Из Северного Плутарха. Р-Р

Размыслов Алексей Алексеевич, Лёк-Лёк (1911 — 1941) — ныряльщик, сирота-бандит, воспитанник Советской власти в детской коммуне на базе Кылтовского Крестовоздвиженского монастыря в 1924-1930 гг. Родился в одной из деревушек на Коквицкой горе, но доподлинно не известно в какой. Родители нанялись на лесозаготовки для Сереговского завода, а маленький Лешка остался с теткой, было ему меньше двух лет. Во время сплава утонули шесть человек и оба родителя Лешки. С теткой он жил до 1920 года, пока она не вышла замуж, и муж этот самый не стал гонять по пьянке и тетку, и Лешку. Однажды Лешка ушел навсегда. Мыкался по вымским деревням, грелся у топок-варниц Сереговского сользавода и там же работал бесплатно или за еду, которую подбрасывали зимогоры. Большевик  из Айкино хотел его справить в какую-то богадельню в Тотьме, но Лешка сбежал в ту богадельню, которую знал с детства — в Кылтовский женский монастырь. В 1920 году там монастыря уже не было, но монашки почти все были ещё на месте, работали, как кооператив или как коммуна. Пастушок им был нужен.

Лёк-Лёк (лёк по-коми «худой», но смысл может быть и «худой в теле», и «плохой человек») получил свою кличку по частям. Когда он, худенький и синий от недоедания, появился ещё на сереговских солеварнях, тогда Лёком его обозвали женщины с варниц, а имя перекочевало и в Кылтовский монастырь, потому что монашки приезжали в Серегово за 16 верст, и Лёк был им знаком — он помогал донести вещи до лодки на берегу, спрашивал свою землячку монашку Иустинию про своих родителей (каждый раз одно и то же, и каждый раз монашка рассказывала всё, что помнила о родителях Лешки).
А вот второе Лёк прилипло уже к первому Лёку тогда, когда Алексей, великовозрастный дылда, стал грабить и обижать других детей Кылтовской детской коммуны. Он был жесток и ненасытен. Даже слово «жесток» не совсем  подходит к характеристике Лёк-Лёка. Он просто не понимал чувств — ни слез, ни смеха, ни слов «подожди» или «потерпи». Сам был выносливым, как животное, и потому, видимо, полагал, что остальные должны быть такими же.

Его особенностью обнаружилось умение нырять и быть под водою долго. Но ещё более важной особенностью была способность сохранять подвижность и силу в холодной воде. Иногда — чрезвычайно холодной. Именно Лёк-Лёк помогал пьяным солдатам обыскивать дно речушки у монастыря, они полагали, что сокровища — золото, серебро, камушки драгоценные — монахини попрятали на дне реки. Лёк-Лёк вытащил со дня речушки несколько котелков, два колеса от телеги и три скелета — коровий, собачий и человеческий. Скелеты, похоже, были столь давние, что в Кылтово и вспомнить не могли — «когда это тонула какая-нибудь корова? Когда это кто-то из человеков пропадал?». Но сокровищ не было.... Тогда и монашки и солдаты заметили, что в воде-то пора бы уж окоченеть нормальному человеку. Но Лешка не коченел. Даже губы не синели. «Одержимый бесом!» - поставили вердикт монашки. «Талант!» - похлопал его по плечу пьяный пулеметчик, который радостно потом строчил с пулемета с колокольни храма Зосимы и Савватия.
В начале октября 1927 у причала в Серегово стояли две большие лодки и маленький пароходик «Надежда», отнятый советской властью у вымского купца Микит Паша Козлова. Это нэпманы привезли на сереговскую Покровскую ярмарку товар, при этом не забыв, конечно, что через месяц Советская власть будет праздновать свой первый юбилей — 10 лет, т. е. привезли к празднику красной материи, дополнительно сладостей, спиртного и тушёнки.  Охрана была обычная — бакенщик-перевозчик, два полупьяных мужика на пароходике да один в сторожке на берегу.
Лёк-Лёк с дружком доплыл до пароходика легко. Нелегко было подтягивать окоченевшего товарища по якорной цепи, но они благополучно забрались-таки на пароход, завернулись в дерюгу, найденную в машинной кладовке, взломали трюм и прямо там уселись трапезничать тушёнкой с баранками. Один из пьяненьких сторожей пароходика сунулся проверить трюм, получил по голове топором пожарного назначения и помер у входа. Дружок Лёк-Лёка трясся от ужаса, а сам Алексей придумывал, как обставить дело убийства и при этом спереть ещё бы банок тушёнки с собой. Придумал. Напихали в карманы убитого тех банок, чтоб было, как грузило, и похоже на попытку самого сторожа стащить продукты, и выкинули тело за борт. Далее была идея привязать ящики к деревянному дощатому трапу, он в воде притопится, но не утонет. Зато можно было бы волоком его тащить даже далеко от берега. А если оторвется, то все равно легче поймать внизу по течению. И ведь успели сделать и первое, и второе...

