Платье розового цвета. 4-я часть

                4

  Я не мог совершенно оторваться от жизни и самого Чехова, разглядывая цвета у Блока и Треплева. А вдруг там тоже параллели? Но с цветами у Чехова ничего особо не вырисовывалось. Да, конечно, меня можно обвинить в притягивании цветов и фактов за уши. Это легче всего. Но немножко пройтись под руку со мной, дружа со мной, так, думается, интересней. А вдруг? Вот Чехов никак «не влезал» ни в какие рамки, соображённые мной. Книппер была то в чёрном, то в белом, балансировала. И сам Чехов как бы всё время балансировал. Над пропастью.

  Далее Собеседник.ру. 21.04.2011. «Чехову нравилось употреблять японок». Автор Ольга Ходаева. Её мы упоминаем пятью звёздочками. И продолжаем этим пишущим людям верить на слово, хотя не мешало бы проверить. По линии НКВД.
Источник:
  5*«Все тайны любви я познал в 13 лет», – признался однажды Антон Павлович, давая интервью редактору журнала «Север». Будущий писатель рос в семье купца. Его отец задолжал кредиторам и ударился в бега с женой и младшими детьми. Антон остался дома в Таганроге. На пропитание зарабатывал репетиторством. Получив полную свободу, подросток начал посещать публичные дома. И позже, переехав в Москву, стал постоянным клиентом заведений, расположенных в Соболевом переулке, улице московских КРАСНЫХ фонарей. «Распутных женщин я видывал и сам грешил многократно… – признавался он в одном из своих писем и объяснял преимущества связей с доступными женщинами: – …роман с дамой из порядочного круга – процедура длинная. Во-первых, нужна ночь…В номере ваша дама падает духом, дрожит и восклицает: «Ах, Боже мой, что я делаю?! Нет! Нет!» Добрый час идет на раздевание и на слова, дама ваша на обратном пути имеет такое выражение, как будто вы ее изнасиловали, и все время бормочет: «Нет, никогда себе этого не прощу!». Жизнерадостный красавец, высокий, 182 см ростом, в нем привлекало все: смеющиеся глаза, мягкий голос, остроумие, талант и слава. В одном из писем, помеченных 1883 годом, он писал, что каждую понравившуюся ему девицу удается «тарарахнуть». Чехов целенаправленно знакомился с дамами, соблазнял их, все наблюдения использовал для дела – превращал в текст. (После терял к даме всякий интерес. Так и становился знатоком женской души. Правда, по юности лет не обошлось и без романтики. Его первая большая любовь – Дуня Эфрос. Юная особа из еврейской семьи притягивала его к себе активной чувственностью. Такой тип «опасных» женщин, добивающийся полной сексуальной подчиненности жертвы, его одновременно возбуждал и отталкивал. Он даже сделал ей предложение, но ее семья ему отказала. Антон вздохнул с облегчением. Литературный успех привлекал его больше, чем Дуня Эфрос. Для новых рассказов, повестей и пьес нужны были новые впечатления. И он продолжал постигать женскую душу, добиваясь сексуальных побед.) При этом Чехов панически боялся жениться. Ему даже снился навязчивый кошмар, будто его женили на совершенно незнакомой ему, чужой и нелюбимой женщине…

  …Женился Чехов в 41 год. Его окружение сильно сомневалось в искренности Ольги (Книппер). Многие считали, что «повенчал» их Немирович-Данченко, чтобы посильнее привязать талантливого драматурга к МХТ. Он заказывал Чехову пьесу за пьесой и очень редко отпускал Ольгу к мужу. А Антон Павлович вдруг ощутил, как страшно одиночество. Больной Чехов навещал жену в Москве. Он лежал дома, кутаясь в плед, а она при первой возможности ускользала. – За ней заезжал Немирович во фраке, пахнущий сигарами и дорогим одеколоном, а она в вечернем туалете, надушенная, красивая, молодая, подходила к мужу со словами: «Не скучай без меня, дусик», – вспоминал писатель Иван Бунин. – Часа в четыре, а иногда и совсем под утро она возвращалась, пахнущая вином и духами…».5*

  (Я: Кстати, у Немировича-Данченко аж два «ч» тоже есть, только не в начале фамилии. Вспомним, чуть раньше, в конце 2-й части, я об этом написал - о парах мужчин (соперников), фамилии которых случайно начинаются на одинаковую букву: Треплев-Тригорин, Блок-Бугаев. («Ч» в конце фамилии, навыворот, потому что Чехов тоже знал, что с женщинами надо делать, но делал вид, что не знал?). Впрочем, Блок тоже уже знал после Садовской. Но не хотел знать…. Треплев мог бы тоже догадаться. Но не захотел! Может, всё бы и обошлось. Вот ужас.

