Несостоявшийся дебют. Глава 5

Глава  5.

                Дрожа взбешённой улыбкой, порозовевшая от возмущения и стыда, Нина выскочила из подъезда негостеприимного дома. Какого-либо определённого ощущения в эти мгновения не было. Сознание погрузилось в огненный хаос. Кругом шла голова. В ней клубился кипящий ком мыслей, и все они цеплялись друг за друга: несвязные, абсурдные, тревожные.
Быстрым шагом миновала запущенный двор и направилась в сторону парка, за которым находилась автобусная остановка. Наконец зимний воздух остудил её злость, появилась способность спокойно мыслить…
                В конце концов, то что в треклятом доме случилось – не самый плохой для неё вариант, могло бы закончится хуже. Главное, чтобы Ветошкин не околел, а не то ей не миновать допросов у следователя. Да уж, проблем в этой жизни хватает. Хватает!..
                Воздух был студёный и посёлок будто вымер – на улице ни одной живой души. На открытых местах сквозило и сухой зимний ветер, вихря снежную пыль, наждачно царапал лицо. Но тепло одетая Пашаева  не чувствовала холода; напротив, после шумного и смрадного дорохинского обиталища, где ей пришлось пережить много неприятных минут, она теперь испытывала удовольствие от бодрящей декабрьской стужи.
                Девушка прибавила шаг. Зрительная память её не подвела и она обрадовалась, когда чуть в стороне из темноты вырос знакомый производственный корпус. Свернув с обледеневшей дороги, Нина прошла вдоль забора, чем-то напоминавшим монастырскую стену. Здесь в неглубоком снегу была протоптана узенькая дорожка.
                Она продолжала шагать вдоль забора, вновь и вновь прокручивая в голове события уходящего вечера. Мысли  всё время вертелись около этого   д у р а ц к о г о   визита к Дорохину, её поступка, в котором так отвратно переплелись скверный водевиль с глубокой драмой…
                «Чёрт побрал бы, весь  этот идиотский сегодняшний день, - обходя неглубокую ямку, мысленно ругалась Пашаева, - а вместе с ним и говорливого, самовлюблённого Кобышева, и смазливую пустышку Гускину, и замшелого ловеласа с четырёхлетним инсультом!.. Вот уж, действительно, если Бог хочет человека наказать, то лишает его рассудка. Так и со мною сегодня случилось… Будто затмение какое-то нашло, будто лишилась способности здраво мыслить… Не-ет, с влюблённостями нужно кончать, ко-ончать!.. Отныне мой жизненный путь пойдёт по спирали вверх; с каждым её витком я буду видеть дальше и шире, становиться опытнее и мудрее. А влюблённости… что ж, я их просто проскачу на своём крестном пути. Можно прожить и без этих … обременительных увлечений!..»
                Незаметно для себя, Нина наконец-то добралась до парка и пошла по слабоосвещённой аллее, узкой и прямой как стрела, обсаженной с обеих сторон высокими тополями. Ветер раскачивал стволы тридцатиметровых деревьев, и было слышно, как где-то вверху монотонно скрипела сухая древесина.  И этот ревматический скрип тополей, и валкое мотание их верхушек под декабрьским звёздным небом, и сухой хруст тонких льдинок под сапогами, вызвали у неё удручающее тоскливое чувство. Вновь и вновь на неё накатывала непрязнь к своему незадачливому ухажёру.   Ей припомнилось рыхлое, немолодое тело Дорохина, прижимавшееся  к ней в несвежей постели, его неприятная нагота, отвратительный запашок изо рта и проворные, бесстыжие пальцы, касавшиеся интимных частей её тела… Брр!.. Брр-ррр!..
                «Дура, дура!!.. Ну и отомстила – простота лучиновская!.. И зачем я к нему вообще пошла? Ведь это позор,  такой позор!..» - жгла её огнём одна и та же мысль. И в то же время, из глубин подсознания, робко возникал тревожный вопрос: а правильно ли она поступила, оставив Дорохина одного в компании одуревших людей и в, явно,  непростой для него ситуации? Легко ли он её «разрулит» или возможно возникнут проблемы?.. Но тут же, с досадливой мстительностью подумала, - да пусть их всех там, – в этой обезьяньей клетке – хоть удар хватит! Она не обязана быть к этим людям лояльна, после того, что они  в этот вечер ей устроили … Но почему-то самой себе Пашаева казалась трусливой предательницей.
