Новогодние сны

                "Послушайте сон, который я видел, вы, друзья!
                Ф. Ницше «Так говорил Заратустра».



                Глава 1

                Крах

   Эта история случилась два года тому назад и началась она с катастрофы, постигшей меня в кабинете редактора. Дело в том, что я написал роман и надеялся этот роман издать. По мнению местных знатоков (я читал им свой труд в течение четырех вечеров, и они приняли мое писание благосклонно), мне следовало обратиться в «самое раскрученное» издательство. «Если там откажут, - научали меня знатоки, - можно будет найти контору пожиже, и так далее, а если тебя зарежут в каком-нибудь замухрышном издательстве, то понятное дело выше соваться уже и не стоит». В их советах присутствовала определенная логика, которую я, по наивности, принял за житейскую опытность, и, недолго думая, отправил роман в самое, что ни на есть солидное издательство, сопроводив его синопсисом и соответствующим письмом. К моему удивлению, в конце декабря пришел ответ - редактор назначил мне встречу, и я, окрыленный радужными надеждами, заняв у знакомых приличную сумму денег, рванул в Москву, город, где прошли мои студенческие годы.
    Два дня я гулял по знакомым местам в столице и ужинал в уютном ресторанчике на Арбате, а на третий,  утром, 31-го, дрожа от волнения и уповая на благополучный исход затеянного мной предприятия, я открыл дверь в кабинет редактора.
    Редактор – седовласый старик в золотых очках, по фамилии Ш., принял меня за громадным столом с мраморным письменным прибором – миниатюрной копией знаменитой скульптуры «Лаокоон и сыновья». Это был знак судьбы, но я не внял ему.   
    Перед стариком лежала стопка почерканных красным листов, и он рассеянно постукивал по бумаге наманикюренными ногтями правой руки, а левой подпирал шишковатый лоб. Когда я вошел, Ш. поднял голову и внимательно посмотрел на мои ботинки, после чего скользнул критическим взором по костюму, сшитому лет пять тому назад, и только потом мазнул взглядом лицо. Один глаз у него был карий, а другой серый в крапинку, от чего создавалось впечатление, что на вас сквозь толстые стёкла очков смотрят два разных человека. Под этим оценивающим разноцветным взглядом я немедленно почувствовал себя жалким провинциалом, и мне даже стало как-то неловко за то, что я сунулся в этот отделанный дубом богато обставленный кабинет, и обеспокоил его хозяина своим визитом.
- Илья Андреевич? – приветливо сказал редактор высоким, хорошо поставленным голосом. – Присаживайтесь, пожалуйста.
   И стал рыться в ящике стола.
   Я что-то промычал в ответ (во рту у меня пересохло от волнения) и присел боком на оббитый кожей антикварный стул с витыми ножками и высокой изогнутой спинкой.
   «Прямо, Гамбс», -  нервно подумал я, и вдруг представилось мне, что я неунывающий Бендер, и проник в кабинет уважаемого редактора с одной единственной целью, правдами и неправдами выманить у него этот драгоценный стул, чтобы потом вместе с Кисой распотрошить в ближайшем закоулке.
- Гм, - произнес редактор, видимо заметив мой отсутствующий взгляд и неуместную улыбку. Я вздрогнул. Бендер мгновенно испарился из моей головы, и я опять стал неизвестным провинциалом, написавшим сомнительный, в смысле литературных достоинств, роман, и теперь с тревогой ожидающий своего приговора из уст этого маститого старика.
   Пока я грезил, Ш. успел достать из ящика увесистую пачку моего романа и положить перед собой поверх почерканной рукописи, я сразу узнал его. От напряжения у меня задергался  глаз. Я попытался прижать дрожащее веко пальцами. В результате у меня стали дергаться оба глаза, словно у страдающего нервным тиком.
- Ну, что вам сказать, молодой человек, - бархатным голосом повел редактор. – Пишете вы умело. Сразу видно, что есть в вас писательская жилка. Язык живой, стиль чувствуется. Давно пишете?
- Год, - смущенно признался я. – Точнее, девять месяцев.
  Редактор откинулся на спинку кресла и с непритворным изумлением уставился на меня, даже очки снял. Он смотрел на меня так, будто я объявил себя автором «Войны и мира». При этом, в карем глазу его поблескивало ироничное недоверие, а серый туманился удивлением.
- Вы разве до этого ничего не писали? Ну, рассказы, пьесы?
- Нет, не писал.
- Что вот так сразу взяли и написали роман?! – воскликнул он таким тоном, что я всем своим существом осознал, какую сморозил глупость с этим романом. Действительно, разве может человек, не написавший за всю жизнь ни одного рассказа, вот так взять и написать роман? Абсурд. Но еще большая глупость пытаться издать этот роман. Щеки мои вспыхнули, и мне захотелось провалиться вместе с гамбсовским стулом куда-нибудь в тартарары. А еще - надавать по шее знатокам, подбившим меня на эту авантюру. «Ясное дело, что похвалил он меня вначале из вежливости», - уныло догадался я, поднимаясь со стула, чтобы уйти.
- Сидите, сидите, - остановил меня Ш., махая одной рукой, а другой, возвращая на нос очки. – Мы с вами еще не закончили.
   Я сел, стараясь не смотреть редактору в глаза.
- Извините, за излишнюю эмоциональность, - сказал редактор, почесывая реденькую подрисованную бровь бледно-розовым ногтем, который смотрелся на узловатом морщинистом пальце как-то противоестественно. - Признаюсь вам, за всю мою многолетнюю практику, мне еще не доводилось видеть человека, который бы взял и написал роман, не имея за плечами никакого литературного опыта. Вы кто по образованию?
- Учитель. Истории, – по частям выдавил я из себя, стараясь сдержать охватившую меня дрожь. Чувствовал я себя отвратительно. Мне хотелось поскорее закончить этот тягостный разговор и уйти.
- Преподаете?
- Нет, уволился, по личным обстоятельствам, - солгал я о причине своего увольнения, мне не улыбалось вступать в объяснения, что меня уволили из школы «по собственному желанию» из-за того, что я категорически отказывался преподавать детям лживую антисоветскую галиматью, что была написана в новых учебниках.
- Понимаю, - поджал губы Ш., он открыл и закрыл мой роман. – Ну, что ж, слог у вас прекрасный. Видно, что вы человек наблюдательный, э-э-э, образованный. Драматургия на уровне. Но… Как бы вам это объяснить, - задумчиво вздохнул редактор и пожевав белоснежными фарфоровыми зубами нижнюю губу, принялся выщипывать невидимые волоски на подбородке. – Форма отличная, но содержание. Содержание, доложу я вам, никуда не годится.
   Я похолодел. Ш. строго посмотрел на меня.
- Вот, скажите мне откровенно, - начал задушевно старик, - неужели вам и впрямь интересна судьба какого-то деревенского кузнеца? Вы, что соцреалист или оригинальничаете?
   Я промолчал. Всякие недостатки мнились мне в моем романе, но и в страшном сне я представить себе не мог, что мой главный герой плох, не потому, что я неумело его вывел, а потому, что он «деревенский кузнец».
- Роман ваш, бесспорно, хорош, но он морально устарел, он не актуален. Его можно было лет тридцать назад печатать, когда истории из жизни босяков-пролетариев были в моде. А сейчас, уверяю вас, книга не будет пользоваться читательским спросом. Как у нас говорят: книгу выпустишь без спросу - и останется без носу, - редактор пригашающее хохотнул, но была в его смешке какая-то скрытая фальшь.
   У меня от его слов отчаянно зачесалось между лопаток, что я даже заерзал на стуле.
- Вот вы описываете этого э-э, Андрея. Он узнает, что его прадед-кузнец владел секретом ковки легендарного русского булата. И начинает искать этот секрет, попутно вытаскивая на свет Божий историю своей семьи. Прекрасно. Но зачем вы вплетаете сюда отвлеченные и к тому же совершенно ненужные размышления о судьбе русского человека? Это, знаете ли, теорийкой попахивает! Да, и весьма скверной теорийкой! И, скажите на милость, к чему эти ваши патриотические пассажи?! Зачем эти русофильские нотки, этот нелепый апофеоз деревни, эта, с позволения сказать, достоевщина? Тут и до махрового национализма недалеко.
    Я с изумлением уставился на редактора.
- Да, да, молодой человек, верно вам говорю, - Ш. хлопнул ладонью по роману. – Идейки вы проповедуете еще те! Что за вульгарный патриотизм? Это же просто аморально вкладывать в уста (так и сказал: в уста) героя слова о счастье быть русским. Хорошенькое счастье. Не удивительно, что он так плохо кончил, - редактор скривился, словно проглотил тухлую устрицу.
    Я хотел бы возразить, что мой герой кончил совсем не плохо, скорее наоборот. Но Ш. предупреждающе махнул:
- У нас, интеллигентно мыслящих людей, такие идейки, мягко говоря, не приветствуются. Такой патриотизм враждебен и отвратителен всякому культурному человеку. Он антигуманен и архаичен. Слава Богу, не во времена Святой Руси живем. В сущности, это пошло. Да, дорогой Илья Андреевич, пошло! И я настаиваю на этом, - разгорячился старик, второй раз назвав меня по имени-отчеству.
    Я, туповато смотрел на него, не совсем понимая, о чем идет речь, поскольку никакого махрового патриотизма в романе не было. В нем вообще не было никакой политики.
- Понимаю – отрыжка провинциального бытия, - сочувственно вздохнул Ш., внезапно успокоившись. – Трудно одаренному человеку развиваться в правильном направлении без надлежащей культурной среды. От того и перекосы. Что ж, это поправимо. Я предлагаю вам план, который откроет перед вами совершенно фантастические перспективы.
     И тут меня отпустило, дрожь в коленках унялась, и перестало чесаться. Я понял, что роман мой зарезан окончательно и бесповоротно.
- Я предлагаю вам, подписать с нами договор на серию романов.
- Романов? – от неожиданного предложения я вздрогнул.
- Да, да, романов. У вас получится. Уверяю, писать по 2-3 книжки в год не столь уж трудно. А с вашими способностями тем более. Подмахнем договорчик, выдадим вам хороший аванс, мы платим авторам очень приличные деньги, и за работу. Попробуйте. У меня нет ни малейших сомнений, что вы осилите такую задачу. У нас прекрасные редакторы, если что профессионально отшлифуют шероховатости, подсушат сырые места, - Ш. улыбнулся, призывая оценить шутку.
    Я стиснул зубы, чтобы не рассмеяться – мне представился сутулый очкарик в нарукавниках, который, шепча проклятия, феном сушит насквозь вымокшую растрепанную книжку в мягком переплете. Рядом, такой же тип, шлифует наждачкой очередной подсохший экземпляр. Подавив приступ нервного смеха,  я спросил:
- А как же этот?
- Этот, как я вам уже объяснил, в печать не годится. Его читать никто не будет. Может быть потом, когда раскрутим вас и спрос появится, мы его и тиснем. А пока, увы, невозможно. Да и портфель у нас на этот год уже сформирован.
-Но…
- Подождите. Вы можете заключить договор на серию романов, в любом интересующем вас жанре, например, детектив, фантастика. Кстати, фантастика очень хорошо идет. Вы не пробовали описывать неведомые миры, космические одиссеи? Нет? Попробуйте, очень увлекательно. И для воображения полезно.
    Я отрицательно покачал головой. И хотя я люблю хорошую фантастику, в тот момент я испытал глубочайшее отвращение ко всем без исключения неведомым мирам и космическим одиссеям.
- Или детектив. Возьмитесь за детектив. Вон знаменитый Бруснин, именно на этом раскрутился. Он тоже наш автор. Стал известен и богат. Разве вы не хотите…
- Его Борин тоже патриот, - зло брякнул я, незнамо зачем.
   Ш. оживился и лукаво прищурясь, погрозил мне ухоженным пальчиком:
- Э, нет, друг мой, здесь вы заблуждаетесь, патриот патриоту рознь. Борин совсем другое дело. Он хоть и патриот, а человек с понятиями. Его патриотизм цивилизованный, просвещенный, самых высших европейских стандартов. Он, конечно, любит Россию, и сочувствует ее дикому народу. Но, как интеллигентный человек, презирает ее власти, ее кровожадных тиранов, ее гнусных мздоимцев и держиморд.  Он видит спасение России в том, чтобы приобщить  своих варварских соплеменников к благам европейской культуры, дабы они смогли, наконец, научиться правильно и достойно жить. Вот это я понимаю, идея! А у вас? Ну, кто такой есть ваш Андрей? Не спорю, человек он конечно симпатичный, но малообразованный, я бы даже сказал темный, прямо старовер какой-то. И патриотизм его такой же дремучий. Что он ищет в истории России? Положительных примеров? О, да, там есть масса таких примерчиков – закачаешься, кровь в жилах стынет от таких примерчиков! - негодующе закончил старик, промокнув платком побелевшие уголки рта.
    Видимо, для того, чтобы стать настоящим русским патриотом, человеку нужно непременно быть потомком крестоносца, англоманом и учеником японских ниндзя, - не без ехидства хотел заметить я, но редактор продолжил:
- Хорошо. Вижу, не хотите детективы писать. Согласен, не всех это может увлечь. Тогда, пожалуйста – пишите эротику. Стопроцентное попадание. А если со всякими там штучками, ну, понимаете, - Ш. цокнул языком. – Вообще идет нарасхват.
   Я с отвращением посмотрел на старика, и он это заметил.
- Ну, что ж, - сказал Ш. сухо. – Не хотите, как хотите. Я вам добра желаю. Жаль, что вы из-за своего непонятного упрямства не видите своей выгоды. Вы не понимаете, что для того, чтобы публиковать серьезные вещи нужно сначала раскрутиться, стать известным массовому читателю, который потом прочтет все, что вы пожелаете ему подсунуть. Смотрите, какую ерунду сейчас пишет тот же Бруснин. И ничего. Читают. И даже требуют новых книжек.
- Я не хочу ерунду, - угрюмо промямлил я, испытывая перед словоохотливым стариком некоторое стеснение за свое упрямство.
- Ну, что ж. Жаль, очень жаль. Вы подумайте на досуге. Если послушаетесь моих советов и что-нибудь напишете - сразу к нам. А лучше, лично ко мне. Обязательно возьмем. Надумаете писать, сразу прикидывайте продолжение, чтобы потом можно было серию пустить. Это и вам будет выгодно и издательству.
    Я поднялся. Редактор протянул мне увесистую пачку романа и сиропно улыбаясь, проворковал:
- Рад был знакомству, надеюсь, до встречи. С наступающим вас!
- И вас также, - автоматически ответил я, запихивая бумаги в портфель. Одного, я никак не мог взять в толк, зачем этот витиеватый старик вызвал меня в Москву, если знал, что роман мой печатать не будут. Получается я тащился за полторы тысячи километров, только для того, чтобы послушать его нелепые разглагольствования? Ну, не затем же, в самом деле, он меня пригласил, чтобы я подписался кропать порнуху со штучками? Нашел, блин, Захер-Мазоха.
   Обернувшись на пороге, я спросил:
- Скажите, зачем вы назначили мне встречу, если знали, что мой роман не пойдет?
    Ш. слегка нахмурив сивые брови, пристально посмотрел на меня сквозь толстые стекла своими разномастными глазами:
- Видите ли, молодой человек, дела такого рода я предпочитаю улаживать тет-а-тет. Авторское самолюбие и все такое. Здесь нужно аккуратно. А письмом можно и травмировать хорошего человека. В письме-то всего не объяснишь. Да и казенный стиль. Ну, сами понимаете. Поверьте моему опыту, обсуждать такие вещи лучше с глазу на глаз. И познакомиться с вами хотел, увидеть так сказать воочию.
   Я, молча кивнул и вышел, зачем-то в сердцах хлопнув дверью, перепугав ни в чем не повинного мальчика-секретаря. И померещилось мне, что в кабинете противно захихикал проклятый редактор.
    Это был крах. Змей-редактор удушил строптивца автора.


