Воровка

- Ты не представляешь себе! – раздалось в телефонной трубке, едва только я успела поднести её к уху.

Конечно, это была Полина. Я рада была снова услышать её, даже несмотря на то, что каждый раз, разговаривая с ней по телефону, я подвергаю свои барабанные перепонки, как минимум, шестикратной перегрузке.

Что ни говори, а её «умопомрачительные» репортажи вносят большое разнообразие в мою жизнь. Чего только не услышишь, общаясь с ней! Сколько всяких историй и необычных, и трогательных, и просто интересных довелось мне узнать благодаря Полине.
Но на сей раз это был настоящий эксклюзив.

- Я только что из тюрьмы! – радостно сообщила она.

В первое мгновение я потеряла дар речи, но, немного опомнившись, завопила не хуже самой Полины:

- Что ты натворила?!

 Надо сказать, что профессиональная деятельность заводит Полину в самые неожиданные места, и, услышав про тюрьму, первое, что я предположила – это что её накрыли за каким-нибудь незаконным занятием.

Как человек эмоциональный и увлекающийся, моя подруга не склонна к соблюдению формальностей и в своём стремлении к поставленной цели обычно не стесняется в средствах. То есть, конечно, на особо тяжкое преступление она навряд ли решится. Но я бы нисколько не удивилась, если бы узнала, что, желая получить самую точную и достоверную информацию, например, о распространении наркотиков в молодёжной среде, Полина и сама попробует продать косячок – другой. А это, как известно, действия наказуемые.

Поэтому в первый момент я подумала, что что-то подобное произошло, и Полину взяли с поличным.
Но, к счастью, всё оказалось не так плохо.

- Да нет, ты не поняла. В тюрьме я делала репортаж. Хорь вдруг вообразил, что в журнале мало освещаются социально значимые темы, и решил, что нуж-но сделать репортаж из женской колонии. Как он разрешение пробивал – это отдельная тема, но всё-таки добился, и оказалось – не зря. Умопомрачительная история. То есть даже не история, а…
- Настоящая драма?
- Да, если хочешь, драма. И ничего смешного. Вот представь, - живёшь ты, и хорошо живёшь, и считаешь свою жизнь правильной и даже блестящей и даже другим соболезнуешь, что они где-то там в навозе копаются, и вдруг в одноча-сье все твои представления переворачиваются с ног на голову и ты сама не по-нимаешь, что с тобой происходит, и тебе не нравятся эти перемены и ты хотела бы жить как раньше, но уже не можешь.
- Ну, наговорила. Ты сейчас где?
- На остановке, автобус жду.
- Тогда давай ко мне, здесь, в спокойной обстановке всё и расскажешь.

Через некоторое время в прихожей раздался звонок, и Полина собственной персоной предстала пред мои очи.

- Ой, ну и холодище на улице! Есть у тебя что-нибудь горяченькое?
- Суп есть.
- Ну тебя, с твоим супом. Кофе есть?
- Есть.
- А шоколад?
- Шоколад тоже есть, но мало.
- Давай сколько есть.

Полина сняла пальто, и мы обе отправились на кухню, я – в ожидании очередной занимательной истории, а Полина – в ожидании чашки горячего кофе.

- Рассказывай, - минут через пять скомандовала я, поставив перед подругой долгожданный согревающий напиток и положив остатки шоколада.

