Понимающим Россию

- Умом Никиту не понять, Петрушу – можно. – Ты можешь что – ни – будь полезное для молодых россиян сказать – написать?! Я бы написал, если бы умел книги читать и их писать. Я всё в жизни людей, вообще, лучше всех понимаю, но написать об этом не могу. Советую тебе написать так… - Не говори мне это. Писать и говорить с чужих слов никто не хочет, я тоже не хочу. Нет, вру: со слов писателей – классиков, - запросто. – Рассказывай хоть так. – А. С. Пушкина и А. К. Толстого вспомним. «Прощай, Пётр. Служи верно, кому присягнёшь; слушайся начальников; за их лаской не гоняйся; на службу не напрашивайся; от службы не отговаривайся; и помни пословицу: береги платье снову, а честь - с молоду». – Это из «Капитанской дочки». Помню, помню, - хороший совет! Других слов у меня нет. Что из Толстого ты выбрал? – Слушай и вспоминай: «Князь провёл целых пять лет в Литве. Его посылал царь Иван Васильевич к королю подписать мирный договор после войны. (Заметь, царю в то время было мало лет, около тридцати). На этот раз царь ошибся. Никита Романович упорно отстаивал выгоды своей земли…, но он не был рождён для переговоров. Отвергая тонкости посольской науки, он хотел вести дело начистоту и не позволял никаких изворотов. Королевские советники, уже готовые на уступки, скоро воспользовались простодушием князя, выведали от него наши слабые стороны и увеличили свои требования. Тогда он не вытерпел: среди полного сейма ударил кулаком по столу и разорвал грамоту, приготовленную к подписанию, «Вы – де и с королём вашим вьюны да мошенники! Я с вами говорю по совести; а вы всё норовите, как бы меня лукавством обойти! Так – де чинить неповадно! – Так царь бы ему голову оторвал за такую дипломатическую работу! – Повезло Никите: в тот же день пришло от Москвы повеление не заключать мира, а возобновить войну. Показал князь свою службу в ратном деле лучше, чем в думном, и пошла про него великая хвала от русских и литовских людей. Наружность его соответствовала его нраву. Отличительными чертами более приятного, чем красивого лица его были простосердечие и откровенность. В его глазах наблюдатель прочёл бы необыкновенную, бессознательную и как бы невольную решительность, не позволявшую ему ни на миг задуматься в минуту действия. Проглядывалась и некоторая беспорядочность, и непоследовательность в его мыслях. Но мягко и определительно изогнутый рот выражал честную, ничем непоколебимую твёрдость, а улыбка – беспритязательное, почти детское добродушие, так что иной, пожалуй, почел бы его ограниченным, если бы благородство, дышащее в каждой черте его, не ручалось, что он всегда постигнет сердцем, чего, может быть, и не сумеет объяснить себе умом. Общее впечатление было в его пользу и рождало убеждение, что можно смело ему довериться во всех случаях, требующих решимости и самоотвержения, но что обдумывать свои поступки не его дело и что соображения ему не даются. Серебряному было лет двадцать пять. Без лести и кривды радел Никита Романович к юному Иоанну. Не он один так мыслил. Все русские люди любили Иоанна всею землёю. Казалось, с его праведным царствием настал на Руси новый золотой век и монахи, перечитывая летописи, не находили в них государя, равного Иоанну». – Вот, оказывается, каким был царь – переустраивавший Россию с помощью опричнины! Понимаю, что царское дело – сложная для нас тема, но твой совет молодежи, думаю, не плохой.  В. Лоб.