Кафедра

Невесёлые размышления Ивана Андреевича

На это заседание кафедры в пятницу Иван Андреевич шёл через силу. Настроение было хуже некуда. Его беспокоила жена, осунувшаяся и плохо выглядящая в последнее время, огорчал сын, в очередной раз ушедший с работы. Сын окончил тот же философский факультет МГУ, что и отец, но преподавать не захотел, и он прав. Нагрузка большая, а платят гроши. Зарплата преподавателя в его институте 20 тысяч, старшего преподавателя – 25 тысяч, доцента, кандидата наук – 30. Бывают, конечно, премии, да они непредсказуемы. Сын работал менеджером в различных иностранных компаниях и везде получал раз в пять-шесть больше, чем преподаватели его вуза, но всегда был чем-то недоволен. А Иван Андреевич всю жизнь преподаёт и наукой занимается, защитил кандидатскую, потом докторскую диссертацию. Десять лет назад Ивана Андреевича избрали заведующим кафедрой. Не по душе ему это заведование. Постоянно возникают проблемы, которые он не знает, как решить. Вот и сейчас пришла разнарядка – сократить две преподавательские ставки. Преподавателям надо повышать зарплату, а денег на образование у государства нет. Единственный выход – сокращение штатов, и Иван Андреевич ломает голову, как поступить.

По негласному правилу, в первую очередь надо сокращать пенсионеров или переводить их на неполную ставку. На кафедре шесть пенсионеров, не считая его.

Антонова Марина Сергеевна. Её сокращать никак нельзя, она единственная на кафедре (кроме него) доктор наук, профессор. Она заведует учебной частью, и никого другого на этом месте Иван Андреевич не видит.  Он с удовольствием перепоручил бы щекотливое дело с кадрами Марине Сергеевне, но не может. Это его прерогатива. Хотя, прав ли он, что решил вынести кадровый вопрос на всеобщее обсуждение?

Иван Андреевич перебирает в уме своих сотрудников. Конечно, нельзя урезать ставку Ирине Васильевне Родькиной. Она, в отличие от всех, читает лекции на английском языке и отвечает за иностранных студентов. Да и характер у неё такой, что с ней лучше не связываться.

Стрелкова Наталья Александровна – личность неприкосновенная. Она старейший и заслуженный работник института. Когда Иван Андреевич начинал только преподавать, она уже была доцентом. Ей он обязан своей теперешней должностью. Именно она рекомендовала его в заведующие кафедрой и помогала ему на первых порах. Сейчас она опекает молодых специалистов, посещает их лекции, даёт дельные советы. Конечно, ей уже 85 лет, но она молодец, держится прекрасно. Неужели у него повернётся язык сказать ей: «Вы старая, отработали свой срок. Увольняйтесь!» Нет, уж лучше он снимет с себя руководство кафедрой.

Есть ещё молодая пенсионерка Алимова, ей 57 лет. «Какая красивая была Аля, – вспомнил он, – когда пришла к ним на кафедру, и умница. Их гордость. Сейчас сникла. Муж её в своё время тоже в их институте преподавал. Такая образцово-показательная пара была, а потом муж подался в бизнес, говорят, стал миллионером, сошёлся с известной актрисой. У Али к тому времени уже две дочери были. Чтобы удержать мужа, родила третьего ребёнка, тоже девочку. Но это не помогло. Муж от неё ушёл, правда, по слухам, щедро детей одаривает. Во всяком случае, каждый год Аля с дочерьми отдыхает за границей. «Можно, наверное, с Али снять четверть ставки, – подумал Иван Андреевич. – Столько же, пожалуй, можно и с Ивкиной снять. Надежда Григорьевна возражать не станет: тактичная, благородная, прекрасный преподаватель. Её бы надо повысить, доцента дать, давно заслужила, а ему придётся ей ставку урезать. Четверть ставки с Али, четверть – с Ивкиной, – рассуждал Иван Андреевич, – это будет полставки».