- А… Ну да. Так вот… Короче. Значит так… Эх, сбила ты меня с мысли! Короче, всё началось с того, что Хорь решил, что нам нужен социальный репортаж. Мол, больно уж в нашем журнале всё гладко, всё красиво, прилизан-но, а настоящее серьёзное издание должно вскрывать социальные язвы общества. И поэтому нужно сделать репортаж из какой-нибудь неблагополучной группы населения. Разумеется, первым делом ему в голову пришла тюрьма. Ну, то есть, женская тюрьма, ведь журнал женский. Ну вот. И вбил он себе в голову сделать репортаж о заключённых. Ну, себе-то он вбил, а ты попробуй других убедить, особенно тюремное начальство. Месяца два он их уговаривал, но, в конце концов, уговорил-таки. Все разрешения получил, все бумажки под-писал, и вот сегодня с самого утра я изучала тюремный быт.
- Ну и как?
- Да, как тебе сказать? Такого, чтобы в обморок упасть, ничего не увидела. Конечно, не пятизвёздочный отель, но ведь на то она и тюрьма. Впрочем, колония эта, как мне объяснили, тихая. Таких беспредельщиц, как в кино показы-вают, там и во сне не видали. То есть, не в том смысле, что там все друг с дружкой под ручку ходят и улыбаются, а в том, что дисциплина поддерживается. А так, конечно, радости мало там сидеть. Большинство замкнутые, угрюмые. Тем более я для них – посторонний человек. Журналистка, которая из праздного любопытства хочет у них в душе покопаться. Да и начальство я своим появлением, кажется, не особенно обрадовала. Я уж там подмазывалась, как могла. «Изучение быта заключенных, привлечение внимания общественности, ля-ля, фа-фа…», а сама тем временем этих баб изучаю, смотрю, не попадётся ли какая-нибудь, с которой поговорить можно. И вдруг об одну прямо споткнулась… - Полина какое-то время молчала, как будто мысленным взором перенеслась с моей кухни обратно в тюрьму.
- Понимаешь, от этой жизни или ещё от чего все они там какие-то скрюченные мне показались, сутулые, все словно носом в землю уткнулись. А эта пря-мая, как стрела, высокая, ходит, как королева и даже телогрейка её не портит. Я сразу поняла, что должна сделать интервью с этой бабой, иначе незачем было и приходить. Хотя сразу ясно было, что она не из тех, кто первому встреч-ному готов душу открыть, но я уж для себя решила. Думаю – хоть на уши встану, а своего добьюсь. Чему-то учили же меня в университете. Но дело оказалось даже проще, чем я думала. И именно из-за того проще, что произошел с ней тот переворот, о котором я тебе говорила. Я начала было издалека, о том, что вот, мол, многие молодые девушки.., а она говорит: «Вы, наверное, хотите, чтобы я вам о себе рассказала, ну так и скажите, не бойтесь. Я не откажусь. Я бы хотела кому-нибудь рассказать. Может тогда и сама сумею понять, что же со мной произошло». Ну, и рассказала. Я как с самого начала раскрыла рот, так до конца и не закрывала. Теперь и сама думаю, всё пытаюсь понять, из-за чего такая перемена может с человеком произойти. На моё счастье я догадалась магнитофончик маленький взять, знаешь, такие бывают, с микрофоном. А то записать за ней я в жизни бы не смогла, а своими словами передавать – будет уже не то. Её рассказ – уже готовый репортаж, разве что в некоторых местах немного подредактировать, а так – хоть сейчас в печать. Думаю, - так и сделаю. А тебе выпадает счастье прослушать рассказ целиком, как он есть.

Кофе был выпит, шоколад съеден, мы с Полиной сидели в комнате на диване и слушали окончание истории, записанной на магнитофонной ленте.

 «…Смотрела я тут один фильм… Так, сам по себе дурацкий, - американский какой-то, - но там была одна такая картинка, - она и сейчас у меня перед глаза-ми как наяву стоит. Вот представь: длинная-длинная дорога, - асфальт, и посередине белая полоса. А по бокам в обе стороны бескрайние поля. И нигде не души. Небо пасмурное, дорога уходит в самый горизонт, а поля припорошены снегом. Понимаешь, - не засыпаны, как будто накрыты, а только припорошены. Травка там, кое какая, виднеется… А дорога чистая, без снега, и совсем пустая. Не знаю, я, наверное, не смогу тебе передать, что я почувствовала, когда смотрела на эту бесконечную дорогу, но думаю, что если и есть где-нибудь ад, он должен выглядеть приблизительно так. Ничего нет. Понимаешь? Ничего! Не только никого, но даже ничего. Совсем пусто. Только дорога, которая ведёт в никуда. И жизни нет, и смерти нет… И смысла нет.
Вот и я вдруг поняла, что в моей жизни нет смысла. Как будто я иду по этой дороге. По пустой дороге…
Я не хочу идти по этой дороге. Поэтому я остановилась. Я хочу найти другую дорогу, но как это сделать, пока не знаю. Сижу здесь и думаю… Что про-изошло? Почему это произошло? Как мне жить дальше? И где она – моя дорога?»

- Ну, как? – после небольшой паузы спросила Полина.
- Да-а… История…
- Скажи – супер?
- Супер-то супер, но мне кажется, что всё равно будут нужны какие-нибудь вступления-заключения. Просто так вот начать, как она здесь начинает, в журнальной статье, наверное, будет странно.
- Ну, не знаю, может быть. Я об этом ещё не думала и вообще, всё это пустяки. Ты скажи, как тебе сама история.
- Да что говорить, я уже сказала – супер.
- То-то. А ещё издевалась: «настоящая драма», «настоящая драма».
- Ничего я не издевалась, просто ты всё время так говоришь, поэтому и я сказала.
- Но ведь и правда, похоже на драму?
- Похоже, правда.