*    *   *

    Рассказывать о том, как я провел остаток дня в дешевом гостиничном номере, не буду. Вспоминать об этом тошно. Безысходность и отчаянье терзали меня. Будь в номере печка, я наверняка сунул бы свой роман в огонь, до такой степени я был расстроен постигшей меня неудачей.
   Наконец, устав от бесплодных метаний, я взял с полки кем-то забытую книжку без обложки, и завалился на кровать. Раскрыв растрепанный томик, я прочел начальные строки: «Двадцать седьмого февраля 1815 года дозорный Нотр-Дам  де-ла-Гард  дал знать о приближении трехмачтового корабля "Фараон", идущего  из  Смирны, Триеста и Неаполя». Но буквы расплывались туманной змеей и в голову лезли слова редактора: «Ну, кто такой есть ваш Андрей?» и «Это теорийкой попахивает!». Закрывая глаза, я видел, лицо редактора. Оно сверкало очками, гримасничало и глумливо ухмылялось. Борясь с наваждением, я не заметил, как уснул.



                Глава 2

                Ресторан «У Фагота»

     В начале восьмого, совершенно измученный, я вышел из гостиницы, чтобы прогуляться по сверкающей огнями и гудящей, словно растревоженный улей, предновогодней Москве. Настроение было, мягко говоря, паршивое. Шагая по заснеженным улицам, я с отвращением вспоминал нелепый и неприятный разговор с редактором. Вместо того, чтобы сидеть сейчас у себя в кабинете, в уютном кресле у камина, я бесцельно бродил по чужому городу с тяжелым грузом разочарования на душе. Ведь мог не приезжать, а получить ответ по почте! Зачем он только меня вызвал? Оказывается, я ехал сюда лишь затем, чтобы выслушать его дурацкие предложения писать чепуху и получить по роману вполне ожидаемый отказ! На что я надеялся? На что мог надеяться никому не известный автор, написавший роман о судьбе, как изволил выразиться редактор «какого-то деревенского кузнеца»?! Каково, а?! Скажите, пожалуйста, какой Горький нашелся! Шукшин недорезанный!
      С досады я сплюнул на снег, и ощутил такой волчий приступ голода, что меня качнуло, еще бы - с утра пощусь, не считая крошечной булочки и двух чашек кофе. Хорошо бы поужинать, да выпить рюмку-другую для успокоения нервов и новогоднего настроения. Оглядевшись, я обнаружил, что забрел в какой-то незнакомый и совершенно пустынный переулок, освещенный одиноким фонарем.
- Мяу, - раздался противный кошачий голос. В десяти шагах от меня сидел на снегу разбойничьего вида жирный котяра. Бродяга опасливо покосился в мою сторону, сверкнув зеленым глазом, и шмыгнул за угол. Сам не зная зачем, я машинально свернул за ним и оказался в глухом тупичке. Кота нигде не было, зато в конце тупика я обнаружил подсвеченное фонарями приземистое  здание с колоннами и узкими окнами. За цветными витражными стеклами теплился мягкий свет. На облупленном фасаде висела изящная вывеска с искусно нарисованным фиолетовым рыцарем. Над ним вилась золотая надпись псевдоготическим шрифтом: «У Фагота». И внизу буквами помельче: «ресторан».
    Заинтригованный и гонимый пустым желудком, я поднялся по широким ступеням и протянул руку к бронзовому кольцу на массивной резной двери. В ту же секунду на решетчатом окошке щелкнула внутренняя задвижка, два внимательных глаза рентгеном пронзили меня, и дверь приглашающе распахнулась. В проеме стоял усатый толстяк в полосатом костюме ватиканского гвардейца. Левой рукой страж, чем-то похожий на давешнего кота, придерживал тяжелую створку, а правой опирался на старинную, зазубренную алебарду. Слегка поклонившись мне, страж приветливо мурлыкнул:
- Прррошу.
   Чуть замешкавшись от столь неожиданного приема, я ступил в небольшой, освещенный свечами, зеркальный зал с шахматным полом и расставленными у стен воронеными рыцарскими доспехами. Безмолвный гардеробщик в средневековом костюме принял у меня пальто и, выдав номерок, исчез за тяжелой занавеской.
    Приведя себя в порядок у зеркала, я ступил в полутемный зал ресторана. Низкие потолки с грубыми балками, гобелены со сценами из Ариосто и Бедье, дубовые полки с золоченными под старину фолиантами, старинное оружие на стенах и огромный камин из дикого камня, в котором жарко пылал огонь, создавали впечатление, будто ты попал в трапезную средневекового замка. Иллюзию усиливало то, что освещение состояло исключительно из восковых свечей в бронзовых шандалах, стоящих в центре столов. Никаких электрических ламп. За столиками сидели и спокойно ужинали аристократического вида люди – мужчины в строгих костюмах и дамы в роскошных вечерних туалетах. Негромко звучали вариации Гольдберга. В воздухе разливался тончайший аромат роз, хвои и дорогого табака. Признаюсь, увиденное крайне поразило и заинтриговало меня.
      Я вообще-то, физически не выношу громкой музыки и шумных застолий, а особенно раскрасневшихся от выпивки пляшущих женщин. Такая обстановка заставляет меня нервничать и совершенно лишает аппетита. Начинаешь напряженно ждать, что вот-вот раздастся чей-то пьяный вопль, звон битого стекла, завизжат дамы, кому-то врежут по физиономии, и начнется безобразный скандал. По возможности я избегаю мест, где такому возможно случиться и никогда не обедаю в заведениях с оглушающей музыкой. За версту их обхожу.
   А здесь… здесь мне сразу понравилось. На мое счастье, угловой столик у окна, украшенный, как и другие столы, ветками ели и розами, оказался свободным. Заняв его, я воспользовался еще одним плюсом этого положительно безупречного заведения – закурил трубку и стал знакомиться с меню. Замечу, что, несмотря на изрядную стесненность в деньгах, курю я исключительно хороший табак, так, что моя трубка не внесла диссонанс в общую атмосферу зала. Удивительно, но цены были довольно умеренные, и у меня, кроме желания, появилась возможность устроить себе небольшой праздник в награду за все мои мучения последних дней. Тем более, повод был – Новый год, до которого оставалось два с небольшим часа. Торопиться было некуда, и я окончательно утвердился в намерении скоротать новогоднюю ночь в этом славном местечке. В самом деле, не сидеть же в гостиничном номере наедине с телевизором и бутылкой шампанского.
    Вышколенный официант в расшитом серебром камзоле и белых чулках молча принял заказ и через десять минут выставил на белоснежной скатерти дымящийся паром горшочек грибного супа, хрустальную салатницу оливье с креветками и икрой, пару поджаренных до темно-медовой корочки куропаток фаршированных гусиной печенью и блюдо с тончайшими пластинами окорока, украшенное кусочками брынзы, оливками и листиками свежайшей зелени. Все это великолепие дополняла бутылка десятилетнего «Педро Хименеса».
     Кухня, к моему удовольствию, а я, грешен, люблю вкусно поесть, несмотря на сравнительную дешевизну, оказалась превосходной. С аппетитом поужинав, я заказал себе эклеры и чашечку черного кофе.
    Бронзовый шандал, желтые розы, кажущиеся в полумраке золотыми, вазочка с пирожными и таинственно мерцающий в мягком пламени свечей хрустальный бокал с темно-янтарным вином, придавали моему столику праздничный вид.
    Чтобы скоротать время до полуночи я по давней своей привычке стал делать в блокноте карандашные наброски особенно заинтересовавших меня посетителей, среди которых попадались довольно любопытные лица. Меня очень удивило некоторое несоответствие сидящих за столиками нашему времени. Мужчины были одеты в строгие фраки, шеи повязаны черными галстуками, в нагрудных кармашках торчали белоснежные платочки. При этом почти у каждого имелись зачесанные наперед височки, холеные усы и бородки или пышные бакенбарды. Роскошные платья с корсетами и открытыми декольте, и замысловатые прически женщин, а в особенности их сдержанные манеры, с современной точки зрения, тоже выглядели старомодно и даже экстравагантно. Не было пьяных мутных глаз, расстегнутых воротов и развязных жестов. Голоса звучали приглушенно и мирно. Невольно возникла мысль: а не попал ли я на новогоднюю вечеринку чудаков-реконструкторов фанатеющих от аристократических салонов пушкинских времен?
     Не успел я разрешить этот занимательный вопрос, как в зале появилась грузная фигура в полосатом костюме. На груди вошедшего, словно перо жар-птицы сиял оранжево-золотой узорчатый галстук. По этому выдающемуся артефакту, я признал своего недавнего знакомого Бобу Булкина. Растерянно остановившись посреди зала, Боба завертел плешивой головой, по-видимому, высматривая кого-то. Появление Булкина в таком месте было неожиданным. Всенепременный участник презентаций и корпоративов, преимущественно солидных холдингов, банков и корпораций, и вечеринок по поводу таких эпохальных событий, как именины, крестины, помолвки и прочая, в семьях олигархов и попсовых звезд, в качестве внештатного корреспондента радиостанции «Вехи Москвы», Боба казался в этом тихом уютном заведении явлением абсолютно чуждым. Насколько я сумел узнать  Булкина (а этот тип умудрился позавчера вечером пообедать в арбатском ресторане за мой счет), он был не из тех, кто ходит в ресторан за свои.
     Увидев меня, Боба приветливо помахал пухлой ручкой и направился прямо к моему столику, что конечно же обрадовать меня не могло, впрочем, спустя полчаса я уже не жалел об этой неожиданной встрече.
- Здорово! – тревожно улыбаясь, просипел Булкин,  бесцеремонно плюхнувшись на стул.
- Вечер добрый, - как можно дружелюбней ответил я, стараясь не выдать своего неудовольствия.
- Ты как здесь оказался? – спросил Булкин, цапнув из моей вазочки эклер.
- Зашел поужинать,  - сказал я, избегая смотреть, как Боба с жадностью пожирает мое пирожное.
- Что это за место? Никогда не бывал здесь, - облизнув губы, он выразительно посмотрел на недопитую бутылку хереса. Я подозвал официанта и попросил меню. Вручив украшенную вензелями кожаную папку погрустневшему Булкину, я принялся чистить трубку, ожидая пока мой незваный гость сделает заказ.
    Боба минут пять листал меню, шевеля влажными губами и бросая на меня жалобные косые взгляды, после чего спросил:
- А ты? Будешь заказывать?
- Спасибо, я уже поужинал, - ответил я, с интересом наблюдая как в несчастном Булкине происходит титаническая борьба жадности и аппетита, причем оба борца обладали весьма недюжинной силой, и потому предсказать исход жестокого поединка Плюшкина с Гаргантюа, думаю, не смог бы и сам их обладатель. На одутловатой физиономии Бобы выступили мелкие росинки пота, он еще раз с отчаяньем посмотрел на мою отрешенно-равнодушную физиономию и сдался. На сей раз победил Гаргантюа. Со вздохом бедняга заказал себе омлет из дюжины перепелиных яиц, маринованных огурчиков, цыпленка тапака и двести грамм водки.
- Ну и цены, дьявол их побери! – возмутился Боба.
- А, по-моему, довольно сносные.
- Ничего себе сносные! – вскипел возмущенный Булкин, -  Драный цыпленок пятьсот шестьдесят два рубля! Они, что его золотом посыпают?  Или на мирре жарят? Чистой воды обдираловка! И какого рожна он меня сюда пригласил.
- Кто?
- Да этот чёрт,  Уилмор. Бенька сказал, кровь из носу, а деньгу из него вытряси.
- Уилмор? – фамилия мне показалась знакомой, но я не смог сразу вспомнить, где она мне встречалась.
- Угу. То ли англичанин, то ли русский эмигрант, шут его знает, кто он такой. По-нашему шпрехает как коренной русак. Вроде из Рима к нам прибыл. Фонд какой-то жирненький представляет. У Бени нюх на денежки. Авось грандик какой-нибудь выхлопочем.
- Выпьешь? – предложил Боба, когда официант принес заказ. Я отказался. Булкин налил водку в фужер и одним махом опрокинул в себя. Блаженно зажмурился, крякнул, аппетитно закусил огурчиком, в три приема проглотил яичницу, после чего начал сосредоточенно терзать вилкой и ножом распластанного цыпленка. Чтобы не смущать его я принялся штриховать неоконченный набросок.
- Ты то, как? Получил пендаля от Пуфика? – жуя, спросил Боба.
- Какого Пуфика?