Можно было бы, конечно, уволить Полежаеву. Она давно пенсионерка и работник плохой. Сколько раз делал ей замечания за опоздание, успеваемость в ее группах хуже, чем у всех, компьютером не владеет, много бюллетенит. Иван Андреевич рад бы расстаться с Кларой Афанасьевной, но как ей предложить уйти по собственному желанию?! Она так переживает свои неудачи. Приходит к нему с виноватым видом, просит прощения, обещает исправиться. Жалко ее. «Предложу ей полставки», – решил Иван Андреевич. Итак, полставки плюс полставки получается одна ставка.

А где взять вторую? Пенсионеров больше нет. Придётся, наверное, снять по четверть ставки с молодёжи: Белавиной и Успенской. Они материально обеспечены и вполне благополучны. Не скрывают, что объездили чуть ли не всю Европу. Иван Андреевич недолюбливал этих, как ему казалось, слишком успешных женщин. Обе красивы, уверены в себе, настойчивы, быстро вытребовали себе должности доцентов. Такие, как говорится, от скромности не умрут. Сам-то он больше десяти лет ждал, пока его произведут в доценты, а профессором в 50 лет стал. «Так, – продолжал размышлять Иван Андреевич, – Белавина и Успенская – это ещё одна половина ставки, а с кого снимать вторую половину?

Остаются Гусев, Аверина и Родькин.

Гусев Николай Николаевич, кандидат наук, только что утверждённый в должности доцента, несёт большую нагрузку: отвечает за электронные журналы, связан с отделом электроники. Никому, кроме него, этот участок доверить нельзя. Его контролирует сам проректор. К тому же Гусев только женился. По-человечески понять можно: расходы на свадьбу, молодая жена.

Аверину жалко. Самый безотказный работник. Всех готова заменять. Никому слова поперёк не скажет. И такое горе у человека. Муж в автомобильную аварию попал, ноги лишился и, кажется, с головой не всё в порядке. Буквально с того света Зинаида Ильинична мужа вызволила. Богомольная стала. Все церковные праздники и воскресенья, как ему рассказывали, в храме проводит и мужа на коляске туда возит. Кто её знает, может, и правда, своего благоверного у Бога вымолила, хотя, что за радость от инвалида? По совести, нельзя уменьшать Авериной зарплату, а по справедливости сначала ведь надо сократить ставки простым преподавателям, а уж потом – кандидатам наук, доцентам. 

Ещё этот Вася, сын Родькиной. Тоже сплошное несчастье: то в драку ввязался – сотрясение мозга получил, то ногу сломал, катаясь на горных лыжах. Год, как числится на работе, а толку никакого. Не хотел его Иван Андреевич брать к себе, да как отказать Ирине Васильевне?! Насела на него: «Есть свободная ставка, – говорит (всё-то она знает!), – возьмите моего сына, он с отличием университет окончил, устроиться на работу не может, у него депрессия». Теперь, – думал Иван Андреевич, – если он Васю сократит, скандала не оберёшься.

Заседание кафедры

Этот июньский день выдался прекрасным. После зарядивших на неделю дождей, наконец-то, выглянуло солнышко, щедро озарив своим светом яркую молодую зелень. В институтском дворе пышно цвела персидская сирень, наполняя воздух волнующим ароматом. Собравшиеся на заседание преподаватели уже предвкушали долгожданный отпуск.

– Ну что, все собрались? – спросил Иван Андреевич.

– Клары Афанасьевны нет и Василия, – доложила Марина Сергеевна.

– Вася не придёт. Он в поликлинике на физиотерапии, – сообщила Ирина Васильевна, и, наклонившись к Марине Сергеевне, тихо добавила:  – Нога у него болит и голова ещё кружится, – и совсем шёпотом: – Девушка от него ушла. Сам не свой ходит.

– Да, не повезло ему, – посочувствовала та.

– Давайте начнём, коллеги, – предложил Иван Андреевич. – У нас сегодня тяжёлый вопрос. Он поведал коллективу, что с 1 сентября на их кафедре будет на две преподавательские ставки меньше, чем в текущем учебном году.