Уже пошел ко дну труп, уже поплыл трап и держащийся за него дружок Лёка, а сам Алексей крепил к спине полупудовый куль с конфетами, но вдруг со сторожки и факельного светильника на берегу заорал сторож. Причем заорал тревожно и матерно. Вверху по палубе затопотал сторож самого парохода — тот, второй, товарища которого Лёк уже убил.
Не повезло дружку — сторож с береговой сторожки оказался не с ружьем, а с винтовкой, а ко всему прочему и сам он был опытный стрелок, на двух войнах воевавший. Даже в темноте и на расстоянии 60 саженей разнес он голову пацану со второго выстрела. Уплыла тушёнка без него. А Лёк лёк тихо сполз по якорной цепи и, нырнув, под колеса пароходика просидел в ледяной воде полтора часа. Когда центр внимания бегающих по палубе и уносящих потом труп сместился (а с ними сместился и свет керосиновых ламп и факелов), тогда Лёк-Лёк отплыл от пароходика и выплыл своим ходом» далеко за селом, у заросшего ивняком старого причала, с которого когда-то переправляли скот на пастбища в Ляли. Полязгал, конечно, зубами. Октябрь все-таки, и не Сочи совсем. Сожрал пригоршню конфет и... поплыл ещё раз. Теперь уже на Ляли. Чтоб ночевать в постройке для скота и греться вместе с коровами. Там ему и повышибали все зубы, поймавшие его по утру активисты Серегова.

Суд приговорил Лёка к 4,5 годам тюрьмы (он свою вину в убийстве не признавал и всё свалил на убитого дружка). Спасло и пролетарское сиротское положение. Поехал Лёк на Великий Устюг, откуда в 1931 году вернулся в Коми автономную область рубить просеки в родных местах уже явным авторитетом.
«Авторитет» за что-то опять оказался судим. Это «что-то» было разбоем. Только по слухам известно, что подломили они склады с продовольствием «СевИТлага», тяжело ранили двух охранников. За что и получили в 1931 году большие сроки.
Далее Лёк-Лёк засветился только в одном эпизоде — на строительстве моста через Печору. Там была известная экстремальная ситуация описанная даже бывшим премьер-министром Израиля Менахемом Бегином, сидевшим в лагпункте Кожвы (возможно, том самом, где был и Лёк-Лёк, и где «ура!» кричали лозунгам только уголовники).
В феврале 1941 года шла разгрузка с береговых складов и с вагонов на лед — выгружали цемент, шпалы, конструкции из сваренных швеллеров. В лед заранее были вморожены двух-трехслойные плоты. На одном из плотов, вмороженных в лет, случился дисбаланс нагрузки из-за того, что рухнул штабель шпал и потащил за собой складированные стопкой мешки цемента. Пламенную речь толкнул с берега какой-то командир охраны. «Уря» проорали уголовники. В полынью загнали 60 зэков-политических, чтоб поддержать плот, пока ставят нижние подкрепы. Минус 28 с ветром... По льду метет пурга прямо в головы зэка, стоящих по плечи в воде.... Через 15 минут стояло уже 22 человека, через пять минут  не стояло бы уже никого, но конвой погнал в воду и зэка-уголовников. Ещё 60-70 человек. Ещё двадцать минут и от них «ушли в вечный побег» 16-20 голов... Лёк-Лёк стоял в воде. Он не знал холода. Он нырял и крепил. Следующие 20 минут. То есть двадцать плюс двадцать.... На него с суеверным ужасом смотрели конвоиры и молитвенно с ним попрощался, булькнув на прощание, какой-то сероглазый сердобольный политический. Но потом в Лёк-Лёке что-то, будто в одно мгновение, оборвалось...Лицо его поскучнело. Он замер на секунду. Взглянул на уркогана-соседа, стынущего рядом. «****ец,» - сказал Лёк-Лёк. И ушел под воду в никуда — куда-то далеко-далеко. То ли к Ледовитому океану, то ли к тетке, которая пекла вкусные шанежки, но не успела поесть и накормить Лешку, потому что пришел пьяный отчим и стал бить их обоих. А может, как знать, сквозь пургу по льду Печоры шли к нему навстречу мама и папа.  Нам теперь уже никогда не узнать.