-----------

- Воровка! Воровка! Держи её!

На базаре возле продуктовой палатки стояла высокая девушка и доставала из пакета бульонный кубик, который она только что пыталась незаметно стянуть с лотка. Но продавец заметил это, и девушке пришлось возвращать незаконно присвоенный товар. Торговки из соседних палаток, соскучившиеся за длинный базарный день, обрадовались чрезвычайному происшествию и с не-скрываемым удовольствием орали во всё горло, стараясь привлечь как можно больше народа. У палатки стала собираться толпа.

- И ни стыда, ни совести нет! Люди за копейки работают тут до седьмого по-та, а этим всё легко - взяли и пошли! Куда только милиция смотрит!
- Милицию сюда! Участкового позвать! Нечего потакать им, сволочам, сколько они ещё будут нашу кровь пить! Вот в тюрьме посидит – узнает!
- И молодая какая! Ладно бы старики, инвалиды, так нет!
- Сейчас молодежь – так. Работать не хотят, а жрать хотят! Вот и смотрят, что плохо лежит. Или на шее у родителей сидят. Держите её, чтоб не убежала.

Одна из торговок схватила девушку за руку, но та, ни слова не говоря, так посмотрела на неё, что торговка в испуге отшатнулась.

- Да она бешеная! Её в психушку надо!

В это время к толпе уже шёл милиционер.

«- Работали мы вдвоём с дружком моим. Он-то сейчас на воле гуляет, да я не в обиде. У нас и уговор такой был – если обоих возьмут, значит, судьба такая, а если одного - другой в кучу не лезет.

Другой пары, как наша, в этом городе не было, даже не сомневайся. Да и во-обще, может быть, нигде не было. Парами многие работают - один отвлекает, другой дело делает. Бывает, что и больше группа, человек пять – шесть. Но мы были особенные. Что смотришь? Думаешь, говорю так из-за того, что парня своего любила? Думаешь, я из тех дурочек, что из всякого смазливого мальчишки готовы на стену лезть? Ну, нет. Дружок мой, хоть и был из себя как картинка, но не это было в нём главное. Главное, что он был особенный. Такой же, как я. Какой? Ну, как тебе сказать. Мог любого человека заставить сделать, что он хочет. Не силой заставить, а так. Посмотрит в глаза – и всё.

Я тоже такая. Это с детства у меня. Даже мать, помню, этого взгляда моего боялась. В детстве-то я и внимания не обращала, а как постарше стала, - заме-тила. Хочется мне, например, в кино, а денег нет. Так я к подружке какой-нибудь подкачу: «Пойдём, Светка, в кино», а сама смотрю на неё, глаз не отрываю, и говорю тихо так, ласково. Ни разу никто мне не отказал, хотя некоторые такие были, про которых говорят, что зимой снега не выпросишь. А уж с парнями, это и говорить нечего. Они и без взгляда этого моего готовы были пылинки с меня сдувать. Девчонка я была симпатичная, живая. Вертела ими, как хотела. Взгляд свой только тогда использовала, когда кто-нибудь уж боль-но приставал. Посмотрю на него, он и остынет. Ну, скажешь ещё что-нибудь: «Не надо», там, или ещё что, главное, чтобы спокойно, тихо. Они и приходят в себя. Но часто этим играть тоже нельзя. Почему? Не знаю, почему. Так, чувствую.

Жили мы бедно. Мать уборщицей работала, отец запивал. Кроме меня ещё было две сестры, всех накормить да одеть надо. А как пошли эти перестройки да переделки всякие, так и совсем хоть в петлю лезь. Но я к тому времени уже подросла, стала и сама деньги добывать. Как? Да вот так же, как и в тот раз, когда взяли меня. Была у нас во дворе компания, ребята весёлые; всегда у них деньги были, выпивка, ну и приглянулась я одному из них, Сашкой его звали. Ухаживал за мной, королевой называл. Даже цветы дарил. Ну, мне, понятно, нравилось. Да и скажу тебе, во всём нашем дворе красивей меня девчонки не было, даром что мать - уборщица. А нрав у меня смолоду вольный был. Если чего не хочу, – ни в жизнь меня не заставишь. А уж того, чтобы как мать, чужое говно из туалетов выгребать, я и в мыслях не держала. Ну и конечно, компания эта мне в самую пору пришлась. Сначала просто мы с Сашкой гуляли, а потом он и к делу постепенно стал меня приучать. А как увидел, что люди мне чуть не сами кошельки отдают, так ещё больше ценить стал.