Дверь в помещение, где проходило заседание, с шумом открылась.

– Простите, можно войти? – запыхавшись, спросила Клара Афанасьевна.

– Проходите, садитесь, – недовольно произнёс Иван Андреевич. – Вот вы опаздываете, а вопрос у нас сегодня очень важный – сокращение штатов, и он касается Вас непосредственно.

– Вы хотите меня уволить?

– Не хочу я Вас увольнять, но поймите меня правильно. С меня требуют. Согласитесь, ведь Вам тяжело работать на полную ставку. Вы устаёте, часто болеете, мучаетесь с новой техникой…

Иван Андреевич посмотрел на Клару Афанасьевну. Она сидела с удивлённым видом, раскрыв рот и тяжело дыша.

– Я имею в виду компьютер…

Иван Андреевич вздохнул и тихо добавил: «Я хотел предложить Вам перейти на полставки». Он замолчал и ещё тише в полном безмолвии спросил: «Вы согласны? Вы можете подумать».

Коллектив замер.

Клара Афанасьевна отдышалась и, кивнув головой, громко произнесла: «Я согласна, Иван Андреевич».

По комнате пробежал лёгкий шумок, а Марина Сергеевна, обращаясь к Кларе Афанасьевне, пообещала: «Мы составим расписание на следующий год с учётом Ваших пожеланий».

– Продолжим, коллеги, – снова взял слово зав. кафедрой. – По существующему правилу, в первую очередь следует сокращать пенсионеров…

– Я уволюсь, – раздался чёткий, хорошо поставленный голос старейшины кафедры Стрелковой.

– Да как же так?! – воскликнула Марина Сергеевна. Ей казалось, что вечная Стрелкова вечно была и вечно будет с ними.

– Как же мы без Вас, Наталья Александровна?! – растерялась Люба Белавина.

– Нам Вас будет не хватать, – повторили Коля Гусев и Наташа Успенская.

У Ивана Андреевича словно гора с плеч свалилась. Вслух же он сказал: «Мне очень жаль с Вами расставаться, Наталья Александровна».

К удовлетворению Ивана Андреевича, вопрос сокращения в основном был решён и даже легче, чем он предполагал. Оставшиеся полставки он разделил пополам и предложил снять по четверть ставки с преподавателей-пенсионеров Алимовой и Ивкиной, дав им время на размышление до понедельника.

Пятничный рабочий день подходил к концу. Освободившись от тяготившего его груза сомнений, Иван Андреевич сел в машину, мечтая о грядущих выходных на даче.

Однако благодушное настроение Ивана Андреевича было нарушено уже в понедельник. С утра ему позвонила Аля Алимова и отказалась переходить на 0,75 ставки. Она была настроена категорично. Чуть ли не кричала в телефон: «Я мать троих детей, у меня одной на кафедре трое детей. Мои права ущемлять нельзя».

Иван Андреевич попытался было возразить, что дети у неё уже взрослые, но Аля, возмутившись, возражала: «Какие взрослые?! Все ещё учатся: Светлана в аспирантуре, Маша на пятом курсе института, а Анюта вообще ещё в школе, в десятый класс переходит. Мне их всех кормить надо». Заикнуться об их папе-миллионере Иван Андреевич не посмел и благоразумно молчал, а распалённая Аля всё тараторила, и последними словами её были: «Если надо, я в профком обращусь».

– Ну, ладно, ладно, – успокоил её Иван Андреевич, не заберём мы у Вас четверть ставки.

Едва успел он закончить разговор с Алей, как позвонила Стрелкова: «Ваня! Я передумала увольняться. Пойдём сегодня к проректору. Я уже договорилась, он нас ждёт». Возражать Наталье Александровне Захаров никогда не мог. Она подавляла его своим возрастом и авторитетом.

Кошмар Натальи Александровны

Наталья Александровна проснулась в понедельник очень рано. Рваный сон с клочьями смутных сновидений и не оставляющая её даже во сне мысль, что всё кончено, совершенно выбили её из колеи.

