О современном состоянии русского символизма Анализ

Александр Блок. О современном состоянии русского символизма. Прочтение.

     «Прямая обязанность художника – показывать, а не доказывать», – утверждал Блок.  Да и «никогда не объясняй свои стихи!» – втолковывают всем начинающим поэтам. Ибо стихи – это диктовка сверху, а тому, кто диктует, часто плевать на то, что ты хотел сказать.  И объясняя – ты обедняешь их. И даже, если стихи – это лишь  отображение объективной реальности, то вся реальность – богаче одного поэта, и, честно отображая её, поэт вкладывает в своё произведение гораздо больше,  чем намеревался. К тому же  «я»  объясняющего автора, и «я»  лирического героя  – это разные личности, у которых даже биографии часто разные. Да что там биографии – даже  миры  обитания. (Особенно хорошо это видно на примере советской поэзии: «я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек» – одна реальность, а 70 млн. крестьян, лишенных  в той стране паспортов, то есть лишенных права перемещения, то есть закреплённых за землей, – крепостных,  то есть рабов!  –  совсем другая).

     Но  Александр Блок…
     Вот как его описывал Корней Чуковский – по тем временам модный литературный критик: «Бывший ангел, брошенный из зазвездного края на землю, разжалованный серафим, чужой среди чужих на чужбине, он брезгливо озирался вокруг, смутно вспоминая свою зазвездную родину, свои «родные», как он говорил, «берега», и воистину его тогдашние стихи были мемуарами бывшего ангела».
     А вот Зинаида Гипиус – по тем временам модная поэтесса: «Невозможно сказать, чтобы он не имел отношения к реальности…  А между тем все называемое нами философией, логикой, метафизикой, даже религией – отскакивало от него, не прилагалось к нему… Блок, я думаю, и сам хотел "воплотиться". Он подходил, приникал к жизни, но когда думал, что входит в нее, соединяется с нею,– она отвечала ему гримасами… Блока, я думаю, никогда не покидало сознание, или ощущение, очень прозрачное для собеседника, – что он ничего не понимает. Смотрит, видит, и во всем для него, и в нем для всего – недосказанность, неконченность, темность. Очень трудно передать это мучительное чувство. Смотрит и не видит, потому что вот того не понимает, чего, кажется, не понимать и значит ничего не понимать… ».  «Мой лунный друг» назовёт она свой мемуар.
     Блок не объяснял свои стихи. Но он несколько раз попытался рассказать, что их вызвало, как они появились – то есть, как следует читать их. Но ему не  внемли.  Да и неудивительно: «нет пророка в своём отечестве», чтобы изменить мир – нужен бог, царь, герой, партия, а не две-три сотни стихотворений  20-летнего мальчика, влюблённого в почти некрасивую девочку. Чтобы изменить страну нужна революционная ситуация в самом слабом звене империализма, а не то, что эта девочка так и не полюбит его.   Короче: так не бывает. Но  –  было. И «Стихи о прекрасной даме» – это документальный отчёт о  том.

     Первая попытка Блока сказать, что его поэзия  это не только строчки с рифмами на концах –  статья «О современном состоянии русского символизма». Технически – это отклик  на доклад Вяч. Иванова "Заветы символизма".
Перечитаем.

     Первый абзац:
     «…мы, русские символисты, прошли известную часть своего пути и стоим перед новыми задачами;  …  мы призываем на помощь воспоминание и, руководствуясь его нитью, устанавливаем и указываем, – может быть, самим себе более, чем другим, – свое происхождение.   Мы … взошли на палубу корабля; мы обмениваемся взаимно пожатиями холодеющих рук и на мачте поднимаем знамя нашей родины».
910-ый год. Изданные книги Блока:  «Стихи о прекрасной даме» – вроде бы, стихи о первой любви;  «Нечаянная радость» – вроде бы, о попытках жить после неё; «Земля в снегу» и «Снежная маска» – о новой женщине…
А Блок не упоминает ни  о ком  – он пишет: «мы поднимаем знамя нашей родины». Родина – вот тема его стихов. Вот их суть.