                Девушка быстро продолжала шагать по дороге, и дыхание белой струйкой вырывалось у неё изо рта. Затемнённый парк был неприветлив,  хотелось быстрее добраться до дома.  Теперь укрытая сумраком и стужей дорога, казалась ей намного длиннее, чем два часа назад, когда они с Дорохиным добирались до его жилища. Пашаева потеряла счёт времени, но ей казалось, что уже многие часы она марширует по слабоосвещённой аллее. Но если здраво рассудить, она и впрямь прошла уже не менее полукилометра. Никогда не подумала бы, что обыкновенный парк может быть так велик, так слишком велик для отдалённого городского района.
                Вдруг девушка невольно замедлила шаг, услышав в стороне какой-то звук. Это не было лаем собаки или хрустом сломанной ветки, нет; это был другой звук, который она не могла сразу определить, но который задел в ней тревожные струны и обеспокоил.
                Звук повторился и теперь напоминал приглушённый кашель. Он донёсся откуда-то справа и позади девушки. Нина инстинктивно застыла на полушаге. До сих пор она избегала оглядываться назад, чтобы не тревожиться понапрасну и не увидеть то, что не хотела увидеть. Но больше, затягивать было нельзя, и Пашаева оглянулась.
                Со всем вниманием, на которое только была способна, Нина вглядывалась в заснеженный полумрак …
                Шагах в пятидесяти от неё, там, где с аллеей соединялась дорожка, из-за тёмных кустов показался кто-то. Света паркового фонаря хватало ровно настолько, чтобы очертить деформированные контуры мужской фигуры; но то, что не видели глаза Пашаевой, успешно дорисовывало её богатое воображение. Внешность мужчины Нине показалась отталкивающей: высокого роста, с тёмным небритым лицом, скрадывающим годы, гулко кашляющий и звучно сморкающийся. Мужчина спешно двигался в её направлении. Пашаева с тревогой всматривалась в незнакомца.
                «Что это я?..- упрекнула она себя. – Что же, в самом деле, я так испугалась? Разве со мной может что-нибудь плохое случиться? Глупость  какая-то! Чепуха!.. Ведь это просто случайный прохожий, идущий куда-то по своим делам. А я поддалась нелепым страхам…  Это всё нервы, нервы, - нужно начать  обливаться холодной водой. Вот сейчас дойду до остановочки, сяду на автобус и поеду к маме. А незнакомец пойдёт своей дорожкой, потому что тоже спешит домой. Вот так-то, глупая!..»
                Но тут в её голове мелькнули слова Дорохина про женщину в этом парке от грабителей пострадавшую,  припомнились  криминальные газетные  сообщения, и Пашаева почувствовала, как у неё по спине побежали мурашки.
                «Возможно, это второй, не пойманный милицией грабитель?!..» - подумала девушка,  стараясь отделаться от тревожной мысли. Однако её разыгравшаяся фантазия набрала обороты  и подкинула другой, еще более жуткий вариант её ночного, легкомысленного возвращения домой.
                И внезапно Нина увидела, как бы со стороны, подробности этого зловещего варианта: своё молодое, бездыханное тело, лежавшее в парке под одним из кустов, обнюхивавших её бродячих собак и стаю ворон, кружившихся  в небе…
                И представившаяся картина её потрясла, а ужас от такого просмотра стал перерастать в боль физическую. В голове не осталось места ни сомнениям, ни каким – либо «если». Да,  «на хвосте» висит,  явно, грабитель, и торопится он по её душу… До сих пор девушка даже не думала, что станет делать, если и впрямь придётся столкнуться с преступником. Ведь у неё с собой  не было ничего, что можно было бы использовать в качестве средства самозащиты.
                И тут, словно бы насмехаясь, ветер переменился и донёс до неё раздражённый голос мужчины: «Э-эй,  постой-ка, посто-ой!..»
                Нина укрепилась в своей догадке, ей померещилась опасность, кроющаяся в крике.