На днях ей исполнилось 85 лет. На кафедре философии отмечали её день рождения. Столько тёплых слов ей сказали, столько цветов подарили. Сердце переполнялось благодарностью. Её любимица красавица Наталья Успенская с чарующей улыбкой и радостно сияющими глазами преподнесла ей огромный букет нежнейших чайных роз и пожелала как можно дольше оставаться в их замечательном коллективе. Эта молодая преподавательница, её тёзка, чем-то напоминала ей себя, былую. Успенская, так же, как и она, рано защитила кандидатскую диссертацию, быстро получила звание доцента, с увлечением читала лекции, и студенты её обожали, как когда-то Наталью Александровну. Только личная жизнь у них по-разному сложилась. У молодой Натальи был преуспевающий муж-бизнесмен, двое прекрасных сыновей. В каникулы они всей семьей ездили на отдых за границу. Во времена Натальи Александровны такое было невозможно, за «железный занавес» не выпускали. Да и детей у неё не было, и никто не знал её трагедии, как потеряла ребёнка, осталась бездетной, и муж от неё ушёл. Уже в солидном возрасте встретила она свою большую любовь. Вышла замуж за вдовца со взрослой дочерью. Прожили с мужем почти сорок лет вместе. Он учёный был, физик, докторскую написал, и уж день защиты назначен был. Наталья Александровна вздохнула. Когда вспоминала о муже, слёзы невольно накатывались на глаза.

Последнее заседание кафедры в пятницу обернулось для неё тяжёлым испытанием.  Давно думала Наталья Александровна, что уволится, как только услышит о сокращении, не заставит коллег напоминать ей о возрасте. И она скоропалительно выкрикнула: «Я уволюсь».

Придя домой, Наталья Александровна не могла найти себе места. «Что я наделала? – в ужасе думала она, – меня ведь не собирались увольнять. Сама напросилась». Вспомнила сожалеющие голоса молодёжи: «Нам Вас будет не хватать». «Правда, как они без меня? Всегда обращаются за советом. И Ваня прислушивается к моему мнению. Что будет с кафедрой? Мой голос всегда имел вес. 60 лет стажа – это не шутка. И как же мне теперь жить? Для чего? Для кого? У меня же ничего, кроме работы, и никого, кроме них, нет. Если бы был жив муж...»

Едва дождавшись понедельника, позвонила Захарову, а потом в кабинете проректора убедительно говорила:

«Я – старейший работник кафедры.  За 60 лет работы у меня нет ни одного нарекания, ни одного опоздания, я практически никогда не бюллетенила, и моя трудовая книжка испещрена записями о наградах и благодарностях. Я и сейчас готова служить своему институту с полной отдачей. Можно ли меня уволить только за то, что мне 85 лет?»

«Не волнуйтесь, Наталья Александровна. По закону никто не имеет права Вас уволить. А Вам бы, Иван Андреевич, следовало больше дорожить заслуженными кадрами», - резюмировал проректор

«У тебя, Ваня, есть молодые преподаватели, явно не на свою зарплату живут, пусть потрудятся некоторое время не на полную ставку, сэкономь на них штатную единицу», – посоветовала Наталья Александровна, и, идя навстречу Захарову, тут же подала в отдел кадров заявление о переводе её (как и других пенсионеров) на три четверти ставки.

Растерянный Иван Андреевич поделился новостью с Мариной Сергеевной, которая отреагировала резко: «Отвратительная выходка! Всю кафедру Стрелкова подвела».

Сенсация сразу облетела сотрудников, и Наталья Александровна, войдя после лекции в преподавательскую комнату, услышала за перегородкой такой разговор:

– Ты слышала, Стрелкова остаётся! В 85 лет всё не наработалась. Всю кафедру подвела, – это был голос её любимицы Натальи Успенской. 

– Да, старуха ходила жаловаться к проректору, – отозвалась Люба Белавина, – теперь Андреич на нас отыграется, на 0,75 ставки переведёт, и мы наших денег лишимся.