  Поэт (писатель) -  актриса. Эти пары, о которых я надумал здесь упоминать, почему-то все с продолжением-окончанием: кто-то третий и какие-то другие.

Треплев – Нина Заречная – Тригорин и другие. Рано или поздно, купцы и компания. Забеременела от Тригорина. Ребёнок умер.

 Чехов – Ольга Книппер (первые встречи Ольги Леонардовны с Чеховым проходили на репетициях спектаклей «Чайка» и «Царь Фёдор Иоаннович» (9, 11 и 14 сентября 1898)  – Немирович и другие (так говорят). Забеременела от Немировича (?). Ребёнок умер.

Блок – Любовь Менделеева (первая встреча июнь 1898) – Бугаев и другие. От которых даже забеременели. Ребёнок умер.

  В этих парах где-то недалеко третий и другие: Немирович ли, Бугаев – это совратители, искусители. Матерьялисты? Так Бугаев вообще сумасшедшим был по бездне чувств. Играл-с? И чего-то всё они мутят. А может, писателям самим так надо? В мутной воде рыбу ловить… Неужели и Треплеву? Сладость горечи им подавай? Вспомни себя.

  Как ты бежал и бежал (шёл торопливо, но душой бежал) по холодеющим к вечеру песчаным тропинкам в опавшей листве, вдоль длинной череды тополей, посаженных под бесконечной, серой кирпичной стеной территории авиационного завода в Воронеже, на Левом берегу, в надежде увидеть свою девушку с кем-нибудь и всё придумывал, перемывал это. Ты пришёл к ней под вечер домой, не договорившись о встрече, потому что наша регулярность встреч тихо сошла на нет. Стали появляться другие интересы, а вместе с ними и подозрительность к предмету обожания. Неужели всё там чисто?  Помнишь, как последний раз она отказала тебе в свидании? Была занята кем-то?

  Ты набрал, долго собирал, ходил по лесу, восторгался, подбирал в старом парке на «Динамо» прекрасную охапку из красных, жёлтых, зелёных листьев, положил туда голубые листки со своими первыми записями про чужую любовь, как тебе кто-то рассказал про роман в пионерлагере в Лазаревском.

  (Не кто-то, а активная дочка отчима, ездившая на лето подрабатывать-отдыхать пионервожатой в сторону Чёрного моря. Там была сомнамбулическая музыка, принесённая ветром из пустой ночной комнаты или зала, играл на чёрном фортепиано красивый мужчина, старше возрастом, а она услышала и подошла. И завертелось. Как не написать рассказ про любовь? Да тебе ещё 18 или 19.)
  И тут тебе открывшая дверь и принявшая в обе руки влюблённые листья в газете невозмутимая мама сказала, что дочка ушла, куда – неизвестно. И ты придумал Её с Ним на этих тропинках. Не могла же она далеко уйти. Это уже из области Ивана Бездомного и его преследований.

  Но так, ни на кого и не набежал в тополях. Только бег. И помню: тополя, листва, тропинки с песком и ты бежишь в надежде встретить. Нескончаемый серый кирпич забора. Чтобы больше не мучиться. Ой, ли? А, может, наоборот?! - Ещё больше мучиться?!

   Костя Треплев единственный из писателей, кто взял и застрелился. Правда, со второго раза. Его уже начали печатать, о нём спрашивали в столицах. А он взял и застрелился. Ну, это Чехов. Висит на стене ружьё, стреляешь из него по чайкам, вот и получай. У Бунина тоже много стрелялись по рассказам, только не сам. Один Треплев.
  Чехов: «Между третьим и четвёртым действием, в конце которого раздаётся выстрел, проходит два года». Два года всё-таки молодой писатель помучился. Этого мало?

