Кошелевы

Примерно два-три раза в год я посещаю Коршевское кладбище. Оно находится совсем недалеко от моего дома, когда едешь к себе со стороны Боброва, его никак не минуешь. Оно небольшое. Лежит в тени под раскидистыми кронами берёз, тополей и клёнов. Там даже днём царит вечный сумрак. Как и везде, кусты черёмухи, оградки, скамеечки, памятники, грусть и лёгкая скорбь. По нему можно ходить долго. Смотришь на таблички и читаешь фамилии уже ушедших людей. Нестеровы, Саженины, Кучины. И понимаешь. Это свои. Родственники. В той или иной степени. Видишь их простые крестьянские лица: женщины в платочках, мужчины в кепках, и за каждой табличкой ощущаешь их прожитую жизнь.
Помимо могилы моей прабабушки, Марии Семёновны, я ещё долго стою у своих ближайших родственников, Кошелевых. Она обнесена невысокой оградой, вся засыпана чистым песком и там стоят два памятника. На одном одинокая табличка Новокшёнова
Анна Ивановна, с фотографии сурово смотрит пожилая женщина в платке. На втором сидят склонив друг к другу головы муж и жена. Кошелевы. Леонид и Лидия. Это мои дядя и тётя. Моя крёстная...
***
О Бабе Нюре, младшей сестре моей бабушки, долго и грустно рассказывать. Жизнь её была трагична. В 1941 году она только-только успела выйти замуж, как супруг её ушёл на войну и она его больше никогда не видела. Он даже не узнал и о родившейся у него дочери. Баба Нюра осталась вдовой в семнадцать лет. В возрасте, когда нынешние девчонки только заканчивают школу. Она больше никогда не вышла замуж, навсегда хранила свою первую любовь и берегла верность погибшему мужу.
Я очень хорошо помню эту высокую, худую, плоскогрудую женщину с угрюмым калмыцким лицом, раскосыми злыми глазами, с сурово сжатыми тонкими губами и иссиня чёрными волосами, поседевшими только в глубокой старости. Баба Нюра всю жизнь проработала на огромной колхозной свиноферме, ухаживая за пятью тысячами свиней. Работала там, да ещё и хлесталась на своём хозяйстве, одна. Тянула на себе огород, скотину. Помогала встать на ноги Лиде, единственной дочери.
Когда я вспоминаю Бабу Нюру, я вижу её идущей размашистым шагом по деревенской улице. Она в ватной куртке, замызганной рабочей юбке, в разбитых кирзовых сапогах. Она идёт по раскисшей грязи, заходит в дедушкин дом и начинает молча выгружать из сумки огромную мороженную треску, рыбину за рыбиной. В советское время треской кормили свиней, и колхозники тащили её по домам. Хватало всем. До сих пор помню вкус этой самой трески, которой меня часто пичкали в детстве.
Баба Нюра разговаривала хриплым голосом, правда, была совсем немногословна. Она материлась хлеще любого мужика, точнее разговаривала одними матюками. Баба Нюра пила. Крепко пила свой свекольный, или паточный самогон, сырьё для которого
брала на той же свиноферме. У неё по вечерам собирались такие же солдатские вдовы и они пили потихоньку, поминая свою разрушенную жизнь. Помню, что не любила она смотреть парады победы, чествования ветеранов. Услышав это горько вздыхала:
- Иде ж наши-то ветераны? Иде ж полегли их белы косточки...
Баба Нюра частенько напивалась до бессознательного состояния. Но я не могу осудить её. Не получается.
Я очень любил Бабу Нюру. Эту сухую, суровую женщину, которая частенько приезжала в гости к своей сестре, моей бабушке. Она выглядела угрюмой. От неё плохо пахло скотным двором, потом и перегаром. Но я ребяческим своим сердцем, чувствовал её
доброту, глубоко спрятанную под панцирем внешней грубости. Помню, как она однажды купила мне простенький гостинец. Обычный, копеечный леденец на палочке, в виде всадника на коне. И я не смог его съесть, долго игрался, а потом, положил на
блюдечко, забыл его на солнышке и он растаял. Помню, как я горько и долго плакал от этого. И не леденца мне было жалко, а подарок любимой Бабы Нюры, который я не сберёг.
***
Крёстная моя, тётя Лида, дочь Бабы Нюры, вышла замуж за дядю Лёню Кошелева, известного в селе под прозвищем Заяц. Прозвище наследственное, с давних времён. У всех его носителей явно просматриваются заячьи черты, обычно оттопыренные уши и торчащие вперёд зубы. Глянешь, и видишь, ну, как есть Зайцы!