- Редактора. Мы его Пуфиком зовем, потому что пуфтит много, противный, - манерно пояснил Булкин, хрустя цыплячьей ножкой. - А я тебя предупреждал по-хорошему!
- О чем? – не сразу понял я.
- О чем, о чем, - передразнил меня Боба, - От ворот поворот получил? Не взяли книжку? Вот то-то и оно, будет дурню наука. Нужно было умных людей слушать и не соваться, куда не следует.
      Хамский тон Булкина задел меня, но не хотелось портить праздничного настроения и, пропустив ругательства мимо ушей, я безразлично спросил:
- Ты-то откуда знаешь?
- Тоже мне секрет Полишинеля! Я тебе и раньше говорил, что роман твой не возьмут. Говорил? Говорил. А ты меня не послушал и сунулся.
- Но…
- Никаких но! – отрезал Боба. – Теперь твоя песенка спета! Тебя теперь нигде не возьмут.
-  Почему нигде? – переспросил я, чувствуя раздражение от безапелляционного тона Булкина.
- Потому! Ты теперь голубчик под колпаком и за твоими телодвижениями будут приглядывать, как только куда сунешься со своим романом, тут тебе и абзац, в смысле, трындец, - Булкин засмеялся, тряся покрасневшими от водки щеками.
- Ты, пьян, - сердито сказал я, пытаясь понять, к чему он плетет всю эту галиматью.
- Э, нет, врешь, брат! – погрозил мне Боба мне блестящим от цыплячьего жира пальцем. Он выпил второй фужер водки, смачно зажевал огурчиком. Потом доверительно наклонившись ко мне, прошептал, обдавая густым водочным духом:
- Я и сам когда-то был таким же наивным дурачком. И смотри, кем стал. Продажной шкурой. Мальчиком на подхвате. Эх, бытие мое…
- К чему это ты клонишь? – оборвал я его самообличительную речь.
- А к тому, брат, что и я двадцать лет тому назад был подающим надежды писателем. Да, писателем! – патетически всхлипнул Боба. – Я был чертовски талантлив! О моих первых вещах с похвалой отзывались такие мастера как… ну, ты сам знаешь какие! Сам Исаич одобрял!
- Ну, и?
- Вот тебе и ну! – зло отрезал Булкин. - Написал вещичку одну и также как ты поперся с ней в чертово издательство. Славы мне захотелось! Читателя своего! Ну и деньжат, конечно каких-никаких. Зеленый был, идиот.
- И что?
- А то, что рукопись мою прочитали и похвалили, глубина, тонкое знание психологии, яркие образы, но! – блестящий палец показал в потолок, – Тема не востребованная. Книжка так сказать на любителя. Читательского спроса не будет, а по сему, предлагаем вам, талантливому молодому человеку, попробовать себя в детективном жанре. Вы как, быстро пишете? Отлично! Значит, два детективчика в год осилите. Рекламку мы вам обеспечим. Соглашайтесь и денежки будут и слава. Имечко себе заработаете, а там под это дело и ваш романчик толкнем. А может еще что-то более эпохальное накропаете. Соглашайтесь, говорит. Вон сам Федор Михайлович журнальными фельетончиками не брезговал, а какие перлы после себя оставил! В общем, соблазнял как мог.
- Пуфик? – догадался я.
- Он самый, только он тогда помоложе был.
- Уговорил?
- Уболтал, подлец, - вздохнул Боба, с тоской посмотрев на пустой графин.
   Заинтересованный рассказом, я заказал еще двести водки.
- И что потом?
- Что потом? – переспросил повеселевший Булкин, - А ничего. Написал я дюжины три этих дурацких детективчиков. Если точно – тридцать восемь штук за пятнадцать лет.  Да ты читал, наверное, в сортире.
- Нет, Булкина точно не читал, - покачал я головой.
- Какого еще, к дьяволу, Булкина! Я же под псевдонимом писал, под иностранным. Какой дурак Булкина читать будет! Джон Брод. Слыхал, наверное. Это я, - церемонно кланяясь, блеснул загорелой плешью Боба.
   Я отрицательно покачав головой, налил Булкину водки, себе хереса. Мы чокнулись.
- А дальше?
- А, что дальше. Получил я, как и было обещано, славу и гонорары…, - Боба налил себе вторую, - Короче, когда добыл Булкин-Брод вожделенных лавров и денег и впридачу кучу дур, фанатеющих от его детективного таланту, захотелось ему на досуге написать свою главную книгу, для души так сказать. И вот, пишет он день, пишет неделю, и как он ни старается - получается у него детектив номер тридцать девять.  Понимаешь? Исписался. Похерил зерно свое.
- Ну и писал бы дальше свои детективы, вон Конан Дойль… - утешительно начал я.
- Э-э, ты не понимаешь, - уныло вздохнул Булкин. - Конан Дойль! Между прочим, он тоже был не в восторге от своего дурацкого Холмса. Ну, не о том речь. Пойми, я мог стать настоящим писателем, единственным в своем роде, а стал писакой, каких пруд пруди. Наступил я своей песне на горло и она сдохла. Тихо почила в бозе.
- Понятно.
- Теперь вникни, чем эта банда занимается! – глядя на меня с хитрым прищуром, сказал Боба.
- Какая банда? – не понял я.
- Ну, Пуфик и его кореша-издатели. Это же одна шайка-лейка, если ты еще не врубился! – губы Бобы растянулись в снисходительной усмешке.
- И чем? – еле сдерживая ироническую улыбку, спросил я у раскрасневшегося от водки Булкина.
- Как чем, вот чудак-человек! Они талантливых писателей соблазняют заниматься дешевкой. Сулят большие деньги и быструю славу.
- И зачем им это? – параноидальные разглагольствования Бобы начали меня забавлять.
- А дьявол их знает, - пожал плечами Булкин. – Может секта у них какая. А скорее всего, просто шкурный интерес. Если человек хорошо пишет, то состряпать книжонку ему раз плюнуть. И качество будет выше среднего, ну и количество имеет значение. А при определенной самодисциплине, умеющий писать автор может выдавать пару-тройку опусов в год, а набив руку, то и пять-шесть не проблема. Когда я понял, что писатель с большой буквы из меня уже не выйдет, я подался в журналисты. Писать то я умею. Освоил ремесло, свел знакомство с нужными людьми. Ну и прочее. Имею на хлеб с маслом, а иногда даже с икоркой. Торгую помаленьку собой, что, как видишь, приносит неплохие дивиденды.
- А детективы?
- Во, где у меня твои детективы, - Боба рубанул ладонью по горлу. – На дух не выношу.
- И как быть мне? – спросил я, подумав, что теория Бобы не так уж неправдоподобна, как казалось мне поначалу.
- Если ты от своих книжек кормиться думаешь, то иди к Пуфику и сдавайся. А если у тебя какой доходец есть, можешь продолжать свое увлекательное писание в стол.
- А если в другое издательство? – нерешительно предположил я.
- Здесь и в Питере даже и не рыпайся, - Боба замахал на меня вилкой, с наколотым корнишоном. -  Уверен, Пуфик уже всех обзвонил. Ты уже на заметке. Сто процентов откажут. У них своя мафия. Можешь в своем городишке, где ты там живешь? В Лукоморске? Ну, вот, издай за свой счет в Лукоморске экземпляров десять, раздай друзьям и знакомым, потешь самолюбие и угомонись. Здоровее будешь.
    Идея Бобы мне не улыбалась по одной простой причине, у меня не было денег на самиздат, да и какой смысл было издавать десять экземпляров. Откровенно говоря, он меня слегка озадачил своими разоблачениями издательской шайки, хотя верилось в его слова с трудом. В них была извращенная логика, с параноидальным уклоном. А вдруг, Булкин обыкновенный исписавшийся писатель-неудачник? Озлобился и клевещет на Пуфика, валит свои неудачи на происки мифической редакторской мафии? Тоже мне жидомасонов нашел. И все же слова Бобы смутили мне душу неясными подозрениями. Витийство Пуфика о «правильном» патриотизме и его предложение писать сомнительные вещички, вызывали недоумение. Неужели Булкин сказал правду? Тогда… Что тогда? Да, собственно говоря, ничего. Или, по совету Бобы, идти на поклон к Пуфику и принимать его условия, или, не солоно хлебавши, возвращаться домой, положить рукопись в стол и переквалифицироваться из писателя в дворники. Жить на что-то надо. Мои невеселые мысли прервало появление новых лиц.
      В зал вошел высокий черноволосый человек в элегантном васильковом фраке. Его держала под руку, стройная девушка лет двадцати, в роскошном, цвета бирюзы, платье. Темно-золотистые волосы незнакомки были уложены в затейливую прическу, поддерживаемую жемчужной сеткой. За парой, отстав шага на три, семенил тощий негр в турецком костюме, с пузатым саквояжем в руке. Рядом с мавром маячил художник Бацкий, с которым позавчера, в ресторане, меня познакомил Булкин. Не могу сказать, что я был польщен знакомством с этим томным задавакой, мнящим себя гением перфоманса.
     Публика отметила появление новых гостей шепотом и заинтересованными взглядами, которые, однако, не выходили за рамки приличия.
     Булкин, увидев вошедших, вскочил из-за стола и резво побежал навстречу, призывно размахивая руками и радостно вопя: - К нам! К нам! Заждались вас!
     Он галантно поцеловал девушке ручку, обменялся рукопожатием с высоким господином и небрежно кивнул Бацкому, который ответил ему презрительной усмешкой. К ним подошел величавого вида метрдотель, видимо собираясь проводить важных гостей к заказанному столику. Но Булкин, энергично размахивая руками, начал в чем-то горячо убеждать красивую пару, дергая головой в мою сторону. Перекинувшись со спутницей парой фраз, мужчина согласно кивнул Бобе и все направились к моему столику.
– Прошу, прошу, любить и жаловать, господин Рощин, - представил меня Боба, суетясь вокруг гостей.
- Илья, - я встал со стула.
- Очень приятно. Лорд Уилмор. Надеюсь, мы не стесним вас? – рукопожатие черноволосого господина было холодным и твердым как мрамор. Про себя я отметил неестественную бледность его необыкновенно красивого лица, которую подчеркивали иссиня-черные брови и блестящие темно-карие глаза.
- Нисколько, - радушно ответил я лорду, с трудом отводя взгляд от его прекрасной спутницы. - Буду рад, если вы соблаговолите, разделить со мной этот новогодний вечер.
- Гайде, - слегка наклонив головку, протянула мне ручку девушка. Я, смутившись, неловко коснулся губами лилейных пальчиков, едва уловимо пахнущих гиацинтом. Гайде улыбнулась, видимо заметив мое смущение, и с кошачьей грацией присела на придвинутый Бобой стул.
   Гайде? Уилмор и Гайде! Занятно! – завертелось у меня в голове.
   Бацкий высокомерно кивнул мне и вальяжно развалился за столом, лениво поглядывая по сторонам, по выцветшим глазам мастера перфоманса было видно, что он под шафе. Черный слуга эбеновой статуей застыл у окна, за стулом Уилмора.
-  Уютное местечко, - оглядев зал, удовлетворенно заметил иностранец приятным голосом и без малейшего намека на акцент.
-  Только цены кусаются, - вставил Боба, но лорд не обратил внимания на его реплику.
- Мороженое и «Шериданс»,  для мадемуазель, - не заглядывая в меню, бросил Уилмор, незаметно возникшему, словно из воздуха, официанту.
-  Закажите себе цыпленка, лорд, они здесь весьма не дурны, - посоветовал Булкин.
- Благодарю, но я никогда не ужинаю, - с улыбкой ответил иностранец, доставая из внутреннего кармана портсигар, украшенный золотой монограммой «MC».
- Тогда мне еще водки, двести, и… - Боба полистал меню, - Ухи стерляжьей. И огурчиков. Гулять так гулять.
   Бацкий заказал себе виски со льдом и отварной язык с горчицей. Вышколенный официант исчез также незаметно, как и появился.
   Чтобы не глазеть на взволновавшую меня своей изысканной красотой Гайде, я стал рассматривать оригинальный портсигар лорда, судя по всему выточенный из цельного куска нежно-голубого нефрита. Разобрав монограмму, я, недоуменно уставился на Уилмора, который достав из портсигара темно-шоколадную сигарету с золотым ободком, невозмутимо прикурил ее от миниатюрной зажигалки, усыпанной драгоценными камнями. Было отчего удивиться, буквы М и С вкупе с именем Уилмор, несомненно значили «Мonte-Сristo». Монте-Кристо! Но помилуйте, причем здесь Монте-Кристо? Он же давно умер. Стоп, что я плету. Монте-Кристо литературный персонаж, а не реальный человек, живший в девятнадцатом веке. Он плод воображения господина Дюма и не более того. И Гайде, дочь Али-паши, тоже выдумка. Я поспешно отвел взгляд от загадочного лорда, испытывая сумбур в голове. Пока я приводил мысли в порядок, Булкин уже завел разговор о делах.
- Вы, лорд, как я слышал, хотите сделать инвестиции в наши СМИ? Какой фонд представляете? Сороса?
