Пионеры ходили в храм, они любили причащаться

Пионеры ходили в храм, они любили причащаться.

Сюжет из программы «Россия – путешествие в прошлое» (телеканал «Россия 1. Башкортостан» )– о преподобном Моисее – перенес меня в сороковые-пятидесятые годы прошлого столетия. Общеизвестный, неоспоримый факт: в Советском Союзе властвовали безбожники, насаждался атеизм, церкви разрушали, священнослужителей сажали в тюрьмы, расстреливали. Однако всякое обобщение беднее, худосочнее, чем сама жизнь. Оно не учитывает исключения из правил, примеры, которые противоречат ему.
Во время Второй мировой войны государство и церковь объединила общая беда, нашествие фашистов, патриотическое настроение. Церковь внесла ощутимый  вклад в разгром супостата. Диктат безбожников на время был ослаблен.
Моя первая учительница Людмила Васильевна исправно посещала церковь, безо всяких для себя последствий. О ее набожности знали ученики и их родители. «Моральный облик» верующей учительницы никого не интересовал.   
В Старой Уфе было два центра притяжения: 19-я школа и Сергиевский кафедральный собор. Они располагались неподалеку друг от друга и мирно сосуществовали. Достаточно сказать, что два ученика 19-й школы (я хорошо помню их), порядочные шалопаи, трудились в храме прислужниками. Старшая сестра одного из них была учительницей начальных классов.
Я, грешный, будучи председателем совета пионерского отряда (в 19-й школе), а позднее – председателем совета дружины имени Олега Кошевого (в 40-й школе) ходил в церковь со своими одноклассниками. Не афишируя этого, но и не таясь. И у меня не было ни одной душеспасительной беседы ни с директором 19-й школы Борисом Иосифовичем Севериновым, деликатным человеком и незаурядным педагогом, ни с Антониной Яковлевной Бабушкиной, директором 40-й школы. 
Антонина Яковлевна  преподавала  у нас Конституцию СССР. Сдержанная, немногословная, она была похожа на мудрую, исполненную достоинства и внутренней силы львицу. Спустя десятилетия, я узнал, что Бабушкина была кавалером ордена Ленина (высшей советской награды). По слухам, эту награду она получила за титаническую работу по размещению и обустройству эвакуированных в нашем крае.
Я не помню, чтобы она выступала перед нами на любимую атеистами тему: религия – опиум для народа.   Правда, однажды, в крещенские морозы, в школе всех учеников собрали на линейку. Поводом для экстренного сбора стал отчаянный поступок девчонки-четвероклассницы: в присутствии ротозеев и любопытных она вместе со взрослыми тетями искупалась в ледяной бельской воде. Директор, пренебрегая идеологией, говорила о том, что это купание может привести к тяжелому заболеванию.  Оступившаяся четвероклашка прославилась.  Наказывать ее не стали. Старшая сестра ее была двоечницей, отец пропал без вести на фронте, мать выпивала.
Было бы странным, если бы я всегда обходил церковь стороной. Моя бабушка Прасковья Васильевна – теплое, мягкое домашнее существо – была глубоко верующим человеком, мама девушкой пела в церковном хоре на своей родине, в Северной Манчжурии.  Наша многочисленная семья жила на улице Максима Горького в бывшем Благовещенском женском монастыре, в пяти минутах ходьбы от Сергиевского храма.
Мы с ребятами посещали его в знаменательные дни. Особым расположением пользовались у нас  Вербное воскресенье и Пасха. Может быть, потому, что наступала весна, природа просыпалась от спячки. Праздники отмечались весело и красиво.
Церковная служба завораживала: священнослужители в ярких ризах, загадочный алтарь, лики святых, горящие свечи, песнопение, кадило, источающее ладан…
Мы любили причащаться. Как-то во время причастия священник спросил, как меня зовут. Я ответил: «Юрий». Он поправил меня: «Георгий».  Это был отец Ксенофонт – крупный, по виду суровый человек. Однажды я встретился с ним в бане №5 (она располагалась у нас во дворе). Отец Ксенофонт между делом довольно грациозно помогал мне: наливал в таз воду и относил его на мою скамейку.
Все, кто служил тогда в церкви (кроме мальчишек-прислужников), казалось мне, идеально соответствовали своему сану. Дьякон тоже был не мелкого калибра мужчина с хорошо поставленным голосом, не таким, конечно, могучим как у солиста Большого театра Максима Дормидонтовича Михайлова (бывшего протодиакона), но вполне подходящим для Сергиевской церкви.
В сороковые годы епископом здесь был Стефан. Я испытывал к нему большую симпатию. Он виделся мне одним из апостолов, сошедших с иконы. Сарафанное радио сообщало, что Стефан эвакуировался в Уфу из старинного славянского города Чернигова. Это же радио известило о гибели его брата под колесами трамвая. Не знаю, так ли оно было на самом деле, но я поспешил в церковь, когда его отпевал епископ Стефан. Скорбь архиерея разделяли многочисленные миряне.
Бабушка иногда давала мне для подаяния нищим какую-то мелочь, при этом она неизменно предупреждала: «Не вздумай подавать Аксинье!» Я никогда и не пытался ослушаться ее.
Аксинья была здоровой и наглой бабой, которая подвизалась на паперти и буквально вымогала подаяние.
Ревностные прихожане и около церковная среда особенно чтили настоятеля собора  отца Дмитрия и монаха Моисея. К их огорчению отец Дмитрий отбыл в Куйбышев. 
Монах Моисей, слава богу, оставался в Уфе.  Я запомнил его в потертой изрядно поношенной рясе, на голове – такая же шапка-скуфья. На груди деревянный крест на веревке. Священники, дьякон, прихожане были людьми, в той или иной степени обремененными земными заботами. Иерей Моисей был иной. Ему абсолютно чужда была мирская суета. Она не касалась, обтекала его. Это было очевидно. Он жил в другом, недоступном нам измерении.  Тогда-то меня и осенило: Моисей – истинно блаженный.
Мои редкие бдения в Сергиевском соборе и школьная жизнь никак не влияли друг на друга. В церкви во время службы я, случалось,  смиренно подпевал хору, а в школе вместе со всеми неистово горланил:
Артиллеристы, Сталин дал приказ!
Артиллеристы, зовет Отчизна нас!
Из сотен тысяч батарей
За слезы наших матерей,
За нашу Родину — огонь! Огонь!
    Тогда я ничего не знал о житие святых и, не задумываясь, причислил бы к ним Зою Космодемьянскую, Олега Кошевого и других героев-комсомольцев.
Однажды в оперном театре  состоялся  пионерский слет.  Заканчивался он чтением письма горячо любимому товарищу Сталину. На предыдущем слете его читала очаровательная девочка из показательной 3-й школы Аида Маринцева. В этот раз письмо поручили читать мне, сыну «врага народа», который к тому же ходит в церковь. Было возможно и такое.
…Повторюсь: всякое обобщение беднее, худосочнее, чем сама жизнь. Я поневоле вспоминаю об этом всякий раз, когда сталкиваюсь с сомнительными откровениями наших либеральных ревизоров, которыми они страстно, взахлеб пичкают доверчивых соотечественников.