               «Чч-чёрт побрал бы, весь этот отвратительный нескончаемый день!..» - впадая в панику, подумала девушка и, приподняв над головой шапку, опустила на подбородок резинку. Ну, ту самую, что ей к подкладке мама пришила. Потом, она сделала единственное, что показалось в этой ситуации разумным – резко развернулась и стремглав побежала вперёд; побежала так быстро, насколько хватало сил, благо, метрах в трёхстах от неё уже просматривалась полоска шоссе.
                Пашаева не любила в детстве играть в баскетбол, не делала забегов и на школьных спартакиадах, но  теперь понеслась по зимнему парку подобно ветру. Она бежала и слышала, как у неё за спиной размашисто и грузно крошил каблуками снег незнакомец.
                А по аллее метались причудливые тени деревьев. Казалось, что стая высоких и расплывчатых призраков неслась рядом с Пашаевой в какой-то нелепой пляске. Эти призраки то перегоняли её, вырастая до исполинских размеров, то вдруг падали в снег и, уменьшаясь, исчезали за спиной бегуньи, а то сдвигались тесными рядами и покачивались, точно перешёптывались о чём-то.  А один раз голые ветки кустарника, окаймлявшего аллею, больно хлестнули девушку по лицу, будто чьи-то холодные, недружелюбные руки.
                Лёгкий недавний хмель совсем выветрился из её головы, но его остаточное действие выразилось в необычном подъёме энергии, выплеснувшейся в стремительном беге. Мозг девушки теперь работал быстро, ярко, но беспорядочно, как в горячке. В нём проносились быстротечные мысли: да, она совершила ошибку, совершила  глупую, непростительную ошибку, согласившись поехать с Дорохиным, но было бы просто несправедливо заставлять её за это так жестоко расплачиваться!.. За что ей наказание такое? Неужто мало натерпелась она за этот нескончаемо долгий день?!..  «Господи, не оставь! Господи, пожалей!..»- безгласно взывала Пашаева, обращаясь с мольбой к Всевышнему, от которого теперь, как она понимала, всецело зависела её жизнь, её судьба.
               Длинный парк наконец-то закончился. Пятьдесят метров узкого обледеневшего пространства, остававшегося до шоссе, девушка преодолевала короткими перебежками, порой балансируя широко раскинутыми в стороны руками. Ветер  здесь дул встречным валом и трепал полы её мутоновой шубки. Сухая крупа летела белой шрапнелью и жестко секла по лицу.
Прядки волос, выбившиеся из-под шапки, поседели от этой крупы, густой иней налипал на ноздрях, схватывал ледком ресницы и вместе с клубами пара, выдавливал из её рта шёпот: «О-ой, мамочка!.. Ещё чуточку!.. Ещё!.. О-ой!..»
             А человек, сзади бежавший, был теперь уже совсем близко – Пашаева слышала за своей спиной его шумное, всхрапистое дыхание, и как под ногами преследователя свирепо скрипел снег. Сама же Нина находилась на грани физического и эмоционального срыва: вконец одеревенело исхлёстанное позёмкой лицо, в правом боку кололо и сдвоенными ударами, захлёбываясь, билось сердце. Девушку от истерики удерживало только одно: преследователь был в нескольких шагах от неё, и в эти решающие для жизни мгновения она не могла позволить себе подобной слабости.
             И вот когда до шоссе оставалось не больше двух десятков шагов, случилось то, чего она больше всего опасалась…
             Оглохнув от молотообразных ударов крови в ушах, ослеплённая ветром, Нина споткнулась об обломок примёрзшего льда и, не сумев сохранить равновесие, упала. Тут же в лицо брызнуло снежной пылью, куда-то с головы запропастилась шапка, а в душу мощным потоком хлынуло, парализующее волю, отчаяние. Это было опустошающее отчаяние перед тем, чего  уже не принимало сознание: нужно подняться и ещё куда-то бежать… Куда?.. Зачем?.. Она же так сильно устала!..             У с т а л а!!..
             С животным, задыхающимся мычанием, преследователь сбавил ход и, пролетев по инерции ещё метра три, споткнувшись о Нинины ноги, упал тут же рядом.