  Итак, есть белое платье Заречной (когда ничего ещё на свете нет по её монологу, только Душа), есть розовое платье Менделеевой, когда пробуждается на заре. Что-то могут по жизни подсказать нам цвета платьев любимых женщин? Попытаюсь пойти дальше и посмотреть, что будет с Блоком. Ведь это моё повествование пошло от песни Окуджавы про розовое платье, но, как я думаю, может быть связано с Блоком. У Блока дальше в жизни были ещё женщины. Давайте посмотрим: А они в чём были? Что следует за розовым? Вдруг в красном (каждый охотник) или фазанисто-фиолетовом? Запоминающемся. Хотя понятно, что и халатики тоже надевали.)

  Далее опять Женский Петербург. Вот и красная Кармен. 1913 год.
4*О красоте Любови Александровны Андреевой-Дельмас говорил весь Петербург. Каждый вечер эта обольстительная дива появлялась на сцене театра Музыкальной драмы. Она исполняла партию Кармен в опере Бизе.

(Я: Её тоже звали Любовь. Как и Менделееву.)

  Блок не пропустил ни одного представления. Он буквально бредил ею, находясь в любовной горячке и томлении. Каждый день посылал своей богине черные бархатистые розы, дежурил у ее дома, бессонно вглядываясь в занавешенные окна, а после, возвратившись домой, украдкой набирал номер Дельмас. Он вел себя, словно пятнадцатилетний мальчишка, впервые познающий азбуку любви. Писал ей страстные письма и мечтал о встрече:
«…Я не мальчик, я знаю эту адскую музыку влюбленности, от которой стон стоит во всем существе и которой нет никакого выхода…». «Я не мальчик, я много любил и много влюблялся. Не знаю, какой заколдованный цветок Вы бросили мне, но Вы бросили, а я поймал...».4*

Далее: http://www.conservatory.ru/files/alm_10_05_chuikova.pdf
Мария Чуйкова. «Сердце в плену у Кармен».

За всю свою творческую жизнь Андреева-Дельмас исполнила более 40 ролей, но самой лучшей и любимой ее работой была Кармен, в роли которой она выступала на сцене около 400 раз. Образ Кармен был близок внутреннему миру самой артистки. Любовь Александровна сама любила танцы и веселье. Она была очень жизнерадостным человеком и принимала жизнь во всех ее проявлениях. Еще в детстве она убегала в цыганские таборы, а, уже учась в консерватории, увлекалась и восхищалась игрой Марии Гай, гастролирующей тогда в столице и исполняющей партию Кармен. Большое удовольствие Андреева-Дельмас получала от испанских танцев, наслаждаясь искусством испанских танцовщиц.
Сама себе закон — летишь, летишь ты мимо,
 К созвездиям иным, не ведая орбит,
 И этот мир тебе — лишь КРАСНЫЙ облак дыма,
Где что-то жжет, поет, тревожит и горит!
И в зареве его — твоя безумна младость…
 Все — музыка и свет: нет счастья, нет измен…
Мелодией одной звучат печаль и радость…
Но я люблю тебя: я сам такой, Кармен… /БЛОК/

4*Все проходит. Но эта любовь была слишком красивой и поэтичной, чтобы продолжаться вечно. Роман Александра Блока и Любови Дельмас отчасти похож на другие любовные истории ХХ века: люди так быстро уставали от счастья и душевной гармонии, что начинали искать любой предлог для мучительного разрыва. Какой — было совсем неважно. Может быть, это происходило потому, что разделенная любовь воспринималось ими как личная несвобода и основная помеха для творчества. А, может, напротив, пугала, словно тень грядущего несчастья.
В случае с Блоком и Дельмас все обстояло именно так. Они мучительно и надрывно пытались расстаться, придумывая себе разные оправдания: «мы очень разные», «мы недостойны друг друга», наконец, «мы расстаемся потому, что должны»… На деле причина скрывалась в ином: их страсть постоянно мешала работе. Невозможно писать стихи, когда сходишь с ума от желания, когда все мысли только об одном — о ней и о том, что он может «потерять свою жемчужину» навсегда. Но вот парадокс— именно к этому поэт и стремился. Любовь, делая его счастливым, одновременно разрушала его как личность, как поэта. С этим он никак не мог примириться.4*

Конец 4-й части.