  Мне такая жизнь нравилась. Что ни увидел глаз – всё твоё, только не зевай. А главное – воля. Никто тебе не указ, куда захотела, - туда пошла, что хочешь, то и делаешь. При такой жизни и правда себя королевой чувствуешь. К день-гам жадности у меня никогда не было. Равнодушна я к ним. Золота, побрякушек этих у меня без счёту было. Если бы всё сразу надела, наверное, шагу бы не сделала от тяжести. Но на это мне было, если честно, наплевать.
Говорю тебе, главное, что я в той жизни ценила – это свобода. То, что из-за корки хлеба хребет гнуть не приходится, да от какого-нибудь толстопузого хрыча указания получать. Как люди целыми днями у станка стоят или в кабинетах бумажки перебирают, этого я даже представить себе не могла. Кажется, посади меня тогда за бумажки за какие-нибудь, и дня бы не выдержала. А сейчас вот, видишь, - сижу. То рукавицы шью, то двор подметаю. Даже туалеты чищу иногда.

Ну вот. Мать, конечно, догадывалась, чем я промышляю, но ничего не говорила. Да и что тут говорить? Когда жрать нечего, разбирать не приходится. Я на шее у неё не сидела, а иногда и сама приносила кое-что, продукты там, или сёстрам вещи.
Денег, правда, не давала. Но не потому, что жалко, а потому что краденое не хотела в дом нести. Не знаю, что-то меня останавливало. Хоть и говорят, что деньги не пахнут, но почему-то домой хотелось приносить всё только «чистое». В смысле – купленное. Деньги хоть и краденные, да вещи-то – нет. И чек на них есть и всё… Да и знаешь, ещё, может быть, какая-то подсознательная осторожность у меня была, ведь сейчас как только не ухищряются, и серии записывают, и купюры метят, и не знаю ещё что. Мало ли, - найдут краденое, - и всех под одну статью потянут, а уж мать с сёстрами я в свои дела путать никак не хоте-ла. Никак…

Вот странно - сама я была в такой жизни, как рыба в воде и другого для себя просто не мыслила, а сёстрам этого не желала. Может быть, в глубине души боялась за них, всё-таки риск здесь высокий. Хоть и не очень дружная была у нас семья, но ведь всё равно – родная кровь. Да к тому же сёстры – не мне чета, девочки тихие, скромные, они и подступиться-то к такому делу не сумеют.
Что у меня за всю жизнь первая отсидка, так это я тебе уже сказала, я – особенная. А вообще нашего брата попадает на крючок тоже немало. И такие иногда, - просто зубры, даже удивляешься. Так что сёстрам моим здесь была бы только одна дорога, а я им этой дороги, конечно, не желала.

Как я сама-то попалась? Да по глупости. А может, так мне написано было, жизнь свою переменить. Потому что, не захоти я сама, ни в жизнь бы менты меня не взяли. Почему захотела? Ну, этого так сразу не скажешь. Что-то пере-ломилось у меня внутри, а из-за чего, и сама я до сих пор толком не разберу. Но ты, если хочешь слушать, то не перебивай, а слушай всё по порядку.

Потихоньку да помаленьку стала я входить в силу. Ребята мои понимали, что я не им чета, и особенно меня не притесняли, давали свободу развернуться. Долю свою в общак я вносила по уговору, а в остальном никто меня не контролировал, работала по своему сценарию.

В то время работали мы с Сашкой, а он-то парень простой был, не то, что я, поэтому и делать всё приходилось, в основном, мне. Случались и неудачи. Иногда у дурака какого-нибудь бумажник чуть не на половину из заднего кармана торчит, тут и ребёнок вытащит, а Сашка зазевается, ну и сорвался клиент.
Поэтому чаще я отвлекала, а он техникой занимался. У меня-то уж осечек не было. Особенно, если мужик попадётся, так и уставится на меня, как заворожённый, дышать забывает. Сашке и стараться особенно не приходилось, как будто к себе в карман слазил.
Но и баб тоже я подчинять могла. С этими другая тактика: на красоту мою им смотреть не интересно, так я как бы случайно говорю какое-нибудь слово так, чтобы она услышала, например, «волосы». Ну и уставится она на эти мои волосы, смотрит и смотрит, как баран на новые ворота, а Сашка тем временем своё дело делает.