             На миг Пашаева увидела: мужскую голову (и тоже без шапки!), усеянные жнивьём рыжей щетины щеки, нос вислый, вскинутые удивлённо брови и блеснувшие, как осколки антрацита глаза.  Возбуждённое мужское сопение с силой ударило по мочкам ушей твёрдым и пугающим «…ы-ых!..ы-ых!..» - такое в нём слышалось недружелюбие и агрессивность.
             И это сопение словно пробудило Нину. Сработал инстинкт самосохранения. Внезапно она осознала, что если расслабится теперь, то значит потеряет надежду на жизнь… Ощутив в себе силу, которую Всевышний даёт человеку в его роковые минуты, громко вскрикнув, подобрав с земли шапку с сумочкой, девушка в один прыжок вскочила на ноги. И вновь устремилась к спасительному шоссе, по которому с глухим рёвом пронёсся «КАМАЗ».
              В спину ей ударил злой,  надсаженный крик. Пытавшийся встать с земли незнакомец осыпал её отборной руганью, прозвучавшей намного циничнее и изощрённее грубой и неблагозвучной брани Ветошкина. Потом, последовал уже знакомый кашель – мерзостный, клокочущий звук, который, подстегнув Пашаеву, буквально вынес её на дорогу.
              Поперёк шоссе, пустынно убегавшему в зимние сумерки, текучими белыми ручейками струились позёмки. Нина припустилась бежать вдоль дороги. Вдруг внезапно она осознала, что перемещается по странно блескучей кутерьме  снега, в озарении зыбкого блуждающего света. Она обернулась и увидела дымящиеся в морозном тумане лучи автомобильных фар. По шоссе, нагоняя её, ехал автобус.
             Нина остановилась и, не сходя с дороги, задышливо хватая ртом воздух, закричала. Она вложила в свой голос столько сил и отчаяния, сколько могла, к своему удивлению отмечая, что крик ей помогал избавиться от леденящего страха. Кричала до тех пор, пока не запершило в горле. Потом отчаянно над головой замахала руками, будто только что потерпела аварию страшную.
Ей пришлось отскочить в сторону, так как автобус, ослепив глаза светом, проехал мимо и, скрежетнув тормозами, остановился  метрах в десяти от неё. Лязгнув, открылись задние двери. Девушка подбежала к спасительному транспорту. Тяжело дыша, с дрожащими коленями, она протиснулась в слабоосвещённый  салон автобуса. И тут же, с гримасой нетерпения, умоляюще закричала: «Скорее! Скорее закройте двери! П-прошу, вас, закройте!!..» Немногие пассажиры, сидевшие в салоне, зашевелились и стали оглядываться. Водитель, словно бы почувствовав что-то неладное, послушался девушку. Двери с лязгом  захлопнулись,  и автобус тронулся.
             Остановившись на задней площадке салона, Пашаева в проталину оконную видела, как грабитель, выскочив из темноты, стал преследовать поехавший автобус. Он бежал по дороге, поскальзывался, вскакивал и снова бежал, истошно крича. «Стой! Куда-а, сво-о-лочь?!..Сто-ой!! Куда-а?!..» - сквозь урчание двигателя доносилось до девушки. Нина попыталась разглядеть незнакомца.  Какой-то весь мятый, потрёпанный мужичонка, с пучком редких волос на лысеющей голове (но почему шапку-то не одел, злыдень?.. потерял?..) Теперь он ей, вовсе, не казался огромным. Вот уж, действительно, у страха глаза велики!.. Тут порыв ветра залетел преследователю глубоко в глотку.  Со злобной гримасой, согнувшись, мужчина снова закашлял, и уже не мог остановиться, словно ему изнутри разрывало лёгкие.
Да-а!.. Вид оставшегося в дураках преследователя, который мог бы тебя ограбить или учинить другое над тобой насилие – зрелище не каждодневное!..
             И победа хмелем ударила Пашаевой в голову. Не удержавшись, она издала примитивный вопль триумфатора: «Йй-ессс!!», и погрозила в окошко кулаком руки, согнутой в локотке.
Когда она плюхнулась на сиденье, пальцы рук и колени дрожали. Дышала так тяжело, будто пробежала самую длинную в своей жизни дистанцию. Какое-то время сидела с глазами закрытыми, ждала когда успокоится бешенное сердцебиение. Открыла их только на слова кондукторши: «Проезд оплатите».