– С какой это стати?! – возмутилась Наташа. – Мы – молодые перспективные специалисты, должны работать на полную нагрузку». Наталья мотнула головой, откидывая назад копну роскошных волос; аромат французских духов распространился по комнате. – Пусть пенсионерам сокращает ставки.

– Правильно, – поддержала Наталью Люба, – они себе пенсию заработали, уж песок сыпется, а всё не уходят. Стрелкова вообще почти слепая. Как только студенческие работы проверяет?!

– Да, – согласилась Наталья, – и компьютером совсем не владеет. Сколько раз ей помогала. Больше не буду.

Наталья Александровна тихонько вышла из комнаты и тут же нос к носу столкнулась с Мариной Сергеевной. С высоты своего роста Антонова окинула презрительным взглядом едва достающую ей до плеча Стрелкову. Не удержалась, высказалась: «Что же Вы так быстро меняете свои решения, Наталья Александровна?! Вы понимаете, что из-за Вас пострадают молодые специалисты?» Наталья Александровна была ошеломлена: «Какое страдание, Марина? Как Вам всем не стыдно? Мне осталось по контракту год проработать. Я глупость сделала, что вызвалась уволиться. Разве я не имею права передумать?» Она с укором посмотрела на Антонову и, понизив голос, добавила: «Я думала, здесь мои друзья, а оказывается, Вы, Вы только и ждёте моего ухода и, наверное, моей...» Наталья Александровна не договорила и, по-старушечьи семеня ногами, пошла прочь.

Дома ёе одолевали тяжёлые мысли. После всего, что она услышала, оставаться на кафедре было невыносимо. Но и уволиться, доставить удовольствие оплевавшим её людям она не могла. Гордая её натура не позволяла этого. «Почему я не умерла вместе с мужем? – в который раз задавала она себе горестный вопрос. – Зачем прожила столько лет? Неужели, чтобы испытать в конце жизни унижение и позор?» Надо было что-то решить, но решение не приходило.

По телевизору шло очередное ток-шоу, где все кричали, перебивая друг друга. Неоднократно звучащее слово «эвтаназия» заставило Наталью Александровну прислушаться. Из сумбурных высказываний она поняла, что в Москве открылось турагентство, отправляющее  на эту процедуру в Швейцарию всех желающих. Вот! Телевизор подсказал ей решение. Оставалось только узнать, где находится агентство, и подготовить документы. Но у неё не было интернета, и, вообще, компьютером она не владела. «Знаю, кто мне поможет, – подумала она, – Настя. Она добрая душа, не то, что её мать». С Настиной матерью, которая доводилась Наталье Александровне падчерицей, отношения с самого начала не сложились, а потом и вовсе испортились, когда Наталья Александровна, оставшись одна, отказалась переехать из своей трёхкомнатной квартиры в её двухкомнатную. «Наверное, это было эгоистично с моей стороны, – задним умом понимала она, – ведь Настя тогда вышла замуж и ждала ребёнка. Но и меня можно понять: на старости лет покинуть родной дом в центре, где прожила большую часть жизни, – не всякий на это решится. Теперь все будут довольны: я подарю свою квартиру Насте».

Вынув из сумочки лупу, старая дама нашла в записной книжке нужный телефон:

– Алло! Настя? У меня к тебе очень важное дело. Ты должна мне помочь.

– Что случилось? – обеспокоенно спросила Настя.

– Это не телефонный разговор. Ты будешь дома? Я к тебе сейчас приеду». Не дожидаясь ответа, Наталья Александровна положила трубку и тотчас вышла из дома.

В душном вагоне метро она села на свободное место и закрыла глаза. В полудрёме увидела покойного мужа: «Ты чем-то расстроена, Натуся?» – спросил он.

– Я хочу к тебе.

– Сейчас нельзя, – ответил он и скрылся за стеклянными дверями вагона.