     Далее.
     «Дело идет о том, о чем всякий художник мечтает, – "сказаться душой без слова", по выражению Фета; потому для выполнения той трудной задачи, какую беру на себя, - для отдания отчета в пройденном пути и для гаданий о будущем, - я избираю язык поневоле условный… язык свой я назову языком иллюстраций».
Переведу: хочется сказаться душой, но  слов таких нет, поэтому использую язык иллюстраций, то есть рисую одну картинку, другую, третью… Кто в теме – поймёт!
«Моя цель – конкретизировать то, что говорит В. Иванов, раскрыть его терминологию, раскрасить свои иллюстрации к его тексту; ибо я принадлежу к числу тех, кому известно, какая реальность скрывается за его словами, на первый взгляд отвлеченными…»

     Подчеркну слово «реальность».  Подчеркну слово «известно».

     «…дело идет, разумеется, не об истории символизма; нельзя установить точной хронологии там, где говорится о событиях, происходивших и происходящих в действительно реальных мирах»…

     Одной фразой, походя, как о всем известном, а потому не стоящем разъяснений  –  и о мультиреальности мира, и о немонотонности времени… И меж словами – о привычности обитания в этих «мульти-» и «немоно-»…
     А дальше:

     «Теза: "ты свободен в этом волшебном и полном соответствий мире". Твори, что хочешь, ибо этот мир принадлежит тебе. "Пойми, пойми, все тайны в нас, в нас сумрак и рассвет" (Брюсов). "Я – бог таинственного мира, весь мир – в одних моих мечтах" (Сологуб).»

     Вот такая иллюстрация, такая картинка… Простенький, такой, манифест демиурга…

     «Ты – одинокий обладатель клада; но рядом есть еще знающие об этом кладе (или – только кажется, что и они знают, но пока это все равно). Отсюда – мы: немногие знающие, символисты… 
     Это – первая юность, детская новизна первых открытий. Здесь еще никто не знает, в каком мире находится другой, не знает этого даже о себе; все только "перемигиваются", согласные на том, что существует раскол между этим миром и "мирами иными"; дружные силы идут на борьбу за эти "иные", еще неизвестные миры…»

     Оставим в покое слово «мы». Как они, которые «мы» – Брюсов, Иванов, Сологуб – чувствовали, что знали – это вопрос совсем другой.  В конце концов «весь мир – в одних моих мечтах» можно прочитать как Блок: мои мечты становятся миром, а можно и: плевать мне на ваш мир, с меня достаточно моих мечт. Но это все равно.  Главное здесь отчёт Блока о себе, о своём –испытанном, о своём – пройденном, о том, что с ним – было!

     «Дерзкое и неопытное сердце шепчет: "Ты свободен в волшебных мирах"; а лезвие таинственного меча уже приставлено к груди; символист уже изначала – теург, то есть обладатель тайного знания, за которым стоит тайное действие; но на эту тайну, которая лишь впоследствии оказывается всемирной, он смотрит как на свою; он видит в ней клад, над которым расцветает цветок папоротника в июньскую полночь; и хочет сорвать в голубую полночь – "голубой цветок".
     В лазури Чьего-то лучезарного взора пребывает теург; этот взор, как меч, пронзает все миры: "моря и реки, и дальний лес, и выси снежных гор", – и сквозь все миры доходит к нему вначале – лишь сиянием Чьей-то безмятежной улыбки.»