Перчатку сняв, Нина из сумочки достала купюру денежную и кондукторше отдала.
Обилетив возбуждённую пассажирку, пожилая женщина сделала выжидательную паузу, видимо, надеясь получить объяснение необычному поведению девушки в автобусе. Ничего не дождавшись, проворчала что-то и вернулась на своё место.
                Остаток времени, которое девушка провела в дороге возвращаясь домой, прошёл без каких-либо происшествий. Полчаса езды в автобусе  пролетели, как одна минута. От пережитого напряжения Пашаева совсем утратила чувство времени и пространства, и едва не проехала нужную ей остановку. Когда же с транспорта сошла, то быстрым шагом направилась к знакомому дому.
                Хорошо было идти по освещённой, безлюдной, выстуженной морозом улице; идти без мыслей, с одним только ощущением счастливого конца, который точно невесомою дымкой вокруг всё обволакивал. Пашаева ощущала такую неправдоподобную лёгкость в теле, с которой паришь по воздуху только во сне, и, чтобы увериться, что это ощущение явь, а не сон, она остановилась и потёрла щёку перчаткой.
                Войдя в подъезд, вновь на мгновенье замешкалась, закрыв глаза и вдыхая знакомые запахи. Ну, вот и дома наконец-то!..  Где-то на верхних этажах мяукнула кошка. Нина встрепенулась и с лихорадочной поспешностью устремилась по лестнице вверх.
                Стремительно взбежала до площадки четвёртого этажа и в знакомую дверь позвонила. Однако ей открывать никто не спешил. Нина прислушалась: за дверью послышались осторожные шаги, и она позвонила ещё раз. Снова какой-то шорох за дверью. Тогда, потеряв терпение, девушка подала голос: «Мамуль, открывай! Это я. Досрочно приехала».
                Наконец, внутри кто-то закопошился, щёлкнул замок, и узкая полоска света из полуоткрытой двери разрезала полумрак лестничной площадки.
                -Нинусь, ты что ли?
                -Я, мамуль, я, - торопливо шепнула девушка и, войдя в прихожую, чмокнула родительницу в щёку.
                -А что же подружка? Хотела же у неё заночевать?
                -Да ну их, подружек этих… Домой вот приехала, - сбросив сапоги в прихожей, отвечала Пашаева и, не снимая шубы, прошла в ближнюю комнату.
                -Э-эх, мамуль, если бы ты знала, что сегодня  со мною случилось, если бы ты только знала!.. Но не буду тебя на ночь расстраивать. Потом расскажу. Может быть завтра…
Миловидная женщина сорока шести лет в белом, тёплом, атласном халате, пристально вглядывалась в свою дочь. В раздумье, она смотрела чуть выше её лица, потом озадаченно и негромко спросила:
                -Нинусь, а что за шапка на голове у тебя? Где ты её достала?
                -Мамуль, ты о чём?
                На миг зависла короткая пауза. Затем Пашаева привычным жестом сняла головной убор… Кофейного цвета норковая ушанка, намного темнее, чем её обманка, и более ношенная – сразу же видно: подкладка лоснится и к тому же потёртая…
                Торжество победительницы, выплёскивавшееся из глаз Пашаевой, медленно угасало, уступая место откровенному потрясению. С испугом мистическим и недоверием она вертела чужую шапку в руках.
                -А ну-ка, повернись, голубушка, повернись, - низким грудным голосом вдруг попросила мама.
                Нина послушалась, но с явным колебанием. По ней было видно, как ей не по себе. Медленно она повернулась спиною к родительнице.
                -Так и есть!.. Сама-то хоть знаешь, что у тебя сзади находится?
                Заведя руку за спину, и пошарив ею, Нина почувствовала, как у неё  перехватило дыхание. Там, поверх шубы, на пресловутой резинке, висела ещё одна меховая шапка.
                -Я… я ничего не понимаю, - пролепетала девушка. – Это…это просто…- Она беспомощно водила головой из стороны в сторону, кося глаза и пытаясь узреть висевшую сзади находку. Потом с заметной брезгливостью бросила чужую шапку на пол и, проделав несложные манипуляции руками, извлекла из-за спины, ту, другую.