-  Нет, я представляю частную фирму.
    «Томсон и Френч» - мысленно подсказал я.
- «Томсон и Френч», - словно подслушав мои мысли, произнес Уилмор, бросив на меня взгляд в котором сквозила мягкая ирония.
   Я смущенно хмыкнул. Стало ясно, что иностранец нас дурачит. Только не понятно зачем?
- Возможно, вам приходилось слышать о ней. Это старинный надежный банкирский дом, с безукоризненной деловой репутацией, - как ни в чем не бывало, продолжил Уилмор, не обращая внимания на мое замешательство.
- Как же, как же, весьма наслышаны, - закивал головой Боба, похоже, не имея ни малейшего представления, о чем идет речь, видимо, знаменитый роман Дюма он читал давно и не мог помнить таких подробностей.
     Я с интересом посмотрел на Уилмора, уж не издевается ли он над нами? Но лицо лорда не выражало ничего кроме благодушного расположения. Хотя, чем черт не шутит, может французский романист взял название банкирского дома, дававшего неограниченный кредит графу Монте-Кристо, из жизни?  Может и в самом деле эта контора существует до сих пор, а этот чудак, в силу каких-то своих соображений, взял себе псевдоним графа-мстителя? И все же такое совпадение было невероятным.
   Официант принес заказ, поставив перед Гайде тонконогую вазочку с мороженым и ликерную рюмку, куда аккуратно налил из причудливой бутылки тягучего ликера. Другой официант, выставил перед Бобой тарелку с дымящейся паром ухой, в которой плавали оранжевые кружочки душистого рыбьего жира, зелень и большой кусок отварной стерляди, тарелочку с поджаренными хлебцами, чесночно-яичный соус, маринованные корнишоны и запотевший графинчик с водкой. Бацкому – деревянный поднос с тонко нарезанным говяжьим языком, горчицу в маленькой фарфоровой соуснице, и стакан виски с потрескивающим льдом.
- Не советую вам связываться с левыми. У них сплошная красная пропаганда,  «назад в СССР», «русский мир» и прочая чепуха, - налегая на уху, вводил иностранца в курс местных дел Булкин. - Консерваторы тоже скучны со своими завываниями о приверженности традиции и первобытным ценностям. К тому же, они транслируют позицию властей, и, откровенно говоря, делают это неумело и коряво, в духе совка. Старые штампы, на новый лад. Кому это сейчас интересно?
- И что же вы предлагаете? – приподнял бровь Уилмор, обратив лицо к Бобе.
- Тут и думать нечего, только либеральные СМИ. Там креатив, новые идеи, толерантность. И, что важно, действительно, молодые кадры, новое поколение, демократично мыслящее и продвинутое во всех смыслах. Возьмите хотя бы наши «Вехи». Они пользуются бешеной популярностью и у молодежи, и у интеллигентов в возрасте. Вот, Бацкий, не даст соврать. Как корифей творческого бомонда, он подтвердит, что все мало-мальски интеллигентно мыслящие люди слушают и смотрят только либеральные передачи. Скажи, Женя. За нами будущее России!
    Бацкий изобразив серьезное лицо, многозначительно кивнул. Мне подумалось, что он тоже послан хитрованом Беней, для помощи Булкину, в охмурении богатого иностранца.
- Вы тоже предпочитаете либеральные СМИ? – застав меня врасплох, спросила Гайде. Мешать карты Бобе мне не хотелось, но и врать я категорически не желал, в конце концов, я не приглашал Булкина проводить переговоры за моим столиком, так что пусть пеняет на себя.
- Нет, - сказал я, с трудом отводя взгляд от загадочно мерцающих глаз Гайде. В их сиренево-серой глубине, клубился золотистый туман, волшебный и завораживающий, и это меня интересовало гораздо больше, чем разговоры об инвестициях и политических предпочтениях СМИ.
- Почему же?
- Они клевещут на русских, - коротко объяснил я.
  Булкин подскочил на стуле, поперхнувшись ухой, а Бацкий посмотрел на меня с мрачным презрением. Уилмор заинтересованно взглянул на меня и дипломатично спросил:
- Вы полагаете, что ваши либералы страдают русофобией?
- Это не секрет, - дипломатично ответил я, не желая ввязываться в скучную полемику.
- Допустим, это так, - согласился лорд, - Но может быть, стоит прислушиваться к ним? Советы врагов тоже бывают полезными.
- Не думаю, что полезно прислушиваться к советам людей, которые ненавидят вас только за то, что вы есть, - ответил я, ища повод уклониться от малоинтересного для меня разговора.
- Чушь! Полная, чушь! -  завопил Булкин, дергая свой великолепный галстук. – Лорд, не слушайте его. Это он в сердцах говорит. Его сегодня из издательства вышвырнули, вот он и бесится.
- Вы писатель? – полюбопытствовал Уилмор.
- Да, - неуверенно ответил я, смущенный мыслью, что называться писателем с моей стороны было несколько самонадеянно. И с гневом посмотрел на Бобу, разозленный его гнусным передергиванием.
- И что же? – не отставал иностранец. – Вашу книгу отвергли?
– Редактору не понравился мой герой, и он забраковал роман.
- Интересно, - оживился лорд. – И чем же редактору не угодил ваш герой?
- По его мнению, мой герой не актуален, - скупо пояснил я, давая лорду понять, что меня эти расспросы тяготят.
- Это отдельный разговор, господин Уилмор, - снова встрял Булкин. – Конечно, у нас есть либеральная цензура, что, согласен, не очень правильно. Чего греха таить, не все ладно в нашем недатском королевстве. Илья неплохо пишет, но сами понимаете, не всякое издательство возьмется раскручивать немодную тему. И вообще, Илья из провинции, где все еще сильны патриархальные настроения. Ему трудно понять наши столичные тренды. Одним словом, он не пример. Его мнение, не более чем мнение дремучего провинциала.
- Быдломасса всегда была питательной средой для черносотенных идей, - неожиданно процедил  Бацкий, содрогаясь от злобы. – Этот так называемый русский народ, давно следовало бы стереть в пыль, чтобы не воняло. Не народишко, а дерьмо собачье! – словно вколачивая гвозди, брызгал слюной корифей перфоманса. - Мужички-богоносцы, православные, мать их! А чего стоят все эти Рюрики, Романовы, Пугачевы, Ленины-Сталины. Сплошные маньяки, идиоты и садисты!
   Закончив идиотскую филиппику, Бацкий, пьяно ухмыляясь, вызывающе посмотрел на меня.
- Тише, не заводись, Женька, - одернул его Булкин, заметив, что я собираюсь вышвырнуть зарвавшегося корифея из-за стола. – Простите его юная леди, наш друг немного перебрал.
- Вы дадите мне прочитать ваш роман, Илья, - тронув меня за руку, заговорщически шепнула Гайде.
- Вы чисто говорите по-русски, Гайде, - смущенный неожиданной просьбой, заметил я, любуясь ее лицом.
    Гайде улыбнулась:
- Благодарю, но я только учусь. Ваш язык очень сложный, а я хотела бы говорить на нем, как вы, русские. Пока это у меня не очень хорошо получается.
- У Гайде, талант полиглота, - пояснил Уилмор, холодно глядя на Бацкого. – Она в совершенстве владеет пятью языками.
- Как и мой господин, - прибавила Гайде, бросив нежный взгляд на Уилмора. Лорд поцеловал ей руку, и, я отметил про себя, что жест его был далеко не отеческим, но и не жестом любовника, в нем было что-то такое, что окончательно сбило меня с толку.
   Стыдно признаться, но, тем не менее, я ощутил болезненный укол ревности. Красавица Гайде помимо воли внушала мне любовь, и ревновать ее к другим мужчинам стало для меня также естественно, как и нелепо. Кто я для нее? Увы, всего лишь  случайный знакомый, и не более. Но почему она назвала Уилмора господином? Не мужем, не другом, не отцом, а господином? Это тоже было загадкой. Что это – веселый новогодний розыгрыш? Или может быть ролевая игра адептов клуба Дюма? Бог их знает этих иностранцев, с них станется. Хорошо уже, что они не называют себя Отелло и Дездемоной.
- Дорогая, Гайде, - высоко подняв фужер с водкой, задушевно произнес Булкин, видимо, решив разрядить напряженную обстановку. – Я хочу выпить за прекраснейшую из женщин. За вас, прелестница!
    Он в два глотка осушил фужер и закусил ломтиком языка с тарелки Бацкого. Гайде, пригубила ликер. Я, неизвестно от чего злясь, залпом допил свой херес.
- Ха-ха, - пьяно рассмеялся Бацкий, видимо заметив мое волнение. – Не высоко ли метишь, Рощин? Вижу, возмечтал. Знаю я вас графоманов. Те еще проказники.
- Ты лучше расскажи нам, что вы там за штуку затеяли, - немедленно вмешался Боба, опасаясь скандала из-за которого могла накрыться Бенина затея с лордом. Мне показалось, что эта фраза была домашней заготовкой – видимо Бацкий обещал поддержать Булкина в обмен на то, что Боба поможет ему обстряпать его собственное дельце с иностранцем.
- Ну, во-первых, не мы, а я, - снисходительно сказал Бацкий. – Арт-ритуал художника-пацифиста Е. Бацкого над тотемом войны! Каково, а?! Уверяю вас, это будет настоящая бомба! Атомный взрыв в стенах Кремля!
- Вы полагаете, что вам позволят провести в Кремле арт-акцию? – усомнился Уилмор.
- Есть трудности, но я работаю над этим. Так, пустяки, нужно будет протащить кое-какие артефакты. Я сейчас мозгую над компактной конструкцией, чтобы все можно было в рюкзаке уместить. А там, останется только на месте разобрать и вставить, куда следует по самые фаберже. Вою будет! Вы даже не представляете какой разразится скандалище, если мой план удастся. Никто и никогда не добирался до таких высот в перфомансе. Я буду первым!
- И в чем же заключается ваша идея, если не секрет, конечно, - любезно поинтересовался лорд, закуривая сигарету.
- Шалишь, брат, - нагло погрозил пальцем Бацкий, от виски его еще больше развезло. – Такая идея миллионы стоит, и не деревянных, а зеленых. До таких идей не всякому дано дойти. Лишь избранным. Как там, у «нашего всего»? «Нас мало избранных, счастливцев праздных», - прогундосил он дребезжащим козлетончиком.
- Ты, не бузи, Женька, - сердито толкнул его Боба. – Лучше расскажи, что за пакость надумал учинить в Кремле. Нам любопытно.
- Тебе расскажу, ты мой друг, - чуть заплетающимся языком ответил Бацкий. – И лорду расскажу. И ей. Им можно доверять, они иностранцы. А ему, - он махнул в мою сторону рукой, - ему не расскажу. Он меня в КГБ сдаст. И тогда хана всем моим планам.
- Не дури, Женька, - строго сказал Булкин, делая мне глазами «мол, не обращай на дурака внимание, пусть мелет». – Илья тебя не сдаст. Он не предатель. Рассказывай.
- Ты уверен? – Бацкий с подозрением посмотрел на сияющий галстук приятеля.
- Землю жрать! – отрезал Боба.
- Тогда слушай…те, - Бацкий нарисовал в воздухе окружность и продолжил неожиданно трезвым голосом. – Смотрите. Это жерло пушки. Которая у нас Царь. Знаете, да? Стоит у нас такая дурища в Кремле. А, что такое пушка? Не знаете, - удовлетворенно хмыкнул он, и, не дождавшись ответа, начал объяснять. -  Так вот. Согласно моей мистико-экзистенциальной концепции Царь-пушка это русское воплощение богини-войны. На мгновение представьте себе, как эта адская машина изрыгает из своего чрева несметные легионы демонов, сеющих гибель, ужас и разрушение. Мрак полный. Увидев в первый раз, дуло этого идолища, я понял, что оно напоминает мне гигантскую ненасытную пи.., - он задумался, раскачиваясь на стуле. – Да, пардон, вагину. И чем, по-вашему, можно укротить этого монстра? Не знаете. И я не знал. Я много думал, и однажды на меня снизошло озарение! – он обвел нас сияющим взором и одобрительно кивнул. – Совершенно верно! Ее нужно удовлетворить! И тогда! О, тогда она перестанет убивать и разрушать! Она станет орудием мира и созидания! Например, с ее помощью можно будет отправлять путешественников на Луну. А если положить побольше пороха, то, наверное, и на Марс, - наяву бредил размечтавшийся Бацкий. - Но не в этом суть. Я сконструировал огромный надувной ху… фаллос. Подходящий размер рассчитал, чтобы влез. Все, как положено, извиняюсь за подробности, я даже волосы на мошонку приклею для реализму, - концептуалист победно посмотрел на нас. – И вот, представьте себе. Я иду в Кремль, на экскурсию. За спиной малоприметный рюкзачок. Пробираюсь к пушке, быстренько раскладываю свои причандалы. Мгновенно надуваю… член с помощью небольшого баллона со сжатым воздухом, и, але-оп, пихаю его в жерло, так сказать, сбиваю целку бронзовой курве. Мистерия! Мирный… член укротил смертоносную вагину!  Пацифист Е. Бацкий трахнул Царь-пушку! Как вам нравится такой заголовочек в мировой прессе?! Все будут на ушах стоять. На всех углах будут кричать: Е. Бацкий ради мира и процветания отъе… отымел расейскую богиню войны, плюнул в харю кремлевским милитаристам, - художник самодовольно расхохотался, зрачки его вращались, лицо пылало бешеным энтузиазмом.