Дядя Лёня крепкий хозяин. Поставил дом крестовик из четырёх комнат, завёл полный двор скота. Корова, свиньи, овцы, домашняя птица. Жил он основательно, крепко, как настоящий кулак. Заяц был бригадиром в колхозе. Потому, всегда, в любую погоду, пусть даже в жару несусветную, ходил в пиджаке и кепке. Авторитет его в бригаде был непререкаем. Его уважали и слушались.
У них было трое детей. Серёжка, Татьяна и младший - Юрик. Все вылитые Зайцы. Родителям повиновались беспрекословно. Во многих деревенских семьях такое было, причём недавно. Дома, Заяц - хозяин. Хоть и любил он выпить, а по пьяни покуражиться, покичиться над своими. Не раз видел я тётю Лиду с синяками, перепадало и детям. И впрочем, на него не обижались. Так положено.
Однажды пришёл я к дяде Лёне в гости, по какому-то важному делу. Смотрю, сидят все во дворе. Точнее, за столом одни мужики. Сам Заяц, его брат Егор, старший сын Серёжка, зять Игорь. На столе жареная на жиру картошка, на тарелках нежное розовое сало соком исходит на солнце, почки варёные огромными кусками порезаны, и над всем этим рой мух. Никого это не волнует особо. Никто застольем не командует, если захотел выпить, то вот они перед тобой, бутыли с самогоном да гранёные стопки. Наливай себе, сколько хочешь, бери закуску и пей. Все сидят в полной тишине. Хозяин дома о чём-то задумался. Тревожить нельзя.
Я посидел некоторое время, заметил, что за столом не хватает младшего, Юрика. Вижу, он в одиночестве притих на крылечке. Спросил:
- Что ж вы Юрку-то за стол не зовёте?
Заяц небрежно так повёл рукой в его сторону, а Серёжка тихо мне объяснил:
- Не положено. Вот, в армии отслужит, женится, тогда будет с нами за столом сидеть. А сейчас его место с бабами и детишками.
Юрке в ту пору было семнадцать.
Заяц хлебосолен и гостеприимен. Помню, был у меня неприятный случай. Гулял на одной свадьбе и перебрал там лишнего. А потом уехал в лес, на пасеку. Болею. Лежу день, другой. Не отпускает. Коршево недалеко, пошёл к Зайцам. Дядя Лёня как раз на обед пришёл из бригады. Я к нему. Признался в своей беде. Он брови нахмурил и махнул ладонью:
- Я сказал. Выпьем.
Тётя Лида подала на стол. Хлеб белый, только что из русской печи вытащили. Горячий, мягкий, пышный. Разлили борщ по глиняным мискам. Густой, с деревенской сметаной. Мяса в каждой тарелке по куску с мой кулак. Дядя Лёня сходил в кладовку, принёс литровую бутыль с самогоном, чистым как слеза. Крёстная положила на стол ложки, рушники белые и исчезла. Не положено женщинам при мужской трапезе присутсвовать. Выпили мы с дядей Лёней по паре стаканов, поели, пробило меня потом, крупным, с горошину, и не болел я более. А Заяц доволен был. Уважил племянника, да и самому повод выпить нашёлся.
Такой он и был. Последнее отдаст, не пожалеет.
Однажды, в начале уже двухтысячных, шёл я домой, через больничный двор. Больница в Боброве тогда была прямо за моим огородом. Смотрю, сидит на лавочке дядя Лёня в пижаме. Я к нему:
- Ты чего тут? Что случилось?
- Так. Приболел маленько. Мотор прихватил. За встречу выпьем?
Сходил я в магазин, принёс бутылку водки. Сели мы в кустах с ним и ещё с каким-то мужиком, выпили. Посидели, поговорили, а потом я ушёл домой. Больше дядю Лёню я живым не видел. Вскоре он умер. Был у него рак. Просто не стал он мне говорить об этом...
***
Ненамного пережила его и тётя Лида. Как ушёл из жизни дядя Лёня, осталась она одна в доме, с Юриком. Старшие дети, Серёжка с Таней, давно уже с ними не жили. Свои семьи, свои дети. Скотину тётя Лида перевела, не по силам уже было. Беспокоило её сердце, даже группу дали. Юрка отслужил армию, из деревни уезжать не хотел, да и мать не бросал. Правда, исчезал часто на заработки. Колхоз давно уже развалился, работы в селе не было, вот и потянулись мужики на городские стройки. Жить-то надо.