Глядя ему вслед, Наталья Александровна заметила проблески света в темноте туннеля. Иногда вспышки становились яркими и освещали глубокую пропасть. По краям её, то и дело срываясь вниз, ползли странные люди с искажёнными страхом лицами. На остановке Наталья Александровна увидела скорбные фигуры, которые с грустью смотрели на неё остекленевшими глазами. Наталье Александровне стало не по себе. На следующей остановке она ощутила порывы ледяного ветра. Здесь в вихре носились причудливо переплетённые голые тела. Дальше вагон проследовал мимо увязших в грязной жиже толстяков с огромными животами, а потом – мимо людей с тяжелыми ношами, которые без конца сталкивались и роняли ношу. Поезд приостановился на зловонном болоте, из которого торчали людские головы, и двинулся к раскалённым гробницам. где бледные призраки протягивали к ней вместо рук корявые ветки. Чем дальше шел поезд, тем страшнее становилось Наталье Александровне. Она пыталась кричать: «Выпустите меня! Выпустите!», но голос застревал в горле. А вагон уже приближался к знойной пустыне. Дышать становилось всё трудней и трудней. Посередине пустыни кипела, вздуваясь пузырями, кровавая река. Капли огненного дождя били в стёкла вагона. Поезд остановился. Двери открылись. «Это Ваша остановка», – сказал кто-то рядом. Страх овладел несчастной женщиной. «Седьмой круг дантовского ада», – пронеслось в её голове, - место убийц и самоубийц. Холодный пот выступил на лбу бедняжки, и она застонала.

«Вам плохо?» – спросил незнакомый голос. Наталья Александровна открыла глаза. Молодая женщина, наклонившись, махала перед её лицом газетой. «Всё в порядке», – сказала Наталья Александровна, очнувшись от привидевшегося ей кошмара. На следующей остановке она вышла и поехала обратно, домой.

Новые неприятности

Повисший в воздухе после «выходки» Стрелковой вопрос со штатным расписанием волновал всех, но больше всего Ивана Андреевича. Кафедра бурлила, наполняясь слухами, сплетнями, досужими разговорами и дружным осуждением «старухи».

На следующий день после отказа Натальи Александровны покинуть институт по собственному желанию он вызвал к себе молодых доцентов Наталью Успенскую и Любовь Белавину. Пришла одна Люба. У Наташи заболел ребёнок. Она вызвала врача, и на всякий случай взяла больничный по уходу, хотя это на кафедре не приветствовалось. Ей надо было официально оправдать свою неявку к начальству. 

Мрачный Иван Андреевич встретил Любу неласковым взглядом: «А где Успенская?»

– У неё ребёнок болеет.

–  Я пригласил вас обеих сюда, чтобы предложить перейти на работу на три четверти ставки.

– Я категорически против, – не моргнув глазом, заявила Люба.

– Вы не хотите пойти навстречу кафедре?! – Иван Андреевич был явно обескуражен и не скрывал раздражения. Нежелание сотрудников войти в его положение и мирным путём урегулировать неприятный вопрос возмущало его.

– Но почему именно я должна переходить на урезанную ставку?! – возмутилась Люба. – А  Гусев? А Редькин? Или Вы по гендерному принципу выбираете? И, вообще, почему Вы решили отыграться на молодых специалистах, кандидатах наук? Есть же ещё пенсионеры и преподаватели без степени?

Под преподавателем без степени подразумевалась Аверина. Зину Аверину все жалели. Это была скромная, доброжелательная женщина, с каким-то комплексом вины: переживала и расстраивалась, когда приходилось ставить студентам удовлетворительную или, ещё паче, неудовлетворительную оценку. Просила у них прощения и корила себя за то, что не смогла донести до них нужных знаний, хотя по единодушному мнению и сотрудников, и студентов, преподавателем она была прекрасным. Три года назад ее мужа сбила машина с пьяным водителем за рулём. Ваня получил серьёзную травму головы, множественные переломы, а правую ногу пришлось ампутировать выше колена. Все лето провёл Ваня в больнице, и Зина при нём. Осенью Зина вышла на работу. Она ни на что не жаловалась, ни от каких нагрузок не отказывалась, по-прежнему готова была заменить любого преподавателя, если требовалось.  По молчаливому согласию, Зину старались не обременять лишними поручениями и освобождали от рутинной работы. Сочувствовали её несчастью.