Были и кроме меня бабы в нашей компании, но в деле только одна я была. Другие так – пожрать сготовить или прочие там бабские дела, - сама понимаешь… А я к кастрюлям этим, да к прочей дряни и близко не подходила, - брезговала. Ну и ребята относились ко мне не так, как к ним, понимали, что я – особенная. Постепенно так и привыкли меня королевой называть, только «королева» больно длинно было для них, и звали меня сокращённо Кора. Под этой кличкой и числилась я у наших ментов.

Дела у нас разные были. Город маленький, а девушка я заметная, поэтому если всё время на одном месте работать, например, на базаре, примелькаешься быстро, начнут узнавать и тут уж никакой особенный взгляд не поможет – обложат и сцапают.
Поэтому я так рассудила, что дело это нужно вести с перемежечкой – сего-дня в одном месте, завтра в другом; сегодня карманы пощупать, завтра в магазин наведаться.
По – крупному мы тоже не работали. К деньгам, я уже сказала тебе, жадности у меня не было, а чем мельче пропажа, тем меньше у хозяина причин заявлять. Тем более официально. Иной только из-за того, чтобы с милицией не связываться, промолчит. Думаешь, они там все, директора эти или бизнесмены, все такие чистенькие? Да по-настоящему, они здесь сидеть должны, а не я!
Хм… А вот смешно бы было, если бы всех, кто сейчас сидит в тюрьме, выпустить бы на свободу, а тех, кто на свободе, посадить в тюрьму! Поменять местами. Хм… Только, я думаю, ничего бы не изменилось…

Ну вот. Таким-то, значит, манером мы и работали, в разных местах, да по мелочам. И если ты не дура, то сама понимаешь, что риск это сводило почти на нет.
Приходим мы, например, в ювелирный магазин, ну и само собой, бирюльку какую-нибудь зацепим. Хозяин из-за одной-то бирюльки не будет шум поднимать, - с органами связываться только себе дороже выйдет, да и того гляди на него же и подумают, - крале своей, мол, подарил, а на воров жалуется. А бирюлька-то с брюликами. Сашка жидёнку знакомому её отнёс, так хоть и полцены взял, но за такие полцены иной полгода у станка корячится. Ну и выходило оно, мелочь – мелочь, а деньги у нас что бумага были. Хоть туалет обклеивай. И на общак отдавали и сами не бедствовали.
А всё это я придумала. Я сама. Так что, как видишь, голова у меня не совсем пустая была, и ребята не за один только мой взгляд меня уважали.

Благодаря такой моей придумке, примелькаться где-нибудь в одном месте мы не боялись, и работать могли часто. Но думаю, уже с того времени милиция стала кое-что примечать. Конечно, конкретно они ещё не догадывались, кто и что, но первые подозрения уже стали появляться.

А однажды случился случай. Работали мы на базаре… Смешно! Почему-то судьба всегда настигала меня именно на базаре.
Ну так вот, - работали мы на базаре. А была осень, холодно и ветер такой промозглый дул несколько дней. Наверное, меня просквозило где-то, и чувствовала я себя неважно. Поэтому перенапрягаться не стала, отвлекал Сашка в тот день, а я техникой занималась.
Техника-то эта к тому времени уже автоматически у меня срабатывала, так что это было мне проще, чем отвлекать. И потом, скажу тебе, эти способности не всегда в одинаковой силе. И от самочувствия зависят, и ещё от многих ве-щей, иногда даже непонятно, от каких.
Так что я, если полностью не уверена, что смогу, никогда взгляд свой в ход не пускаю. Как говорится, не уверен – не обгоняй. Я хоть и дочь уборщицы и образования особого не имею, но всё-таки понимаю, что эта сила – не от меня и распоряжаться ею я не могу. Распоряжаться может только тот, кто даёт эту силу. Может прибавить, может убавить, а может и совсем отнять. Поэтому и говорю тебе, что никогда с этим не шутила. Один раз только пошутила, может поэтому здесь теперь и сижу. Ну это я всё о своём, - ты меня останавливай, если я заговариваться начну.

