Блок. I. С. -Петербург. Весна 1901 года

 
  Блок. Из дневника 18-ого года:
     «В эту зиму (кажется, к весне 1900)… было, должно быть, последнее объяснение с К. М. С... [Ксения Садовская – первая женщина Блока, дама, много старшая его. Ей, к слову, посвящен цикл стихов «Через 12 лет».]  Мыслью я однако продолжал возвращаться к ней, но непрестанно тосковал о Л. Д. М.
     В начале 1900 я взял место на балконе Малого театра: старый Сальвини играл Лира. Мы оказались рядом с Любовь Дмитриевной и с ее матерью…»

     Его постоянно сталкивали с нею. Огромный город, многочисленные спектакли, но мало того, что  именно на этот – «мы оказались рядом»… А Любовь Дмитриевна уточняет: «причем его билет был даже рядом со мной, а не с мамой (мы уже сидели)».
      Впрочем... Если вспомнить, что матери Александра и Любови были подругами... Возникает вопрос: а кто билеты покупал? Не кто-то из них - сразу на всех?

     «...Начинается чтение книг; история философии. Мистика начинается. Средневековый город Дубровской березовой рощи».

     Как  мне, выкормышу советского  атеизма на старости лет посреди города явили средневековую чащобу, можете прочитать вот  здесь: http://samlib.ru/l/litwin_w_w/present.shtml . Как  на 20-летнего поэта должно было воздействовать явление в «Дубровской березовой роще» средневекового города – представьте сами.

     «…Начало богоборчества. Она продолжает медленно принимать неземные черты. На мое восприятие влияет и филология, и болезнь, и мимолетные страсти (стихотворение 22 октября) с покаяниями после них…»

     «Она» – Любовь Дмитриевна, конечно же.
     «Богоборчество»… Любая борьба возможна только, если ощущаешь себя хотя бы в чем-то равным  противнику. Блок и начал себя ощущать – равным.
     «стихотворение 22 октября» -

         Пора вернуться к прежней битве,
         Воскресни дух, а плоть усни!
         Сменим стояньем на молитве
         Все эти счастливые дни!

         Но сохраним в душе глубоко
         Все эти радостные дни:
         И ласки девы черноокой,
         И рампы светлые огни!
                22 октября 1900

     Судя по "рампе", приключение с актрисой какой-нибудь?

     «К концу 1900 года растет новое. Странное стихотворение 24 декабря («В полночь глухую…»), где признается, что Она победила морозом эллинское солнце во мне (которого не было)».

          В полночь глухую рожденная
          Спутником бледным земли,
          В ткани земли облеченная,
          Ты серебрилась вдали.

          Шел я на север безлиственный,
          Шел я в морозной пыли,
          Слышал твой голос таинственный,
          Ты серебрилась вдали.

          В полночь глухую рожденная,
          Ты серебрилась вдали.
          Стала душа угнетенная
          Тканью морозной земли.

          Эллины, боги бессонные,
          Встаньте в морозной пыли!
          Солнцем своим опьяненные,
          Солнце разлейте вдали!

          Эллины, эллины сонные,
          Солнце разлейте вдали!
          Стала душа пораженная
          Комом холодной земли!
        24 декабря 1900

     «Странное стихотворение»… Блок и спустя восемнадцать  лет, спустя целую жизнь свою удивляется: и это  написал я? Очевидно, совсем  как тогда – 24 декабря 900-ого года, поставив последний знак пунктуации, подписав дату, с изумлением посмотрел на ручку, всё это выписавшую, на свои руки… «И это я?! Но во мне-то нет никакого “эллинского солнца!”»

     «25 января — гулянье на Монетной к вечеру в совершенно особом  состоянии»…

      Постоянная черная  тоска по Л.Д.М., все больше приобретающей «внеземные черты», богоборчество, которое есть богоравенство, мистика, откуда-то извне «прямо продиктованные строчки», и в довершении ко всему:

     «В конце января и начале февраля (еще — синие снега около полковой церкви, — тоже к вечеру) явно является Она».

     «Синие снега»… Как же это бьет по сознанию, когда белый снег видишь ясно-синим… Мне повезло – я видел.(Нет, ко мне не Она явно являлась – я просто был влюблен.)
     А Блок…

     «Дерзкое и неопытное сердце шепчет: «Ты свободен в волшебных мирах»; а лезвие таинственного меча уже приставлено к груди; символист уже изначала – теург, то есть обладатель тайного знания, за которым стоит тайное действие; но на эту тайну, которая лишь впоследствии оказывается всемирной, он смотрит как на свою; он видит в ней клад, над которым расцветает цветок папоротника в июньскую полночь; и хочет сорвать в голубую полночь – «голубой цветок».
В лазури Чьего-то лучезарного взора пребывает теург; этот взор, как меч, пронзает все миры: «моря и реки, и дальний лес, и выси снежных гор», – и сквозь все миры доходит к нему вначале – лишь сиянием Чьей-то безмятежной улыбки».

     «…Живая …и Она уже в дне, то есть, за ночью, из которой я на нее гляжу… В таком состоянии я…»

     В таком состоянии, когда он –  среди синих ночных снегов, а Она – живая, явная, явленная в свете – завтрашнего? – дня…  И вот,  только что после этого, сразу после этого:

     «В таком состоянии я встретил Любовь Дмитриевну на Васильевском острове... Она вышла из саней на Андреевской площади и шла на курсы по 6-й линии, Среднему проспекту — до 10-й линии, я же, не замеченный Ею, следовал позади».