                Это на самом деле была  О Н А!.. Хоть это было совершенно немыслимо,  абсолютно невозможно и до жути смешно, - но это была её собственная норковая обманка, с пришитой к подкладке бельевой резинкой!..
                Пашаева ошарашено смотрела на мать. А потом, прижимая шапку к груди, зашлась странным смехом, чистым, тонким и сначала тихим. Она смеялась так, будто во внешности её родительницы было что-то смешное, о чём последняя не догадывалась. Мать машинально провела рукой по волосам и оглядела полы своего халата.
                -Да почему ты смеёшься? – спросила она. – И вообще, что с тобой происходит сегодня?
                А Нина, шубу расстегнув, присела на подлокотник кресла; бессильно опустила на колени руки и продолжала смеяться, не в силах совладать с собой.
                -Всё, мамуль! Всё!.. Финиш! Капут!.. ха-ха!..- слышались её отрывистые восклицания. – Твоя дочка пре…преступница…ха-ха-ха!.. Чужую шапку у прохожего отняла… А он, бедняга, видно, на авто…на автобус спешил… ха-ха-ха-ха!..
                Смех девушки становился всё громче и громче. В нём смешались и хохот, и рыдания, и стоны, и прерывистые вздохи, от которых её стройное тело под шубой, тряслось и пошатывалось из стороны в сторону. Она словно не помнила себя в этот миг, словно была поражена душевной болезнью, и её чувства, привыкшие к жизни простой и понятной, но задёрганные лихорадочной пляской минувшего дня,  заставлявшей её то смеяться, то плакать, а то обмирать от леденящей жути – эти чувства, ей теперь отказали, и она безудержно хохотала…
                Глаза Пашаевой-старшей заметно расширились, лицо слегка побледнело. Она сходила на кухню и принесла в стакане воды.
                -На-ка, вот, выпей и успокойся.
                Но Нина, отрицательно покачав головой, рукою отстранила предложенный стакан. Однако мало-помалу её припадок стал ослабевать, смех, почти,  прекратился, и теперь только слышались затяжные, судорожные вздохи.
Стакан с водою поставив на стол, мать обняла свою дочь за плечи и щекою приникла к её голове. Обе затихли, прижавшись, друг к другу, слившись в один светло-коричневый силуэт. Потом, Пашаева - старшая зашептала слова утешительные. Голос её звучал совсем близко, но слова долетали до Нины откуда-то издалека, и она  плохо их понимала. Всё заглушал шум тёплых волн, набегавших откуда-то изнутри.
                Нина сидела, не шевелясь, словно загипнотизированная голосом матери. «Как бы всё сразу могло стать хорошо, - думалось девушке, - если бы можно было ей всё рассказать…»
                Но так много всего свалилось на Пашаеву в этот день, такой клубок неясного, нерешённого и запутанного громоздился перед нею, что подступаться к нему, откуда ни возьмись – не хотелось.
                -Ты вся горишь, - тихим, грудным голосом, наконец, сказала ей мама. – Об тебя можно огни бенгальские зажигать. А руки – словно ледышки. Ступай, раздевайся и марш быстро в ванную. А я над чаем пока поколдую.
                Нина попробовала улыбнуться, но улыбка получилась слабой. Её лицо, опалённое декабрьской стужей, в тепле разогрелось и теперь пылало малиновой краснотой. Мучительное ощущение беспомощности и расслабленности овладело девушкой. После быстрой ходьбы и изнуряющего бега по парку, зудяще ныли мускулы плеч и ног, ломило шею, с ознобным покалыванием по телу пробегали мурашки, и не хотелось ни капельки двигаться. И та пружина, что держала её эти сутки в неестественном напряжении и заставляла делать то, что  невозможно было делать, вдруг разжалась. Хотелось только тишины и покоя… Нужна была передышка, чтобы залечить душевные раны… И будет лучше, если она, действительно, теперь напьётся чаю, согреется изнутри и хорошенько выспится. Все навалившиеся на неё проблемы она порешает  позже.
                «Как там, у Маргарет Митчелл, в финальной части романа, - мелькнуло у девушки в голове. - …Я подумаю обо всём завтра… Тогда я смогу… Ведь завтра уже будет другой день».

                Февраль 2008г. – декабрь 2009г.