Значит, в тот раз занималась я техникой. И доведена она у меня была до автоматизма. Проделывала я всё это миллион раз, проделывала, почти не задумываясь, и в тот раз не сомневалась, что проделаю так же, и вдруг чувствую, что меня как будто за руку кто-то держит!
Что такое? Потихоньку осмотрелась по сторонам, - вроде никого нет (легавых я за версту чую, хоть он веником прикинься, тут уж меня не проведёшь); начинаю опять - и опять рука не поднимается. До того это меня удивило, что я в первую минуту даже как бы остановилась. Как сейчас говорят – «тормозну-ла».

Конечно, если бы я сразу сообразила, что происходит, я бы по-другому себя повела, но мне тогда и в голову не пришло, что не только у меня могут быть такие особые способности. А в тот момент я, конечно, расслабилась, и делать со мной можно было уже всё, что угодно. То же, что и сама я делала, когда чувствовала, что человек мне подчиняется.

Короче говоря, я вдруг увидела, что с соседнего торгового ларька неожиданно взлетела птица, видимо, кто-то её вспугнул, и так мне это показалась интересно, что смотрела я на эту птицу, смотрела… как она взлетела, как поднималась всё выше и выше… И только тогда сообразила, что Сашка изо всех сил трясёт меня и орёт мне прямо в ухо, когда птица почти пропала на горизонте.

Сашка потом мне говорил, что он даже испугался. «Стоишь, - говорит, - в небо смотришь, и как будто вокруг тебя больше никого нет. Я тебе ору, ору, а ты как будто на Луне. И глаза такие странные».

Но в общем-то, в себя я пришла довольно быстро. И ужасно разозлилась. «Черт тебя побери! – думаю. – Да ведь это же мой приём! Так же как и я говорила какой-нибудь бабе – «волосы», - так же наверняка и мне сейчас кто-то сказал – «птица». Но кто?»

Ответ я получила тут же. Неподалёку стоял молодой парень и смеялся так громко, что можно было и не спрашивать, чьих это рук дело.

«Что, съела? Нехорошо воровать!» – прокричал он чуть ли не на весь базар.

Я готова была разорвать его на кусочки. Сашка пошёл разбираться и, конечно, разобрался бы по полной, если бы, пока он шел, я не успела разглядеть этого парня повнимательнее.
Красивый он был, как картинка, я уже говорила тебе. Но не в этом дело. Главное – глаза у него такие были весёлые и шальные, такие смелые, что не прошло и минуты, как я понимала только одно, – мой. И ты удивишься, но и он так смотрел на меня, как будто всю жизнь мы были вместе и только вчера ненадолго расстались. Смотрел так, как будто давно уже знал, что сегодня встретит меня на этом базаре. И улыбался оттого, что наконец-то эта встреча произошла.
Сашка шел к нему разбираться, а он смотрел на меня и улыбался.

Тут я подумала, что Сашку не мешало бы остановить, а то как бы не превратилась встреча в расставание. Ну, уж как Сашку-то остановить, меня учить не надо…

В общем, вместо Сашки пошла к нему разбираться я, и с тех пор напарник у меня сменился. Имя его я тебе не скажу, сама понимаешь, а скажу тебе, что бы-ли мы с ним как у одного туловища две руки, и если правду говорят, что две половинки души могут на земле встретиться, то это были как раз мы.

Из компании нашей, конечно, пришлось мне уйти, но я не жалела. Ребята меня отпустили спокойно, только с уговором не работать на их территории. Ну и отступного дала им - с того последнего дела все, что взяли с Сашкой, им оставила.
Сейчас вспоминаю это – даже не верится, что так просто получилось. Хотя тогда и вообще всё попроще было, а сейчас, как слышно, не только менты, но и свой своего норовит прижать. Сейчас бы я, наверное, так просто не ушла. Может и вообще бы не ушла…

Ну вот… С этим новым моим парнем стали мы и на выездах работать, рас-ширили дело, так сказать. Идею мою - работать часто и по мелочам - он оценил, и какие мы с ним штуки проделывали, это тебе ни в сказке сказать, ни пе-ром описать.

Подхожу я, например, в магазине к продавщице, даю ей десятку, а она мне сдачу даёт как с сотенной. Или у торговки какой-нибудь прошу разменять пятьсот рублей, ну и конечно бумажку вытаскиваю, как и путная. А пока она там копается, десятки собирает, я эту бумажку назад прячу, а её деньги возьму, пересчитаю, да и дальше иду своей дорогой - только меня и видели.