 Агрессивная речь Любы вывела Ивана Андреевича из себя. Едва сдерживая гнев, он с угрозой, почти утвердительно, произнёс: «Значит, Вы отказываетесь!»

– Да.

– Идите работать, – сердито махнул рукой Иван Андреевич и, надев очки, погрузился в лежащие на столе бумаги. 

Выйдя из кабинета, Люба тут же позвонила Наташе Успенской, в красках рассказала о своём разговоре с Захаровым и стала яростно убеждать подругу ни в коем случае не соглашаться на урезанную ставку. «Пусть старуха уходит, а ты – стой на своём. Не слушай Андреича. Говори, у тебя – маленький ребенок, и профком будет на твоей стороне». Наташа поддакивала и соглашалась.

После Любы Наташе позвонили одна за другой кипящие негодованием Марина Сергеевна и Ирина Васильевна. Обе ругали выжившую из ума Стрелкову, осуждали мямлю Захарова, который не может нормально решить простой вопрос, и твердили: «Самое главное, не иди на поводу у Андреича, не подписывай заявления».

Исходивший от звонивших негативный настрой невольно передался Наташе. Она наполнилась обидой и в тайне даже была довольна, что заболел ребёнок, и ей не придётся сейчас объясняться с Андреичем, которому она может наговорить кучу неприятностей.

Перемалывая в голове услышанное и сочиняя протестующие речи, Наташа не заметила, как в квартиру вошла мама. «Как наш малыш? – спросила мама. – Я ему клюквенный морс привезла».

– Спасибо, мам. У него высокая температура. Он сейчас спит, – ответила Наташа и тут же, без передыха, бросилась рассказывать, какое безобразие творится у них на кафедре. «Ты представляешь, меня могут перевести на три четверти ставки!» – возмущалась она.

– Я не вижу здесь ничего трагического, – спокойно сказала мама, –а для тебя это,  может быть, и неплохо. Больше времени детям уделишь.

– Но ты понимаешь, мама, я лишусь денег!

– Ну, насколько я знаю, вашу семью в основном обеспечивает твой муж.

– Ты, что, на стороне старухи?! – разозлилась Наташа.

– Да нет. Но её можно понять. Одинокая женщина, а вы с ней так жестоки.

– Перестань, мама! Она вредная. Всем назло сделала. Это несправедливо. Она 60 лет проработала. Всё ей мало. Почему я из-за неё должна быть козлом отпущения? Разве это справедливо?

– Ну, знаешь, справедливость… это такое дело… – мама запнулась.

– Какое?

– Помнишь евангельскую притчу о виноградарях, которых хозяин нанимал на работу? Одних - рано утром, других - днём, а третьих – к вечеру. Заплатил всем одинаково, сколько и обещал. Но пришедшие первыми возмутились и сказали хозяину: «Мы работали целый день, а пришедшие последними проработали только час, а ты уровнял нас». «Я не обманул вас, – ответил хозяин, заплатил обещанное. Разве я не вправе делать, что хочу, или вы завистливы оттого, что я добр?»

– И к чему ты это? – удивилась Наташа.

– К тому, что справедливость – понятие относительное, у человека она одна, у Бога – другая, и доброта выше справедливости. Скажи, а если бы всех сотрудников перевели на 0,75 ставки, ты бы так же переживала?

– Но тогда мне не было бы так обидно.

– Вот именно. Значит, это гордыня в тебе говорит.

– Ну, ладно! Хватит! – Я всё равно добровольно сдаваться не буду, не соглашусь ни на какое сокращение. Я скажу Андреичу, что категорически не согласна.

– Поступай, как знаешь! – сказала мама и на цыпочках пошла к заболевшему внуку.

Решение найдено

В среду утром Ивану Андреевичу позвонила начальница отдела кадров и объявила: «Если до конца недели Вы не решите вопрос сокращения ставок, кафедру лишат премии».

Иван Андреевич снова мучился, прикидывая разные варианты, и не знал, что придумать.