- И что же вы до сих пор не осуществили ваш замечательный план? – со светской непринужденностью спросил Уилмор. Гайде сосредоточенно ковырялась в вазочке с подтаявшим мороженым, отчаянно сдерживая распирающий ее смех.
- Проблема в том, что у меня нет денег для закупки подходящего материала для этого… агрегата. И баллон с воздухом еще не достал. Из-за таких мелочей рушится абсолютно гениальный проект, - шмыгнул носом Бацкий, глядя собачьими глазами на лорда.
- Зайдите завтра в мой офис на Варварке. Возможно, я смогу вам помочь, - Уилмор протянул художнику свою визитку.
- Вот и ладненько! – бодро воскликнул Булкин, наливая водку себе и Бацкому. – Пьем за союз искусства и капитала! Гип-гип, ура! Да здравствуют благодетели-меценаты!
      На мое счастье заиграл вальс, и я попросил у лорда позволения пригласить Гайде на танец.  Уилмор великодушно разрешил, и, окрыленный возможностью побыть с Гайде наедине, я стремительно увлек ее в полумрак зала, где уже кружилось в танце несколько пар.
    Гайде танцевала великолепно, и мне было с ней легко. Танцор из меня, откровенно говоря, тот ещё, но я ни разу не наступил ей на ногу и не сбился с такта. Уверяю вас, я бы никогда не отважился пригласить Гайде на танец, если бы ясно не осознавал, что другого такого случая у меня никогда не будет. Понимаете? Никогда! Нет, не думайте, что я хотел пошептаться с ней о любви или что-нибудь в этом роде. Нет. Понимая, что вижу Гайде, в последний раз, я хотел насладиться близостью к ней, украдкой вдыхать волнующий запах ее волос, блуждать в сиреневых туманах ее глаз, слушать ее чарующий голос, не понимая смысла сказанных слов. Сам звук ее имени звучал для меня волшебной музыкой, и, кружась в вальсе с Гайде, держа в одной руке ее маленькую ладонь, а другой бережно придерживая за тонкий стан, я блаженствовал. Счастливые, незабываемые мгновения! Мы почти не разговаривали и только смотрели друг на друга, все понимая, и все принимая как есть. И было мне радостно и грустно, горько и сладостно, и нестерпимо больно, одним словом, я был счастлив и совершенно пьян от любви. Впервые внезапная, колдовская любовь к женщине всецело захватила мое существо и одурманила разум. В одно мгновенье Гайде стала для меня всем: смыслом моей жизни, моей душой, моим откровением... Уверяю вас, ничего подобного прежде со мною не случалось. Я был очарован и совершенно покорен этой загадочной дочерью Али-паши. И тогда, глядя на прекрасное лицо Гайде, я испытывал мучительно-сладостное томление и неизъяснимую нежность, взволнованный мыслью, что скоро утрачу ее навсегда…
     Мы вернулись к столу раскрасневшиеся и немножко потерянные, словно прикоснулись друг в друге к чему-то запретному, о чем нельзя говорить, и это стало нашей маленькой тайной, одной на двоих. Хотя может быть, мне это просто показалось, и Гайде ничего подобного не чувствовала.
    Бацкий дремал, положив голову на локти, а Булкин о чем-то увлеченно беседовал с лордом.
  Охмуряет, - подумал я, и размечтался. – Вот бы поохмурял до утра.
- Согласен с вами, - сказал Уилмор отвечая на какое-то предложение Бобы. – Но мне нужно еще проконсультироваться с нашими юристами. Есть опасение, не в обиду вам будет сказано, что финансовые схемы вашего медиа-холдинга не так прозрачны, как вы говорите.
- Ради бога, консультируйтесь, - прижал руки к груди Булкин, изображая на толстом лице искренность. – Уверен, ваши специалисты не найдут в нашей бухгалтерии ничего противозаконного. Никакого черного нала. Никаких конвертиков с левой зарплатой. Как на духу вам говорю. Чисты аки младенцы. Налоговая за нами зорко бдит, муха не проскочит. Мы же как-никак оппозиционеры. На особом счету у властей. Так что не сомневайтесь.
- Хорошо. Послезавтра я сообщу вам свое решение, - твердо сказал Уилмор, затем достал из кармана золотые часы на цепочке и, щелкнув крышкой, объявил: - Друзья, без двух минут полночь. Пора встречать Новый год.
   Он едва заметно кивнул метрдотелю. Тут же предупредительный официант принес бутылку «Дом  Периньон» и разлил шипучее вино по высоким бокалам. Булкин растолкал Бацкого и сунул ему в руку бокал с вином. Зал затих. Двенадцать раз торжественно пробили куранты. Мы чокнулись.
- С Новым годом! (я и Уилмор).
- Здравы будем! (Боба).
- Уря. (Бацкий).
    На улице затрещал праздничный салют, озаряя ледяные узоры на окнах и зал разноцветными огнями. Булкин рванулся ещё заказать водки и что-нибудь закусить, но лорд остановил его.
- Разве вы не хотите загадать желание в эту волшебную ночь?
- Если я примусь оглашать весь список своих желаний, то провожусь до утра, - расхохотался Булкин. – Но не думаю, что найдется какой-нибудь безбашенный Дед Мороз, чтобы исполнить их.
    Я же поймал себя на крамольной мысли, что единственным моим желанием было желание удрать отсюда вместе с Гайде. И так сильно было наваждение, что я даже затряс головой.
- Я знаю, что у русских принято не только загадывать желания в новогоднюю ночь, но и гадать, что наступающий год им принесет, - сказала Гайде.
- Нет, милая леди, - с видом знатока заявил Боба, - наши девушки гадают на Крещение.
Раз в крещенский вечерок
Девушки гадали:
За ворота башмачок,
Сняв с ноги, бросали;
Снег пололи; под окном
Слушали; кормили
Счетным курицу зерном;
Ярый воск топили.
Булкин с неподражаемым артистизмом, нараспев, продекламировал отрывок из ныне почти забытого поэта, чем приятно удивил меня. Гайде зааплодировала.
- И все же, Гайде права, - поддержал я, мою тайную возлюбленную. – Есть у нас обычай, гадать в Новый год.
- И как это делают? Тоже глядят в зеркало, бросают башмачок? – оживилась Гайде.
- По-разному, и в зеркала при свечах смотрят, и колечко на нитке подвешивают. А еще, пишут желание на бумажке, затем сжигают и бросают пепел в бокал с шампанским.
- А потом?
- Выпивают шампанское до дна. Главное, успеть все сделать, пока бьют куранты, и тогда желание обязательно исполнится, - я улыбнулся, давая понять, что не верю в действенность подобных ритуалов.
- Фу, гадость, какая, пепел в шампанское. Бррр! – сморщился Боба.
- Не знаю, - пожал я плечами, – не пробовал.
- У меня есть более приятное средство для гадания и исполнения желаний, - заявил Уилмор и кивнул слуге, о присутствии которого все успели забыть. Негр, подошел к столу, открыл саквояж, достал из него серебряный ларчик искусной чеканки, и поставил его перед хозяином. Уилмор вынул из ларчика тяжелую золотую коробочку, нажал на скрытую пружину и крышка откинулась.
      Все были заинтригованы предложением лорда, и стали с любопытством рассматривать драгоценную коробочку, которая была до половины наполнена зеленоватым тестообразным веществом.
 - Гашиш? – догадался я, вспомнив о приключении Франца д/Эпине в пещере Синдбада-Морехода.
- Это скорее амврозия, которую Геба подавала на стол Юпитеру, - с улыбкой ответил Уилмор.
- И все же это гашиш.
- Что ж, вы угадали, господин Рощин, это гашиш, самый лучший, самый чистый александрийский гашиш, от Абугора, несравненного мастера, великого человека…
- Которому следовало  бы  выстроить  дворец  с  надписью:  "Продавцу счастья - благодарное человечество", - закончил я цитату из Дюма, поддерживая игру, смысл которой мне оставался неизвестен.
     Послышался тихий смех Гайде. Красавец лорд остался невозмутим:
- Вы абсолютно правы. Этот человек достоин и великолепного дворца, хотя, насколько я знаю, их у него несколько, и благодарственной надписи.
    И добавил с мефистофелевской усмешкой:
- Итак, вы согласны отправиться в путешествие по волшебной стране грёз? Готовы, заглянуть в будущее? Кто знает, что там откроется вам?
- Он че нам наркоту впаривает? - громко прохрипел Бацкий в ухо Бобе.
- Молчи уже, - вполголоса отмахнулся Булкин. – А то мало ты кокса перенюхал. Жри, когда на халяву угощают.
     Затея с гашишем была мне не по душе. Не потому, что я боялся возможных неприятностей с полицией, как-никак, а у нас не Голландия и за употребление наркотических веществ в общественном месте можно запросто схлопотать срок. Я опасался, что наркотик может оказать на меня непредсказуемое воздействие, еще неизвестно как я себя поведу, отведав абугорского зелья, будучи на таком любовном подъеме. Не дай Бог, Гайде начну в любви объясняться. Но отказаться от угощения, и тем самым выказать перед девушкой слабость, было выше моих сил. Я решил рискнуть, надеясь, что у меня все же хватит воли держать себя в руках.
     Лорд заказал всем кофе по-турецки, и когда официант принес крошечные чашечки с ароматным шоколадно-смоляным напитком, мы, в том числе Гайде и лорд, взяв кофейные ложечки, по очереди отведали  маслянистого шербета из золотой коробочки.
      Вкус амврозии мне не понравился, я отпил глоток кофе и, поддерживая игру, сказал:
-  Не знаю, насколько приятны будут последствия, по это вовсе не  так  вкусно, как вы уверяете.
- Это потому, что ваше небо еще не приноровилось к  необыкновенному  вкусу этого вещества. Скажите, разве вам с первого раза  понравились  устрицы, чай, портер, трюфели, все то, к чему вы после пристрастились?  Разве  вы понимаете римлян, которые приправляли фазанов асафетидой, и китайцев, которые едят ласточкины гнезда? Разумеется, нет. То же и с гашишем, - проявляя фантастическую память, ответил Уилмор обширной цитатой из «Монте-Кристо», чем окончательно поставил меня в тупик. 
     Черт возьми,  что за игру затеял этот непонятный иностранец?! И зачем он идет на такой риск, угощая наркотиком малознакомых людей, среди которых вполне мог оказаться сексот спецслужб? Попадись он на таком деле, то будь он хоть трижды лордом, ему не поздоровится. Цель его оставалась для меня загадкой. Он наверняка понял, что я догадываюсь об игре в Монте-Кристо, хотя и не понимаю, в чем заключается ее суть, и, похоже, это забавляло его.
- У меня язык отерп, - весело заявил Боба, плямкая ртом. – И губы.  А водкой можно запить?
- Не желательно, - остановил его Уилмор. – Лучше кофе.
   Бацкий, отключился, обмякнув на стуле, он повесил голову и судорожно вздрагивал, пустив из уголка губ липкую нитку слюны. Оставалось надеяться, что эксперимент с гашишем не закончится для нашего артиллериста-насильника, реанимацией.
   Я посмотрел на Гайде – она, положив руки на колени, свободно откинулась на высокую спинку стула и прикрыла глаза. Наверное, пробует дьявольское зелье не впервой, - с ревнивой горечью подумал я, ощущая прохладную легкость в голове.
- Главное, правильный настрой, - проникновенно говорил лорд. – Крайне важно, в каком настроении вы отправитесь в странствие по чудесной стране грез. Возможно, там вы получите ответы на свои вопросы и узнаете свое будущее, а может быть, там осуществятся ваши желания и мечты, которым здесь сбыться не суждено.
     При этих словах, я вздрогнул, мне почудилось, что Уилмор каким-то образом проник в самые потаенные глубины моего сердца. Неужели там, куда отправляет нас загадочный иностранец, я встречу Гайде, мою Гайде? О, Господи, ради этого я был готов, слопать всю коробочку с этой заморской дрянью.
- Расслабьтесь, отдайтесь новым ощущениям и просто следуйте за полетом своей фантазии, - тоном заправского гипнотизера, наставлял Уилмор.
   Я открыл, было, рот, чтобы пошутить, но тут что-то звонко щелкнуло в моей голове, свет перед глазами померк и я отключился.



