    Подъехали прямо к могиле. Олежа с большой заботой помог бабушке. Все тоже вышли. Девушки тотчас принялись подчищать пространство окрест братского захоронения. Ваня решил выкорчевать давнишний, невесть, как сохранившийся и, почему-то, до сих пор не выдернутый сук. Женщины пошли собирать первые цветы.
    Когда уже и цветы были и всё подчищено стало, и после того, как чего-то своё разложив на могиле, бабушка обратилась ко всем.
- Спасибо, люди добрые. Езжайте по своим хлопотам, а я тут с Сенечкой и с его остальными товарищами побуду.
- Ты, мать, извиняй меня, что я тебя так поначалу.
- Не стоит, сынок. Что я, людей не вижу?
- Про обратный путь не беспокойся. Часа через два к тебе машина подойдёт.
   Автобус направился в село.
   Бабушка достала тряпочку. Пообтёрла памятник. «Фотографию бы сыночкину сюда» –  подумала. Рассыпала на холмике всякой поминальной снеди. Чего-то и себе малость под закусь приготовила. Расстелила платочек подле, присела. Ни к чему и не притронулась. Полузакрыв глаза, притронувшись к памятнику, речитативом заговорила:

- Вот кругом сияет солнце,
  и кругом так дышит жизнь…..

  Детки-то какие пошли!
                Нарядные.
                Улыбаются.
                Школьники.
Как хорошо-то видеть это,
Как радостно-то на душе Сенечка!
                Ты бы знал.
Как ты и наказывал
                с пыткой к деткам про то,
                чтобы помнили вас и чтили,
                не пристаю.
Грешна, Сенечка, долго застаиваюсь.
                Да уж – прости мать-то старую –
                до сих пор стою:
 Провожаю, да встречаю
                как-бы внучат своих….

На озере звёзды лениво купаются,
На  небе искринки
                манят и страшат.
Ночью мраки шум и стоны.
Детки-воины
                так плачут!
Руки тянут, мам зовут:
- Молодые мы, не хочем
             упокоя слышать звоны.

Как на поле разнотравье
Ногу ставить, аж, боишься.
Пуля больно в тело впилась,
А душа его дивилась –
Это что так нестерпимо!?
Ты почто неумолимо!?

Ты годи так резать душу
Ой, терпеть уже не могу…

….. Слёзы текли ручьём. Ноги затекли, а она даже привстать боялась нарушить – образ сына видела – чуть колыхнёшься и вдребезги разлетится, а это если не убить, то расстаться насовсем – это уж точно. Потому всё говорила и говорила и одновременно вспоминала. Однако, отчётливо вспомнить сыночка уж не могла – столько лет прошло, – а вот голосок-колокольчик слышала хорошо:
«- Мама, мама, мамочка – почти плакал его Сенечка – она же улетит, она же улетит ….!
- Не улетит, сынок …….»

- Бабушка, кто не улетит? – отрешение, враз, спало.
   Рядом стоял какой-то мужчина, поодаль машина с распахнутыми дверями.
   Встав, вытерев платочком слёзы, принялась собираться.   

А. Симаков
01.04.2017