Это, конечно, мелочи. Были у нас и покрупнее дела, но об этом я тебе рас-сказывать не буду, а почему – сама можешь догадаться. Срок себе прибавлять – я ещё из ума не выжила. И так уже на суде валили на меня, как на мертвую. Больно уж злились на меня наши менты.
К тому времени они уже целое досье на меня собрали, да всё никак взять не могли. С моими способностями, сама понимаешь, взять меня с поличным – только мечта. А им, конечно, нужно было с поличным, потому что, чтобы человека засадить, недостаточно знать, что он что-то сделал, а нужно ещё это до-казать.

Ну они и старались, из кожи вон лезли, а толку всё не было. Всегда я из рук у них уходила… Иной раз лейтенантик какой-нибудь сопливый уже и за наручниками готов полезть, а я только взгляну на него, он и застынет, как вкопанный, и пока так стоит, я от него даже на костылях двадцать раз могу уйти.
Такие случаи для меня смешней всего были. Ну, а для них, конечно, всего досаднее.

В общем, сцапать меня было для нашей милиции самой заветной мечтой, но если бы не тот случай, никогда бы она не исполнилась. Какой случай? Да вот же я тебе это всё и рассказываю о нём.

Однажды особенно нам повезло. Узнал мой парень (нечаянно совсем), что из одного места в другое повезут ценный груз. А места эти он хорошо знал – родился там. Знал и то, где обычно закусить останавливаются, знал и то, где, в случае чего, затаиться можно.
В общем до того ловко мы этот груз из-под самого носа у них увели, что до сих пор вспоминать мне об этом приятно…

Только ты смотри – не болтай об этом. Я тебе по-человечески рассказываю, и ты человеком будь. А кроме этого и то поимей в виду, что я тебе, в общем-то и не сказала ничего, и я от своих слов всегда отопрусь, а кем ты после этого окажешься – сама понимаешь. Ну, ладно, ладно, не обижайся, это я так…

Ну вот. Иду я наследующий день по нашему базару - по тому самому, где парня своего встретила, - и до того у меня настроение хорошее, ну как будто праздник какой.
Иду мимо лотков всяких, мимо баб этих, мужиков, и тут захотелось мне, как бы это тебе сказать, пошутить, что ли. Знаешь, кураж такой напал. Смотрю, около одного лотка мужик, продавец, что-то тётке впаривает, я тихонько по-дошла и раз - у него со стола его с этого, с витрины, бульонный кубик и стяну-ла.
Конечно, без всякой подготовки и разных там особенных взглядов. Так, из озорства. Сама понимаешь - нужен он мне был, как собаке пятая нога, да ещё после такого дела.
Но уж видно, кому что написано, того не избежать. Кинула кубик в пакет, ну, думаю, ты, ворона, - будешь знать, как зевать. И пошла. И тут вдруг мужик этот: «Девушка! Девушка! Вы это зачем курочку… отдайте!»…

Наверное, если бы я не обернулась тогда, а шла бы, как шла, ничего бы и не произошло. Наверное, не нужно было мне оборачиваться. Но я обернулась… Обернулась и посмотрела на него. Не так посмотрела, как на мента, например, или на «клиента», а просто посмотрела…

Не знаю, что тогда со мной произошло… Глаза у него были… знаешь, вот как у дворовых собак бывают… Не у тех, которые сильные, а у таких, помельче. Бегают они целый день, гоношатся… боятся всех… а найдут кость, - так и ту у них кто посильнее отнимет.
Не смелые были у него глаза, забитые, что и говорить. Кричит он мне, а как будто и сам сомневается, кто тут прав, я или он.

Раньше я таких и не замечала даже, не видела в упор. Как грязь под ногами. Да и с чего было мне замечать? Кто он такой, - бульонными кубиками на база-ре торгует. Плюнула бы на него, да и дальше пошла. И ничего бы мне не было. Он бы первый шум поднимать не стал…

Не знаю, что со мной произошло, совсем я не такая была. Резкая была, гордая, своевольная, а тут вдруг… Понимаешь, что-то я вдруг увидела в них, в этих глазах.

Вот, представь, живёт человек… Недолго живёт, согласись. Ну что там 50 – 60 лет? Миг. Но даже в этот миг нет у него… ну, как это сказать… радости нет, довольства. Простого покоя нет.

Вот этот мужик, - что у него за жизнь? С самого с ранья, не успев глаза про-драть, едет куда-нибудь за этими своими кубиками, да за прочим барахлом, на которое уже и сам без тошноты смотреть не может. Оттуда на базар. Там всё это разложи, за место заплати, да хмырям разным ещё по карманам рассуй, чтоб не трогали.