                Глава 3

                Рашка

    Открыв глаза, я с удивлением обнаружил, что сижу на лавочке под цветущим каштаном. Судя по всему, стояло лето. Напротив, в пяти шагах от меня, на такой же лавочке с чугунными завитушками, сидел плешивый старикан в обтрепанных шортах и сандалиях на босу ногу. На растянутой, полинялой футболке красовалась загадочная надпись: «Ходор Четвертый ПНХ». Руками и подбородком старичок опирался на шелковый зонт с деревянной ручкой в виде петушиной головы. В глазу монокль на шнурке. На щеках и висках пегие клочья волос. Мерзопакостный такой, старикашка. Было в его лице что-то знакомое, но вспомнить, где его видел, я не смог.
    Мимо прошагали два субтильных бородача в ярких сарафанах, отчаянно жестикулируя, они что-то обсуждали жеманно-писклявыми голосами:
- Сенька, падла, вчера у меня стринги кутюровские упер, гнида кривоногая, - тараща подведенные глаза, возмущался бородач в сиреневом сарафане.
- Надо ему уроду темную сделать, - поддакивал ему бородач в розовом. – Он на прошлой неделе у меня клиента сманил, сучара, - розовый погрозил невидимому Сеньке кулаком, и они свернули с аллейки.
    В полной растерянности я сидел на лавочке, недоумевая, куда я попал и как здесь оказался. Я был совершенно трезв, помнил все до последней секунды, что происходило со мной в ресторане, и никак не мог понять, что со мной случилось. Не мог же в самом деле гашиш, даже самый что ни на есть первоклассный, вот так взять и запросто перебросить человека из ресторана в неизвестный парк, да тем более из зимы в лето. Я ущипнул себя, чтобы очнуться от наваждения. Было больно, но все осталось по-прежнему – и скамейка, и зеленые каштаны, и удаляющиеся рассерженные трансвеститы.
- Что, впервые в Москве? – услышал я слева от себя веселенький тенорок, увлекшись бородачами я не заметил, как старикашка пересел на мою скамейку. Внимательные разноцветные глаза озорно блестели за стеклами.
       Я неопределенно мотнул головой, невольно отодвигаясь от непрошенного собеседника.
- Сразу видать, что приезжий, и одеты не по сезону, да и не по-нашему, - с ехидной усмешечкой рассматривая мой костюм, заметил старик. – У нас тут июнь на дворе, а вы в пинджаке. Упреете. Жара нынче стоит ужасть какая.
    Я не нашелся, что ответить. Ну, не мог же я спросить, где я нахожусь и как я сюда попал, примет еще за психа.
- Может, вам экскурсовод нужен? – продолжал любопытный старикан. - Достопримечательности посмотреть желаете? Я завсегда рад помочь иностранцу. Из каких краев будете?
     Я махнул рукой куда-то вдаль, не зная, что сказать.
- Ну, да ладно. Не хотите говорить не надо. Вы по русски то шпрехаете?
    Я кивнул, лихорадочно соображая, как мне поступить, продолжать себя выдавать за иностранца или признаться, что я из Лукоморска.
- Доллары есть? – придвинувшись ко мне вплотную, деловито осведомился назойливый приставала, потирая большой и указательный палец. Я машинально достал бумажник и с удивлением обнаружил, что вместо привычных рублей там лежит тоненькая пачка зеленых бумажек.
- Сто давай, - сказал мой новоявленный чичероне и ловкими грязными пальцами безошибочно выудил из бумажника стодолларовую купюру.
- А почему в рублях не берете? – подал я голос, стараясь не выдать своей растерянности от происходящего.
- А, умеешь все же по-нашему, – рассмеялся старик, открыв, как лягушка, щербатый рот. – Ты что с Луны свалился? Рубли у нас давно не ходят. Ты откуда такой приперся?
- Из Новой Зеландии, - не сообразил я придумать что-нибудь поправдоподобней, полагая, что чем дальше, тем лучше.
- Вона как, далековато, - согласился старик. – Вы там про нашу Рашку поди ничего не слышали в своей Зеландии. А по-нашенски чисто лепечешь. Эмигрант?
- Во втором поколении, - неизвестно зачем соврал я.
- А, понятно, родаки небось после перестройки умотали? И чего их поперло в этакую тмутаракань?
      Я пожал плечам.
- Хотя не важно. Давай знакомиться. Я Морис, почетный диссидент, - слегка поклонившись, отрекомендовался старик.
- Илья.
- Как-как? Илья? – закатился старикан противным дребезжащим смехом. – Илья! Это ж надо, - он вытер слезящиеся глаза грязной рукой. – У нас таких старорежимных имен теперь не бывает. Упразднили.
- А какие у вас теперь имена? – осторожно спросил я.
- У нас нынче все имена современные. Я, например, был Михаилом Ефремовичем, а стал Морисом,- гордо выпятил костлявую грудь старик.
- Почему Морисом?
- Звучит! - непонятно пояснил мой новый знакомый. – Ну, с чего начнем со столицей знакомиться?
- С общей так сказать обстановки, что здесь у вас вообще творится? – с последних слов старика я понял, что нахожусь в Москве, но прежде чем покидать скамейку хотел разведать ситуацию поподробней.
– Ты, что и впрямь не в курсе? Ну и деревня ваша Зеландия, - хихикнул дедок. - Свобода у нас таперича, милок. Оковы пали, темницы рухнули, и мы, наконец, вкусили долгожданную свободу, - он повел носом и глубоко вдохнул. – Эх, красота! Чуешь запах волюшки?
   Я машинально понюхал воздух, пахло, мягко говоря, не очень – бензиновым смогом, экскрементами и помойкой.
- Да, засрали парк, - согласился старик, видимо прочитав на моем лице впечатление от атмосферы. – А, чего ты хочешь? Чтоб свободная личность убирала дерьмо и метлой махала? Ишь какой хитрый!  - и, не услышав моих возражений, продолжил. – Раньше в этом смысле получше было, кантрашки каждый день говно убирали, а теперь, их завозят в город раз в месяц, чтобы прибраться. А то, понимаешь, портят своими быдлячими рожами весь праздник.
- Какие кантрашки?
   Морис уставился на меня с веселым недоумением:
- Ну, ты деревня! Кантрашки это вата, колорады, которые живут в russia-country, спецпоселениях для люстрированных наймитов тоталитарного режима. Там эту сволоту перевоспитывают и приучают к демократическим ценностям. Трудотерапия само собой обязательна.
- И много их? – спросил я, внимательно приглядываясь к словоохотливому старику.
- До фига! Миллионов надцать. Вокруг каждого города есть такие райские уголки, за колючкой. Их союзники стерегут. Между прочим, - доверительно склонившись ко мне, негромко сказал Морис, - мы проводим программу по стерилизации кантрашек. К чему быдлоту плодить или на аборты тратиться? Впрочем, медицины для них не предусмотрено. Дорогая нынче медицина. Жизнь у них, конечно полный швах, но мы им эвтаназию разрешили за счет благотворительных фондов. На халяву считай. Тоже своего рода медицина, - старик булькнул смешком. - И водку по воскресеньям жрать можно в неограниченных количествах.
- И наркотики? – втягиваясь в дурацкий разговор, предположил я, вспомнив свой недавний опыт с гашишем.
- Не, наркота – это для благородных. Махра – да, разрешается, а героинчик-кокаинчик, это не для быдла. Да этой пьяни и водки хватает выше крыши. Бухают там по-черному. За пять лет поубавилось их почитай вдвое, коли не больше. Надеемся, скоро совсем сойдут на нет.
- А вы на что живете? – бестактно полюбопытствовал я. – Гидом работаете?
  Морис с превосходством посмотрел на меня и снисходительно сказал:
- Мы вольные художники. Те, кто успешно прошел дерусификацию получает пансион от властей. А гидом я так, подрабатываю, исключительно для души, так сказать, в гуманитарных целях.
- А если эти, ну, кантрашки повымрут, мусор кто грести будет?
- Мы специальных роботов придумаем. Ну, не мы, а боссы наши. У них знаешь, как это все развито! Ого-го, как! – важно сказал Морис.
- Что за боссы? – стараясь ничему не удивляться, спросил я, мне уже было понятно, что мой собеседник сбежал из психушки, потому и плетет несусветную бредятину.
- Ну, ты даешь! – восхитился старик. – Ты, что телек не слушаешь и радио не смотришь? Во, чума! Мы уже 5-летнюю годовщину Рашки отпраздновали, а в твоей гребаной Зеландии небось думают, что у нас до сих пор эсэсэсэрия! Хотя, если честно, я про твою Зеландию тоже ни хрена не знаю. Слышал, краем уха, что хоббиты там какие-то водятся, и все.
- Рашки? – переспросил я, сдерживая улыбку.
- Да, просто Рашки. Так теперь называется эта свободная страна! – гордо заявил Морис, картинно поводя рукой.
- И кто теперь президент?
- Ходор Четвертый! – торжественно объявил старик, ткнув пальцем в надпись на футболке. – Только у нас теперь не президенты, а манагеры и каждый порядочный человек обязан их ругать. Непочтение к власти и альтернативное мнение, есть наиглавнейший признак свободной личности. Во, гляди, - Морис повернулся ко мне сутулой спиной, на которой желтела грязноватая надпись: «Овальный наш кандидат!».
- Вы сторонник Овального?
- Разумеется! – патетически проблеял старый фигляр. – Я за него одиннадцатый раз голосую, еще со времен тирании. Династия Ходоров всем уже осточертела. Да и не секрет, что все наши манагеры отъявленные жулики и взяточники. Но слава Дарвину, у нас президентские выборы каждый год, чтобы коррупционеры не засиживались во власти.
- А если Овальный победит, тоже станет жуликом? – предположил я.
- А как же! Власть человека портит. Но этот, не победит, он вечный кандидат, - ухмыльнулся Морис.
- Зачем же вы за него стараетесь?
- Ну, ты чудило, - расхохотался старик. – Я же тебе говорю: демократия у нас, а какая демократия без альтернативного кандидата?
     Я не нашелся, что возразить и спросил:
- А боссы тоже жулики?
- Не, что ты! – испуганно замахал на меня зонтиком старикан, и благоговейно подняв глаза к небу, промурлыкал: -  Боссы это святое. Да и за что их ругать, если они о нас пекутся? Цивилизованные господа! Куда нам сирым! Но мы стараемся, приобщаемся так сказать к благам и ценностям.
- А правительство, дума? – продолжил я бессмысленный разговор.
- Не, нам этого не положено, мы до этого еще не доросли в силу дремучести менталитета, варвары мы, азияты, - степенно пояснил Морис. - За нас боссы-благодетели думают. А так, кроме манагера и его администрации, есть у нас два органа: Минтол и Полугол, а больше нам и не надо.
- Что за бред?