Тётю Лиду до сих пор в селе помнят и любят. Про неё говорят: "Петросян в юбке". Озорная была, шутки любила, веселье. И люди её за то и помнят. За жизнерадостность, за юмор живой, за доброту её. Много хотелось бы рассказать о своей крёстной, да слов маловато. И что рассказывать? Про то как прожила она свой век в тяжкой работе, безропотно терпя все беды, каких у неё было ой как немало? Вот и не идут слова. Просто помню её доброту, улыбку, тихий голос и лучистые глаза. Последний раз видел я её на бобровском автовокзале, летом. Я ехал в Воронеж, по своим торговым делам, она возвращалась домой из поликлиники, где оформляла что-то для группы. Помню, как стояли мы на улице в теньке, крёстная быстро тараторила, рассказывала со смешками и шуточками, про то, сколько справок и бумажек она уже перетаскала, улыбалась вставными железными зубами, неловко поправляла на голове своей почему-то то и дело сбивавшийся набок платок. А я смотрел на её ставшие седыми волосы и видел, что несмотря на старость, в душе она ещё та самая молодая, весёлая моя тётушка, крёстная Лида.
Через полгода её не стало. В декабре, незадолго до Нового года, осталась она одна дома. Юрка снова уехал искать работу. Переделала тётя Лида всю работу по дому и прилегла на диван, отдохнуть и посмотреть телевизор. Видно плохо ей было, рядом, на полу стояли стаканчик с водой и пузырёк с валерьянкой. Легла крёстная, да больше и не встала. Через несколько дней обратили внимание соседи на постоянно работающий телевизор и горящий даже днём свет. Зашли, а её уже нету...
Хоронили мою крёстную в закрытом гробу, и как можно быстрее. Поэтому опоздал я на похороны и не смог с ней попрощаться. Приехал уже на следующий день, сходил только на кладбище.
***
Сильно крёстную подкосила её трудная жизнь. А особенно то, что случилось с её дочерью, Таней.
Таня в детстве была обычной деревенской девчонкой, и у неё также сильно проступали фамильные заячьи черты, оттопыренные уши и торчащие зубы. Я на неё и внимания не обращал, простушка деревенская, да и только. Но шло время. Я ушёл служить в армию, потом жил и работал в Воронеже, а когда я её встретил снова, то глазам своим не поверил. До того она изменилась, до того похорошела, что я только и сказал:
- Танька! Если бы ты мне не сестра была, я бы тебя не упустил! Сразу бы женился!
Весь вечер мы тогда провели вместе. Это была свадьба, мы сидели рядом за столом, танцевали вместе, потом поехали в Бобров на одном автобусе. Татьяна произвела на меня тогда большое впечатление.
Прошло время. Она вышла замуж за прекрасного человека, Игоря Чистова, своего односельчанина, офицера спецназа. Они переехали в Воронеж, у них родилась дочка. И вскоре судьба снова свела меня с ней. Татьяна работала библиотекарем. И её послали на курсы повышения квалификации в наш город. Она вместе с подругой
попросилась ко мне на квартиру, на две недели. Я тогда жил один и был только рад этому. И вот тут-то я и узнал, что такое моя троюродная сестра! У неё был отцовский характер и просто железная хватка. Я приходил с работы и пытался завалиться на диван. Но не тут-то было! Воспитанная в деревне, в постоянном труде, Танька не представляла, как это может здоровый мужик ничего не делать, когда во дворе полно работы.
- Ты чего улёгся? Иди во двор, что-нибудь поделай!
Я отмахиваюсь:
- Тань, я сильно устал. Не сегодня.
- Как это не сегодня? Что, валяться весь вечер будешь? Отдохни полчаса и пойдём!
Через некоторое время и в самом деле приходит:
- Пошли, надо огород перекопать.
Я уже на крик срывался. Не привык к тому, чтобы мною так командовали.
- Тебе-то какое дело до моего огорода? Ты мне кто, жена? Мать? Нет, ну и отвяжись!
Не тут-то было! Так пристанет, что не отобьёшься. В конце-концов, чтобы отстала, с великой неохотой я шёл работать. За те две недели, пока она жила у меня, я переделал все дела, которых мне в обычных условиях на год бы хватило. И огород перекопал, дрова на зиму заготовил, забор поставил, и уж не помню чего, но, поверьте, дня на месте не посидел. В конце уже кричал:
- Когда ж ты уедешь? Как тебя только Игорь терпит!
Показала мне тогда сестра суровую правду жизни. Узнал я, какими хваткими бывают русские деревенские женщины.
Прошло года два. И однажды ранним июльским утром прибежал ко мне Юрка, её младший брат.
- Вставай, беда большая!
Из его сбивчивого рассказа, узнал я, что приехала Татьяна на выходные в Коршево, к родителям. И захотелось ей поехать на бобровский железнодорожный вокзал, к ташкентскому поезду, где проводники продавали на остановке какое-то особенное
постельное бельё. Уговорила она Юрку, он и повёз её на своём незарегистрированном мотоцикле, без номеров, без прав. И по дороге, попали они в ДТП. Сбила их на повороте какая-то "семёрка". Сам Юрка отделался лишь ссадиной на ноге. А Татьяна получила черепно-мозговую травму, множество переломов ног и таза. Оказалась в реанимации.