     И напомню значение слова теург:
     ТЕУРГ – От  "бог" + "работа". Первая школа практической теургии в христианском периоде была основана Ямвлихом среди александрийских платоников; но священнослужители, прикрепленные к храмам Египта, Ассирии и Вавилона, и те, кто принимали активное участие в вызывании богов во время священных мистерий, были известны под этим именем с древнейших времен. Целью таких вызываний было сделать духов видимыми для смертного глаза. Теург являлся знатоком эзотерического учения в святилищах всех великих стран. Неоплатоников школы Ямвлиха звали теургами, ибо они совершали «церемониальную магию» и вызывали «духов» умерших героев, «богов» и демонов (божественных, духовных существ).
     Блаватская Е.П. - Разоблачённая Изида т.1 гл.Словарь
     Или простыми словами советских философов:
ТЕУРГИЯ ( букв. богодейство, работа богов) — понятие мистического и магического философского дискурса, в котором представлены попытки практического воздействия на богов, ангелов…Поскольку в теургии материальное и идеальное тождественны по своей сути, постольку изречения теурга имеют магическое и онтологическое значение.
     Философская энциклопедия

     Активное участие в вызывании богов… Практическое воздействие на богов, ангелов. Воздействовать на Них. Принуждать  Их делать свою работу!  Заставлять – Их!

     «Миры, предстающие взору в свете лучезарного меча, становятся все более зовущими; уже из глубины их несутся щемящие музыкальные звуки, призывы, шепоты, почти слова. Вместе с тем, они начинают окрашиваться (здесь возникает первое глубокое знание о цветах); наконец, преобладающим является тот цвет, который мне всего легче назвать пурпурно-лиловым (хотя это название, может быть, не вполне точно).
     Золотой меч, пронизывающий пурпур лиловых миров, разгорается ослепительно - и пронзает сердце теурга. Уже начинает сквозить лицо среди небесных роз; различается голос; возникает диалог, подобный тому, который описан в "Трех Свиданиях" Вл. Соловьева;  он говорит: "Не трижды ль Ты далась живому взгляду? – Твое лицо явилось, но всю Тебя хочу я увидать". – Голос говорит: "Будь в Египте".»

     Напомню о Вл. Соловьёве:
     «Я, Владимир Соловьев, уроженец Москвы, призывал Тебя и видел Тебя трижды: в Москве в 1862 году, за воскресной обедней, будучи девятилетним мальчиком; в Лондоне, в Британском музее, осенью 1875 года, будучи магистром философии и доцентом Московского университета; в пустыне близ Каира, в начале 1876 года.»

     Призывал и трижды видел. В этих словах нет ни «романтизма», ни «мистики», а только свидетельство очевидца, повторю: «призывал и трижды видел». Последний раз – видел! –  будучи магистром философии и доцентом… И потом философ напишет отчёт: поэму «Три свидания».
     И потому,  сколько романтизма или мистики в  иллюстрации  Блока  – судите сами.

     «Таков конец "тезы". Начинается чудо одинокого преображения.
Тогда, уже ясно предчувствуя изменение облика, как бы ощущая прикосновение чьих-то бесчисленных рук к своим плечам в лилово-пурпурном сумраке, который начинает просачиваться в золото, предвидя приближение каких-то огромных похорон, – теург отвечает на призывы:
   
                В эту ночь золотисто-пурпурную,
                Видно, нам не остаться вдвоем,
                И сквозь розы небес что-то сдержанно-бурное
                Уловил я во взоре Твоем.

     «Буря уже коснулась Лучезарного Лика, он почти воплощен, то есть – Имя почти угадано.»