- Ты не врубаисся, - развязно сказал старик, - это расшифровывается, как Министерство Толерантности и Полиция Уголовная. Толики следят, чтобы свободу личности не ущемляли, и православных сектантов гоняет, а полуголые, как мы их меж собой называем, пресекают уголовщину всякую. Чего-чего, а этого у нас навалом. Сам понимаешь, обкурится какая-нибудь креативная персона травки или ширнется и давай чертей гонять, то башку кому проломит, то надругается с вывертом.
- В тюрьму сажают? – понимающе кивнул я.
- Зачем? – удивился старикан. - Пройдет у психоаналитика курс реабилитации, заплатит штраф пострадавшему или его родне, если тот ласты склеил, и гуляй дуся. Никаких насилиев над личностью мы не терпим, тем более тюрем – мрачного наследия тоталитарного прошлого. Ошибся человек, с кем не бывает! С ним гуманненько нужно обходиться, а ты – тюрьма, дуб зеландский! Прошло времечко гулагов.
     Ахинея, которую последовательно излагал старый Морис, казалась мне фантазиями сумасшедшего, и я поначалу не воспринимал ее серьезно. Вот денек, думал я, то редактор мозги пудрил, то Монте-Кристо загадки загадывал, теперь вот этот плюгавый дедок голову морочит.
- А прежнего президента куда девали? Тоже люстрировали? – не без иронии спросил я.
- Хотели в Гааге повесить, но утёк, сволочь, - сердито вздохнул старик. - Нацепил накладную бороду и смылся. Теперь партизанит. Лука у него комиссаром. Сколотили банду из разной сволочи и разбойничают. Инсургенты, мать их! Беспредельщики хреновы! Уже трех гауляйтеров укокошили паразиты, пользуется, гад, знанием немецкого языка.
     Я расхохотался, представив себе бывших президентов-союзников в виде партизанских батькив.
- Че ржешь? – зло сверкнув пенсне, спросил Морис, с подозрением глядя на меня исподлобья.
- Нет, я так. Просто необычно мне все тут у вас, - сделав серьезное лицо, ответил я. - А почему не ловите?
- Ловим, да никак поймать не можем. Я же тебе говорю – хитрый он, как змеюка, ты его здесь ловишь, а он, глядишь, уже в другом месте куролесит. Ты за ним в Крым, а он на Алтае вице-губернатора вешает, мчишься на Алтай, а его и след простыл, он уже в Тамбове или на Кубани, сволочь околачивается. Я уже предлагал ядерной бомбой по нему шарахнуть, но петиция не набрала нужных 25 тысяч подписей. Дураки радиации боятся. 
- А что за гауляйтеры такие?
- За политинформацию отдельная плата. Пятьдесят гринов.
- Рассказывайте, - я вытащил нужную бумажку и отдал старику.
- Значит так. Когда мы при поддержке союзников свергли тоталитарный режим, то немедленно провели нужные реформы. Народишко люстрировали. А как иначе? Сам понимаешь, дрянь у нас был народ – дикий, запойный, а все туда же имперские амбиции ему подавай. Вот и довыпендривался, - старикан шмыгнул носом. – Ну, потом суд завели Европейский, армию распустили. А от кого нам обороняться, если мы сами все сдали? Ядерное оружие сплавили Штатам, от греха подальше, а территорию поделили на протектораты и отдали под внешнее управление. Отсюда у нас: гауляйтеры, лорд-наместники и прочие губернаторы. Московскую область назвали Рашкой и у нее наш, местный манагер, а в других землях руководят боссы-иностранцы, - бойко отчитался Морис, спрятав купюру в карман.
- И что кому досталось?
- А вот слушай. Украину немцы забрали. Крым, Кубань, Поволжье до Урала все немцам. Французики на Одессу мылились, мол, там наш Дюк основатель, то да се, да кто ж им даст лягушатникам? Туркам тоже шиш, мы к ним всю татарву из  Крыма и из Поволжья выселили, все ж лучше, чем в Сибирь. Калмыков в Монголию, к братьям буддистам отправили вместе с бурятами, якутами и прочей шелупонью, чтоб под ногами не путались.
- А Белоруссия?
- Была руссия, да сплыла. Тоже под немцами. Гордым ляхам и чухонцам задрипанным – хрен собачий, - вспоминая, Морис морщил лоб и загибал узловатые пальцы. - Финны довякались про Карелию, пока их к Швеции не присоединили, - он хихикнул. - Хотели турков на Кавказ пустить, но потом спохватились. Да и англичане раскудахтались. Отдали Кавказ с чурками англичанам, у них богатый опыт по управлению колониями девать некуда. Североморье и Карелия тоже англичанам отошли. Сибирь и Дальний Восток – американцы прибрали. Япошкам – кукиш. В общем, везде порядок навели. Это ж как несправедливо было, чтобы каким-то чумазым лапотникам четверть земного шара досталась, а цивилизованному человеку мопса прогулять было негде. Мы это, к счастью, исправили.
- А Питер?
- Стал вольным городом. Его в Санкт-Пидорбург переименовали. Санкт для смеху оставили. Он теперь Иерусалим и Мекка в одном флаконе для радужных. Они там как на курорте отрываются. Видел бы ты, какие они карнавалы устраивают! Закачаешься! – старикашка закатил глаза и плотоядно облизнулся.
     В голове у меня шумело от неслыханных новостей. Постепенно я начал осознавать, что старик не врал. Да, он не врал. Неужели меня каким-то колдовским образом занесло в искривленное будущее? В будущее без России? Это было немыслимо. И мне стало не по себе.
- Пройдемся? – предложил Морис, наслаждаясь моим потерянным видом.
- Пожалуй.
   Старик стуча зонтиком бодро посеменил вперед, показывая дорогу. Мы свернули с аллеи, и вышли на широкую улицу. Стены домов были сплошь раскрашены граффити в основном порнографического толка. По дороге плыл поток автомобилей, а по тротуарам сновали неопределенного пола существа, разряженные в самые необыкновенные одеяния. Попадались среди них и совершенно голые свободные личности.
     Дорогу до Красной площади в заплеванной полупустой маршрутке я помню плохо, так как был совершенно ошарашен рассказами старика. Запомнилось только, что из под сидений несло прокисшей блевотиной, а одетый в кожу водитель все время чихал и замысловато матерился. На что Морис, жмурясь от удовольствия, назидательно заметил:
- Ах, каналья. Виртуоз. Да, есть разница, когда быдло тупо блякает, и когда матерное слово из уст интеллигентного человека звучит – голографично, к месту и со смыслом, а не абы как.
- А, он разве тоже вольный художник? – вяло поинтересовался я.
- Вольный, вольный. Это наш знаменитый блогер. Я ж тебе объяснял, что иногда мы подрабатываем. Не, не от нужды. Так, ради искусства. Вот я, например, время от времени экскурсоводствую, - пояснил старик.
     Потом он указал мне на какое-то угрюмое здание циклопических размеров, и торжественно объявил:
- Внимание, проезжаем знаменитый Гельмантарий.
- Коллекции глистов демонстрируете? – догадался я.
- Нет, музей перфоманса, - с неодобрением покосившись, буркнул Морис, сердито надув дряблые щеки.
   Я прикусил язык.
    Вышли мы кажется на Никольской, настолько загаженной, что я то и дело прилипал подошвами к выплюнутым жвачкам и подфутболивал мятые пивные банки. Улица была пустынной, кроме небольшой группы грязных панков, прямо посреди дороги куривших кальян с какой-то неизъяснимо вонючей дрянью, никого видно не было.
    Когда я удивился безлюдью, Морис пояснил, что народ отсыпается, готовясь к ночным развлечениям.
    На Красной площади меня ждало несколько неприятных сюрпризов. На месте памятника Минину и Пожарскому я увидел, похожего на хомяка в сюртуке, трехметрового дядьку из чугуна, в круглых очочках и с катаной подмышкой. Рядом стояло полуголое, выкрашенное серебрянкой изваяние:  приподнявшийся на цыпочках плешивый балерун в пачке и с огромным, свисающим почти до колен членом.
– Наши властители дум. Инженеры душ и сеятели вечного. Гении! Писатель и театральный режиссер! Это тебе не какие-нибудь князь с мясником, - бегло прокомментировал удивительную композицию старик.
   В чугунном очкарике я узнал Бруснина, а серебристого не признал, поскольку мало интересовался театром.
- Помер что ли, не дожил до светлого будущего? – кивнул я на мужика с катаной.
- Почему помер? – удивился старик. – Живой, голубь, живой. – Морис покряхтел и добавил. - Однако, чудак-человек, ехать сюда не хочет. Уж приглашали его приглашали, а он ни в какую, даже на открытие памятника самому себе не явился, жук. Говорит, лучше я еще ностальгией помучаюсь, с тоской глядя с берегов Нормандии в родную сторонушку. Вот увековечили, страдальца.
    Про мужика в пачке я спросить не решился.  Хотя очень хотелось узнать, почему режиссера представили в виде заголенного балеруна.
     Мы подошли к Мавзолею, который был выкрашен в обсидиановый цвет и размалеван кладбищенской и сатанинской символикой. Над ним парили гроздья, бесстыдно раскоряченных  надувных кукол, загримированных под зомби. На фасаде мерцал красно-черный фонарь. Неоновая надпись гласила: «Некро-шоу Ночь с вождем». Там, где прежде стоял почетный караул толпились какие-то мрачные личности в потасканных фраках.
- Гляди, новую развлекуху, открыли, - заливаясь жиденьким смешком, прокудахтал мой гид. – Наш главный толик – Павиан Невзор, еще тот затейник. Представь себе, этот хлыщ  отдал мумию на разврат некрофилам. Шоу ночь с вождем! Бешеные бабки стригут. Кстати, Храм Распятого пуськам в аренду сдали. Видел бы ты, что там эти сучки вытворяют, помер бы со смеху. Хоть святых выноси. Но иконы специально оставили. Для смеху. Одна мастурбация мощами чего стоит! Талантливо изгаляются, курвы. Хочешь, сходим, поколбасимся, только там вход по будним дням платный.
    Подавив приступ тошноты, я с тоской посмотрел на собор Василия Блаженного и содрогнулся: купола были без крестов и очень натуралистично стилизованны под фаллосы.
     Заметив, что я с отвращением  разглядываю сатанинскую пародию на храм, старикан захихикал и, сверкнув разноцветными глазками, сказал задушевно:
- Идем, зеландия, я тебе колокольню Ивана покажу. Вот там действительно агрегат получился.
       И тут, наконец, я узнал его – это был редактор! Только изрядно потасканный и одряхлевший. Потрясенный своим открытием, я в страхе попятился и круто развернувшись, бросился бежать. В спину мне ударил бесовский хохот старика. Через несколько шагов я споткнулся о брусчатку и стремглав полетел в темноту.