А эта торговля? Да я бы, наверное, на другой же день повесилась, если бы мне пришлось где-нибудь вот так вот за лотком стоять. Одних дурацких вопросов за день столько наслушаешься, что на всю оставшуюся жизнь хватит.
А он стоит. Стоит, потому что ему деваться некуда. У него дома трое ртов голодных и в каждый что-то положить надо.
Перекусит всухомятку, чем Бог послал, и стоит, пока базар не кончится, а потом дома, выручку сводит. И что это за выручка, знала бы ты! Мы за самый мелкий брюлик раз в двадцать больше имели. А он целый день из-за неё парит-ся, света белого не видючи, да потом ещё считает, сколько из этой выручки можно потратить, а сколько надо снова в оборот пустить, потому что, если то-вар не закупать, то и продавать нечего будет, а так и с голоду помереть недолго. И это - жизнь? Вот скажи мне ты – умная, это жизнь?..

Хотя, впрочем, новости в этом для меня не было, и раньше я всё это пре-красно знала, вон, мать всегда перед глазами - живой пример. Всю жизнь с утра до ночи вкалывала, по уши в дерьме, а только и хватало, чтобы с хлеба на квас перебиваться.
Да только, видишь, как - оказалось, что знать и понимать – не одно и тоже.

Раньше, когда я это просто знала, не понимая, я всеми силами старалась от такой жизни уйти. И ушла. Уж, как смогла, но ушла.
И гордилась собой, и презирала всех их, этих, которые там целыми днями в навозе копаются.

А тогда, на базаре, я вдруг что-то поняла… не знаю… Что не виноваты они, что не только за себя они отрабатывают, но и за меня, гордую… Ну, в общем, не знаю, как сказать, но до того мне стало его тогда жалко, до того горько и за него, и за всех за нас, дураков, что, веришь ли - чуть было я тогда перед ним не разревелась. Это – я! Я и слова-то такого не знаю – плакать.

Короче, вынула я из пакета этот кубик, отдала ему, а тут и бабы эти хай подняли. Пришла милиция, ну и повязали меня.

Вот кто-то в отчёт себе записал! Чай, премию дали! Ещё бы, - такую рыбу поймать.

Силой своей, сама понимаешь, воспользоваться я тогда не могла, потому, что для этого нужно спокойное состояние. Но, честно тебе скажу, я и не хотела.
Стало мне как-то всё равно - тюрьма, не тюрьма. Как-то я тогда сразу много всего поняла, и то поняла, что заниматься тем, чем занималась уже не смогу. Что-то во мне переломилось, чего обратно уже не склеишь.

А тюрьма… Знаешь – везде люди.

Может быть, мне здесь даже лучше. Есть время, можно подумать.
Я здесь передумала о многом. Раньше вообще не думала ни о чём – так как-то шла жизнь сама собой, а сейчас только и делаю, что думаю.

Вот ты мне скажи - ну, хорошо, поняла я, что нельзя людей презирать, что жалеть их надо, поняла, что никому и ничего не даётся легко и что всё имеет цену - прекрасно! Но что мне делать с этим пониманием? Так, как раньше, жить я уже не смогу, а как жить по-новому – не знаю.

Смотрела я тут фильм… Так, сам по себе дурацкий - американский какой-то - но там была одна такая картинка, она и сейчас у меня перед глазами как наяву стоит.

Вот представь: длинная-длинная дорога, асфальт, и посередине белая полоса. А по бокам в обе стороны бескрайние поля. И нигде не души.
Небо пасмурное, дорога уходит в самый горизонт, а поля припорошены снегом. Понимаешь - не засыпаны, как будто накрыты, а только припорошены. Травка там, кое какая, виднеется… А дорога чистая, без снега, и совсем пустая.
Не знаю, я наверное не смогу тебе передать, что я почувствовала, когда смотрела на эту бесконечную дорогу, но думаю, что если и есть где-нибудь ад, он должен выглядеть приблизительно так.

Ничего нет. Понимаешь? Ничего! Не только никого, но даже ничего. Совсем пусто. Только дорога, которая ведёт в никуда.
И жизни нет, и смерти нет… И смысла нет.

Вот и я вдруг поняла, что в моей жизни нет смысла. Как будто я иду по этой дороге. По пустой дороге…

Я не хочу идти по этой дороге. Поэтому я остановилась. Я хочу найти другую дорогу, но как это сделать, пока не знаю. Сижу здесь и думаю… Что произошло? Почему это произошло? Как мне жить дальше? И где она – моя дорога?