     Это ещё теза. Дальше, в следующем предложении – «антитеза», другая теза, другая тема, другое явление, которое противостоит первому – «тезе».
«Предусмотрено все, кроме одного: мертвой точки торжества. Это - самый сложный момент перехода от тезы к антитезе, который определяется уже a posteriori…
[термин книги Э. Канта «Критика чистого разума». Википедия:
              • априорные суждения (лат. a priori) не нуждаются в опытной проверке своей истинности,
              • для апостериорных (лат. a posteriori) необходима эмпирическая верификация. ]
     …и который я умею рассказать, лишь введя фикцию чьего-то постороннего вмешательства (лицо мне неизвестно). Вся картина переживаний изменяется существенно, начинается "антитеза", "изменение облика", которое предчувствовалось уже в самом начале "тезы". События, свидетельствующие об этом, следующие.
Как бы ревнуя одинокого теурга к Заревой ясности, некто внезапно пересекает золотую нить зацветающих чудес; лезвие лучезарного меча меркнет и перестает чувствоваться в сердце. Миры, которые были пронизаны его золотым светом, теряют пурпурный оттенок; как сквозь прорванную плотину, врывается сине-лиловый мировой сумрак (лучшее изображение всех этих цветов - у Врубеля) при раздирающем аккомпанементе скрипок и напевов, подобных цыганским песням. Если бы я писал картину, я бы изобразил переживание этого момента так: в лиловом сумраке необъятного мира качается огромный белый катафалк, а на нем лежит мертвая кукла с лицом, смутно напоминающим то, которое сквозило среди небесных роз.
     Для этого момента характерна необыкновенная острота, яркость и разнообразие переживаний. В лиловом сумраке нахлынувших миров уже все полно соответствий, хотя их законы совершенно иные, чем прежде, потому что нет уже золотого меча. Теперь, на фоне оглушительного вопля всего оркестра, громче всего раздается восторженное рыдание: "Мир прекрасен, мир волшебен, ты свободен".»

     Вообще-то, имеем классический искус. «Ты – свободен!»? Свободен от чего? – от долга. Свободен от кого – от Лучезарной…
     Повторю, несмотря на сюрреализм «иллюстрации»… Впрочем – благодаря ему! Ибо сюрреализм – это «сверхреализм»! То есть реализм истинный. Так вот и здесь не идёт речь о красивых «поэтических» фантазиях. Это именно то, что Блок ощущал.     Что он видел, что о чувствовал.
     Вот он из 18-ого года вспоминает о весне 901 года, об истоках этой антитезы:
     «После большого (для того времени) промежутка накопления сил (1-23 апреля) на полях моей страны появился какой-то бледноликий призрак (двойники уже просятся на службу?), сын бездонной глубины…» «…К ноябрю началось явное мое колдовство, ибо я вызвал двойников».
     А вот – здесь, анализ 910-ого года:

     «Переживающий все это - уже не один; он полон многих демонов (иначе называемых "двойниками"), из которых его злая творческая воля создает по произволу постоянно меняющиеся группы заговорщиков. В каждый момент он скрывает, при помощи таких заговоров, какую-нибудь часть души от себя самого. Благодаря этой сети обманов – тем более ловких, чем волшебнее окружающий лиловый сумрак, – он умеет сделать своим орудием каждого из демонов, связать контрактом каждого из двойников; все они рыщут в лиловых мирах и, покорные его воле, добывают ему лучшие драгоценности – все, чего он ни пожелает: один принесет тучку, другой – вздох моря, третий – аметист, четвертый – священного скарабея, крылатый глаз. Все это бросает господин их в горнило своего художественного творчества и, наконец, при помощи заклинаний, добывает искомое – себе самому на диво и на потеху; искомое – красавица кукла.»

     Вот так.  Напомню:
     теза  – из Вне, из космического Вне к юному поэту-теургу прорывается зов. И когда удостоверяются, что зов принят, ему   даётся сила;
     антитеза – юный теург становится демиургом, то есть теперь он не общается с «богами» (теургия), а творит новые – свои! – миры  (демиургия), в которых  добывает «все, чего   ни пожелает», то есть в которых он сам – бог. И он создает симулякр Звавшей – «красавицу куклу».