                Глава 4

                Пробуждение


    С криком проснувшись, я обнаружил, что лежу на смятой постели и одет по-домашнему. За окнами бледнело январское утро, заливая гостиничный номер мутным светом. Растрепанная книга валялась на полу.
    Когда я успел переодеться? И как здесь оказался? Напился вчера? Похмелья нет. Ах, гашиш! Проклятый лорд! Ничего не помню. Провал. Наверное, Булкин притащил меня сюда. Боже, как стыдно! Гайде! Позорище какое! - метались в моей голове всполохи отчаянных мыслей.
    Было около девяти, когда кое-как приведя себя в порядок и выпив чашку кофе, я позвонил Булкину. Никто не ответил. Через час адских мучений и самоедства я перезвонил. В трубке раздался слабый голос Бобы:
- Але.
- Слушай, дружище, - начал я издалека, - ты как себя чувствуешь после вчерашнего.
- А, это ты, Илья, - узнал мой голос Булкин. – Хреново я себя чувствую, а, что?
- Наверное, от гашиша, - посочувствовал я.
- От какого еще гашиша? - изумился Боба.
- Ну, что лорд нам вчера подсунул.
- Какой лорд?
- Ну, Уилмор.
- Э, брат, да ты нажрался, - добродушно рассмеялся Боба. - Белок не ловишь? Ну да, у кого белки, а у кого лорды. Мы тоже вчера в редакции так с Венькой наклюкались, что я еле до дома дополз.
   Булкин охнул, видимо похмелье проявило себя очередным приступом мигрени.
- Разве не ты меня в номер притащил? – озадачился я.
- Меня б самого кто дотащил, - кряхтя в трубку, кисленько рассмеялся Боба.
- Значит, Бацкий, - вслух догадался я.
- Женька у Марата зажигал. Ты, что с ними пьянствовал?
- Нет, - я хотел добавить, что «я с тобой встречал Новый год в ресторане «У Фагота»», но вовремя спохватился. – Просто сон дурной приснился.
- Бывает. Знал бы ты, какой мне сон приснился, не приведи Господь! – пробурчал Булкин.
 - И какой?
- Представляешь, привиделось мне, что меня по Вашингтону Зюганов водит и рассказывает, мол теперь США правильно расшифровываются – Социалистические Штаты Америки. Прикинь! А я гляжу, мать честная! над Белым домом флаг красный развевается и на нем, не поверишь, на нем серп и молот золотом намалёваны, - в трубке раздался хриплый хохот. – Все, брат, завязываю бухать. Ну, его к монахам. И вообще, осточертело мне все. Редакция-мудякция. Жизнь мимо проходит. Брошу все к едреней фене и поеду в свою Зубровку. Новую жизнь начну.
- А больше тебе ничего не снилось?
- Снилось, только я рассказывать стесняюсь, мы там такое с Америкой сотворили… - прыснул Булкин. – Ё-моё, такой кошмар присобачился! Но никаких лордов там точно не было, это я тебе ручаюсь. Ладно, бывай. Пойду лечиться.
     И повесил трубку.
     На следующий день, так ничего толком и не выяснив, где я провел новогоднюю ночь (помятый портье сказал, что вроде я уходил накануне вечером, но точно он не помнил, потому, что сам отмечал) я уехал домой.


                Глава 5

                Сон Бацкого


   Вчера получил письмо от Булкина. Позапрошлой весной, когда он сбежал из Москвы в Зубровку, мы обменялись с ним парой писем.

«      Здорово, Илья!

        Третьего дня был в Троице-Сергиевой лавре, где, не поверишь, встретил Женьку Бацкого. Он теперь в послушниках ходит. Ты бы его не узнал: бороденка, впалые щеки и все такое. Аскет, одним словом. А я-то думал, куда пропал наш массовик-затейник? Проказы он свои оставил, спасается. Мы разговорились, и Женька по секрету мне поведал, что причиной столь резкой перемены стало странное приключение на позапрошлый новый год. Ты тогда был в Москве. Насколько я помню, нам, той новогодней ночью тоже привиделись презанятные ужасы. Такое совпадение кажется мне необычным, что ли. О своем сне умолчу, чтобы ты меня в сумасшедшие не рядил, а вот Женькин передаю подробно, точь-в-точь, как он мне рассказал, думаю, тебе любопытно будет.


                Сон Бацкого

    Выйдя от Марата, Бацкий заплутал в ночной Москве. Он долго бродил по пустынным улицам, пока не увидел автобусную остановку, где и присел передохнуть. Усталость и алкоголь взяли свое и он задремал.
    Когда Бацкий открыл глаза, то с удивлением обнаружил себя сидящим на мощенном камнем пятачке, освещенном дымными факелами. Спина упиралась во что-то очень твердое и обжигающе ледяное. Обернувшись, художник увидел огромное бронзовое колесо с массивными спицами и знакомый узорчатый лафет. Царь-пушка! – догадался он и завертелся, пытаясь понять, каким образом его занесло в Кремль.
     Метрах в пяти от себя, в неверном свете факелов, Бацкий разглядел приземистый трон, на котором восседал костлявый старик, облаченный в подбитую соболями златотканую шубу. Голову сидящего венчала сверкающая драгоценными камнями шапка, с крестом, а в костлявых руках он цепко держал скипетр и державу.
   Глянув на мрачного старика с узнаваемой бородкой и крючковатым носом, Бацкий похолодел:
-  Грозный! – мелькнула догадка в его оцепеневшем мозгу.
    Царь сурово сдвинул брови и спросил хриплым басом:
- Вор?
- Неее, я… - пролепетал художник.
- Вор, вор, - зловеще кивая головой, пропел вышедший из-за трона медно-рыжий коренастый мужик. – С поличным подлеца взяли. Хотел орудию царскую попортить.
- Вона как! – сверкнув орлиным взором, воскликнул царь. – Ишь, шельма! На кол его! 
   Рыжий сорвался с места, но Грозный остановил его властным взмахом руки.
- Погодь Малюта! – царь нахмурил брови и на мгновение задумался, затем чело его просветлело, и он ехидно сказал. – Я вот что кумекаю.  Запхни-ка ты этого сукина сына в пушку. И зелья огненного положь побольше. Пальнем разок. Пущай летит в свою задрипанную Гейропу!
   Поклонившись, царю в пояс, Малюта проворно схватил три увесистых картуза с порохом, встал на невесть откуда взявшуюся скамеечку, в одну секунду забросил картузы в громадное жерло и тщательно затрамбовал банником размером с оглоблю.
   Из-за колеса вынырнули два здоровенных бородача в коротких туниках, едва прикрывавших могучие волосатые ляжки, по виду сущие греки, но почему-то называвшие друг друга Кузьмой и Никифором, как перышко подхватили Бацкого и в мгновенье ока засунули в пушку по грудь.
- Милиция! – заикаясь от ужаса, пропищал Бацкий.
- Не дури! – ласково сказал тот, которого звали Кузьмой. – Сам каверзу выдумал, чего уж теперь? Поучим тебя маленько.
   Тут из темноты соткался маленький бледный поручик в мундире с эполетами, и продекламировал звонким голосом:
Забил заряд я в пушку туго
И думал: угощу я друга!
Постой-ка, брат мусью!
    И задорно добавил:
- Запульните-ка, братцы, этого мусью до самого Парижу, к чертям свинячьим!
    Мужик Никифор, пряча улыбку в бороду, играючи взял из пирамиды огроменное ядро и сунул в руки Бацкому:
 – Держи, Мюнхгаузен, для весу.
    Зеленый от страха, совершенно ополоумевший от происходящего художник обхватил ядро, крякнул, но удержал.
     Малюта раздул фитиль, перекрестился и поднес к запальнику.
- Пли! – рявкнул с трона царь.
- Мама! – отчаянно взвизгнул Бацкий, зажмурил глаза и… проснулся.
   Светало. Он сидел в каком-то заброшенном парке, на плечах гранитной статуи, судорожно обняв лысую каменную голову. Заиндевевший на морозе художник склонился в бок и увидел до боли знакомый профиль.
 - Владимир Ильич, - жалобно промычал несчастный Бацкий и потерял сознание.

 P.S.: Может я где и приукрасил, но в целом это почти дословный пересказ. Не правда ли презабавно?

    Сообщи, что нового у тебя. Пишешь? Изменилась ли жизнь к лучшему?
               
                Твой Борис».


                Эпилог

      Жизнь моя действительно изменилась самым волшебным образом. В прошлом году я стал смотрителем лукоморского маяка. Ненастными ночами или, когда над морем поднимается молочная пелена тумана, я зажигаю звезду для сбившихся с курса кораблей. Мечта, а не работа. Место уединенное, тихое. Приземистый, уютный домишко, с окнами на закат. Запущенный фруктовый сад. Пастораль, одним словом.
        День мой начинается на восходе солнца, за письменным столом. Сочиняю сказки для дочурки. Тате всего два месяца, но все равно каждый вечер, затеплив свечу, я читаю ей новую волшебную историю. Сначала малышка с любопытством смотрит на меня сиреневыми глазенками, внимательно прислушиваясь к моему голосу, потом взгляд ее туманится, крошечный носик начинает посапывать и она улетает в мир младенческих снов. Рядом улыбается Гайде...
      Но, это уже другой сон.


11.05.2016.