Он позвонил Успенской и, извинившись за беспокойство, объяснил, что на кафедре сложилась тяжёлая ситуация. «Я Вас прошу, – сказал он мягко, – пойти нам навстречу – оформить перевод на 0,75 ставки. Я обещаю Вам, что при первой же возможности я верну Вам ставку и постараюсь компенсировать материальные потери за счёт премий». Говорил Андреич доброжелательно, убедительно, и Наташа не смогла произнести заготовленную заранее фразу: «Я категорически не согласна». Уклончиво, пользуясь сослагательным наклонением, она дала понять своему начальнику, что для неё это нежелательно, но категорического «нет» в её ответе не прозвучало.

– Хорошо, – сказал Иван Андреевич (он тоже не умел быть категоричным), – может быть, удастся ещё что-нибудь придумать. Я Вам перезвоню.

Ну что он мог придумать? Конечно, надо переговорить с Родькиной по поводу её сына. Но общаться с Ириной Васильевной для него был нож острый. Перед этой активной вездесущей женщиной он пасовал и не мог противостоять её бесцеремонности и натиску. Поскольку у Ирины Васильевны и её сына был сегодня неприсутственный день, Иван Андреевич решился позвонить им домой. 

На его счастье к телефону подошёл Василий. Иван Андреевич объяснил ему суть дела. К великому удивлению Ивана Андреевича, Василий не стал возражать против перевода его на три четверти ставки.

– Ты что, с ума сошёл?! – поняв, в чём дело, набросилась на сына Ирина Васильевна, – да ты понимаешь, что при твоих грошах ты ещё денег лишишься?!

– Но это такие пустяки, мама, после всего, что я пережил, что об этом и говорить не стоит.

Согласие Василия принесло Захарову облегчение. Если согласится Успенская, а он был в этом уверен, останется найти полставки.

В дверь кабинета робко постучали. На пороге появилась Аверина. Светлые с седым налётом волосы, собранные в пучок, нездоровый цвет лица, серый бесформенный костюм. «Да, постарела Зинаида Ильинична, – подумал про себя Иван Андреевич,

– Проходите, проходите, – пригласил он её.

– Я к Вам с просьбой, Иван Андреевич, – виновато начала Аверина, – переведите меня, пожалуйста, на полставки.

– Вы действительно этого хотите? – удивился Иван Андреевич. – Вы же потеряете половину зарплаты.

– Я знаю. Дело в том, что мне сейчас нужно больше времени уделять мужу, и я нашла хорошую подработку: занятость небольшая, а платят больше, чем здесь.

– Ну, если так, то я не возражаю.

Иван Андреевич с лёгкой душой подписал заявление Зинаиде Ильиничне и подвёл положительный итог. Всё сошлось. Задание отдела кадров было выполнено. Учебный год в институте подходил к концу. Можно со спокойной совестью ехать на дачу.

Эпилог

В последних числах августа, как обычно, состоялось заседание кафедры. Встретившиеся после отпуска коллеги оживлённо делились впечатлениями об отдыхе. Иван Андреевич рассказал собравшимся о планах на новый учебный год. Были поставлены задачи и определены цели. Жизнь кафедры пошла своим чередом.

Наталья Александровна по-прежнему читала лекции в институте, каменное лицо непобедимой особы не выражало эмоций, хотя часть сотрудников объявили ей бойкот. С компьютером Стрелковой теперь помогали Коля Гусев и Вася Родькин, и она была им за это благодарна.

В ноябре в институте свирепствовал грипп. Болели студенты, болели преподаватели. Не миновала эта участь и Ивана Андреевича. Болел он тяжело и долго и вынужден был взять больничный лист, хотя на кафедре философии это и не приветствовалось. Когда пришёл в поликлинику закрывать бюллетень, чуть не наткнулся в коридоре на немолодую сутулую женщину в синем халате и блеклой косынке, которая мыла пол. Ею оказалась Зинаида Ильинична Аверина. На мгновенье Иван Андреевич смутился, испытал чувство неловкости, но быстро отвернулся и сделал вид, что её не узнал.