Долго рассказывать, но мы все, её родители, братья, муж, я с ними, несколько недель из больницы не выходили. Доставали все нужные лекарства, боролись за неё как могли. Правую ногу ей отняли ниже колена.
Представляете, что за ужас она пережила? Молодая, красивая женщина, она в один миг превратилась в калеку. Не знаю, что она могла чувствовать в то время, о чём она думала. Но, благодаря своему сильному характеру, выжила и встала на ноги. И Игорь, её муж, человек большой души, её не бросил. Он сделал всё, чтобы поддержать её, помочь обрести новую жизнь. Ей достали протез, с помощью которого она и ходит, да так, что отсутствие ноги почти незаметно. Она живёт. Да мало того! Решила Татьяна родить ещё одного ребёнка. Её отговаривали всеми. Врачи предупреждали, что это опасно. Нет, она стояла на своём. И родила ещё и сына. Если она что-то решила, то уговаривать её бесполезно, сделает по своему.
Казалось бы, после стольких бед и страданий, должна была судьба дать ей хоть немного счастья. Но, нет же. Беды не кончились.
Однажды приехали они с мужем и детьми на время отпуска в родное Коршево. Тогда я впервые увидел Игоря в его знаменитом краповом берете, в военном камуфляже, увешанного орденами и медалями, со звездой Героя России. Он только что вернулся из зоны боевых действий.
Поехал Игорь отдохнуть на реку, погода стояла прекрасная. Сидели с друзьями на берегу, выпивали. Потом, пошёл он освежиться, плавал в Битюге, неожиданно вскрикнул и ушёл камнем под воду. Сердце не выдержало. Слишком дорогой ценой заплатил он за свои награды. Его хоронили всем селом. Приехали боевые товарищи. Один из них сказал:
- Вы ничего о нём не знаете. Он стольких людей спас от верной смерти. Настоящий герой.
Прогремел последний залп над его могилой. И осталась Татьяна одна. С двумя детьми. Конечно, ей назначили пенсию, и родители помогали, и работает она до сих пор, несмотря на увечье. Но, она одна...
Сильно всё это подкосило Кошелевых. Чтобы вылечить дочь, свели они со двора всю скотину. Да ещё ведь и пришлось ущерб выплачивать за случившиеся ДТП. Как ни крути, но виновником его был Юрка. Лишились они всего. В одночасье. А там и отец
умер. Следом ушла мать. А через некоторое время и Серёжка. Умер также как и дядя Лёня. От рака. Ему не было и пятидесяти. Но, о Серёжке я расскажу отдельно. Он того достоин. (Рассказ "Брат мой, Заяц" ).
***
Словно рок какой-то тяготел над этой большой и дружной семьёй. Вымерли все в какое-то десятилетие. Как-то показательна эта история для современной российской деревни. Так мне кажется. Ведь умирает и она, причём довольно быстро...
Остались в живых только Татьяна, да младший - Юрка. Живут и их дети. Двое Серёжкиных, двое Таниных. Только в других городах они. С Таней мы видимся, когда она приезжает в Коршево. Очень я люблю и уважаю свою сестрёнку. Когда встретимся, то говорим и говорим о многом. Есть ещё и интернет. Общаемся и там.
Осталось рассказать и про Юрку. Но вот этого, мне как раз и не хочется делать.
Родился он поздно. Родителям было уже за сорок. Тётя Лида сама говорила об этом:
- Не знаю, откуда всё и взялось-то... Думала, я уже ни на что не годная.
Поздний ребёнок всегда дорог. Рос Юрка всеобщим любимцем. Вот только всё самое лучшее от родителей забрали старшие. Серёжка был копией матери. Весельчак, шутник, душа любой компании. Татьяна вся в отца. Железная воля, трудолюбие, душа открытая.
Юрке же мало чего досталось.
Ведь и женился поначалу, жена красавица, как и он, из деревни, трудолюбивая. Дом у неё свой под Воронежем, двух детей родили.  А не сложилось. Не задалась жизнь. Бросил. Живёт как перекати-поле, ни там, ни тут, нигде долго не держится. Вроде и работает постоянно, но никаких денег не зарабатывает, как не послушаешь, везде ему должны, везде зарплату не платят. И одинокий, за сорок уже, глаз недавно потерял на стройках, совсем туго стало. Жаль братишку.
***
Так и стоит на одной из окраинных сельских улиц большой дом крестовик. Медленно ветшает, приходит в негодность. То крыльцо подгниёт, то доска оторвётся, то потечёт крыша. Некому за ним ухаживать. Лишь печальным своим видом напоминает он о людях, что жили тут и уже покинули этот мир навсегда...