     «Итак, свершилось: мой собственный волшебный мир стал ареной моих личных действий, моим "анатомическим театром", или балаганом, где сам я играю роль наряду с моими изумительными куклами (ессе homo!) [Се человек! (лат.)]. Золотой меч погас, лиловые миры хлынули мне в сердце. Океан – мое сердце, все в нем равно волшебно: я не различаю жизни, сна и смерти, этого мира и иных миров (мгновенье, остановись!). Иначе говоря, я уже сделал собственную жизнь искусством (тенденция, проходящая очень ярко через все европейское декадентство). Жизнь стала искусством, я произвел заклинания, и передо мною возникло наконец то, что я (лично) называю "Незнакомкой": красавица кукла, синий призрак, земное чудо.
Это – венец антитезы. И долго длится легкий, крылатый восторг перед своим созданием. Скрипки хвалят его на своем языке.»

     Ещё раз: «…лиловые миры хлынули мне в сердце. Океан – мое сердце, все в нем равно волшебно: я не различаю жизни, сна и смерти, этого мира и иных миров… И долго длится легкий, крылатый восторг перед своим созданием. Скрипки хвалят его на своем языке.» Называется – иззавидуйтесь: россыпь иных миров и свой мир, в котором доступно всё: хочешь постоять рядом с пастухом, перед которым загорелась неопалимая купина? Хочешь со стадом овец за спиной  сам  услышать голос: «выведи из Египта народ Мой»? 
     Хочешь посмотреть, как это было в других мирах?  Просмотреть  все варианты ответа Моисея?
     А хочешь в одном из лиловых миров встретиться с Той, Звавшей? С Той? – нет, шелка  Той не  веют древними поверьями! Эта – краше! Потому что ты  можешь всё! И из чувств – только крылатый восторг!
     « …и Блок, медлительный, внешне спокойный, молодой, загорелый (он всегда загорал уже ранней весной), взобрался на большую железную раму, соединявшую провода телефонов, и по нашей неотступной мольбе уже в третий, в четвёртый раз прочитал эту бессмертную балладу своим сдержанным, глухим, монотонным, безвольным, трагическим голосом. И мы, впитывая в себя её гениальную звукопись, уже заранее страдали, что сейчас её очарование кончится, а нам хотелось, чтобы оно длилось часами, и вдруг, едва только произнёс он последнее слово, из Таврического сада, который был тут же, внизу, какой-то воздушной волной донеслось до нас многоголосое соловьиное пение…»

     Но…

     «Незнакомка. Это вовсе не просто дама в черном платье со страусовыми перьями на шляпе. Это – дьявольский сплав из многих миров, преимущественно синего и лилового…  оно не живое, не мертвое»

     «Дьявольский сплав»… «Это вовсе не просто дама» – это соблазн.

     «Это – создание искусства. Для меня это – совершившийся факт. Я стою перед созданием своего искусства и не знаю, что делать. Иначе говоря, что мне делать с этими мирами, что мне делать и с собственной жизнью, которая отныне стала искусством, ибо со мной рядом живет мое создание – не живое, не мертвое, синий призрак. Я вижу ясно «зарницу меж бровями туч» Вакха («Эрос» Вяч. Иванова), ясно различаю перламутры крыльев (Врубель – «Демон», «Царевна-Лебедь») или слышу шелест шелков («Незнакомка»). Но все – призрак.»

     «Я  не знаю, что делать»! – ещё бы, обещались новые миры, обещалась Вселенная, а оказалось – лишь искусство. Лишь перышком по бумаге...

     «При таком положении дела и возникают вопросы о проклятии искусства, о «возвращении к жизни», об «общественном служении», о церкви, о «народе и интеллигенции». Это – совершенно естественное явление, конечно, лежащее в пределах символизма, ибо это – искание утраченного золотого меча, который вновь пронзит хаос, организует и усмирит бушующие лиловые миры.»

     Вот вам вся ваша гражданственность, ваши вечные вопросы – всё это лишь карикатура на изначальное – брошенное! – дело, на изначальное служение.

     «Ценность этих исканий состоит в том, что они-то и обнаруживают с очевидностью объективность и реальность «тех миров»; здесь утверждается положительно, что все миры, которые мы посещали, и все события, в них происходившие, вовсе не суть «наши представления», то есть что «теза» и «антитеза» имеют далеко не одно личное значение»

     И дальше  – главное. Впрочем, «главное» – для нас… А, может, и ещё меньше:  лишь  для меня. А для Блока… Боюсь, надеюсь, думаю – главным оно не было, было одним из,  частным случаем, эпизодом:

     «…в период этих исканий оценивается по существу русская революция, то есть она перестает восприниматься как полуреальность, и все ее исторические, экономические и т. п. частичные причины получают свою высшую санкцию; в противовес суждению вульгарной критики о том, будто «нас захватила революция», мы противопоставляем обратное суждение: революция совершалась не только в этом, но и в иных мирах; она и была одним из проявлений помрачения золота и торжества лилового сумрака, то есть тех событий, свидетелями которых мы были в наших собственных душах. Как сорвалось что-то в нас, так сорвалось оно и в России. Как перед народной душой встал ею же созданный синий призрак, так встал он и перед нами. И сама Россия в лучах этой новой…  гражданственности оказалась нашей собственной душой.»

     А главное для негт, а общее для него:

    «…мятеж лиловых миров стихает. Скрипки, хвалившие призрак, обнаруживают наконец свою истинную природу: они умеют, разве, громко рыдать, рыдать помимо воли пославшего их; но громкий, торжественный визг их, превращаясь сначала в рыдание (это в полях тоскует мировая душа), почти вовсе стихает. Лишь где-то за горизонтом слышны теперь заглушённые тоскливые ноты. Лиловый сумрак рассеивается; открывается пустая равнина – душа, опустошенная пиром. Пустая, далекая равнина, а над нею – последнее предостережение – хвостатая звезда. И в разреженном воздухе горький запах миндаля.»

     Все ваши Революции,  восстания – все эти  броненосцы «Потемкины», Красные Пресни, баррикады – лишь  всплески лиловых миров, после которых осталась холодная равнина с хвостатой звездой в небесах, да запах цианистого калия.

     «Реальность, описанная мною, – единственная, которая для меня дает смысл жизни, миру и искусству…  Стихи мои суть только подробное и последовательное описание того, о чем я говорю в этой статье, и желающих ознакомиться с описанными переживаниями ближе я могу отослать только к ним.»

     Ещё раз: «Реальность, описанная мною, – единственная».  И  суть символизма:

     «Имели они эти видения или нет, то есть символисты они или нет?..»

     И далее:

     «Что же произошло с нами в период “антитезы”?  …Произошло вот что: были “пророками”, пожелали стать “поэтами”. Мы вступили в обманные заговоры с услужливыми двойниками; мы …превратили мир в Балаган; … и, наконец, мы обманули глупцов, ибо наша “литературная известность” (которой грош цена) посетила нас именно тогда, …когда поверили в созданный нами призрак “антитезы”  больше, чем в реальную данность “тезы”».

     И естественен вопрос:

     «Поправимо или непоправимо то, что произошло с нами?»

     И очевиден ответ:

     «Мой вывод таков: путь к подвигу, которого требует наше служение, есть – прежде всего – ученичество, самоуглубление, пристальность взгляда и духовная диэта. Должно учиться вновь у мира и у того младенца, который живет еще в сожженной душе.
     Художник должен быть трепетным в самой дерзости, зная, чего стоит смешение искусства с жизнью, и оставаясь в жизни простым человеком. Мы обязаны, в качестве художников, ясно созерцать все священные разговоры («santa conversazione») и свержение Антихриста, как Беллини и Беато. Нам должно быть памятно и дорого паломничество Синьорелли, который, придя на склоне лет в чужое скалистое Орвьето, смиренно попросил у граждан позволить ему расписать новую капеллу»

*

следующая глава книги  -  http://www.proza.ru/2017/10/21/690


полный текст - https://author.today/work/11172