Баллада о странниках 3. Гл. 3. Татарская сабля

 
Девы не назирай, да не когда соблазнишися въ красоте ея.
(Сир.9,5)


 Уже неделю шли они в митрополичьем обозе, кончились поля и перелески, начались дремучие леса.  Благополучно миновали Дебрянск, пользующийся дурной разбойничьей славой своих окрестностей.
  В этих краях мужчины уже не брили бороды, да и причёскам уделяли меньше внимания. А женщины были более молчаливы и застенчивы. Всё ярче выступал северный русский характер – тяжёлый, медлительный, упорный.
  И вот очередной городок Мосальск, очередной погост. Просторный бревенчатый дом с высоким крыльцом, двор, огороженный частоколом. Всё из дерева – благо этого добра навалом, всё изукрашено резьбой. Лошади, наконец, распряжены и отдыхают на конюшне. После скромной трапезы греческие монахи собрались на братский молебен.
  Дэвис считал, что ему повезло с попутчиками – новый митрополит, владыка Максим был весьма лоялен к нему. Он не ограничивал его свободу, предоставляя возможность заниматься множеством интересующих его дел. Конечно, свои обязанности переводчика Дэвис выполнял добросовестно, тем более, что они были необременительны, но при этом ходил куда хотел и когда хотел. Греки не возражали – им не нужен был лишний свидетель их разговоров.
 Ночью, когда уже все легли спать, Дэвис слышал, что на погост приехали ещё постояльцы.
  Поутру он оделся и вышел во двор, пока братия исполняли монашеское правило, Чтобы не отличаться от монахов Дэвис одевался в длинную чёрную свиту и такую же чёрную скуфейку, а под низом носил обычную мирскую одежду.
Спустившись во двор, Дэвис увидел красивый расписной возок, видимо принадлежащий ночным посетителям. Возле него никого не было. Он вышел со двора на улицу, прошёлся до городского вала, поднялся наверх.
  Городище казалось безлюдным. Зеленовато-розовое небо, словно крыша сказочного терема, низко провисало над сиреневыми сугробами, и только  дымы из печных труб подпирали его белыми колоннами. Медленно, словно золотое яйцо, разбитое в хрустальном стакане всплыло у горизонта зимнее тусклое солнце, окрашивая всё вокруг в ещё более диковинные цвета. Чудно было то, что зима оказалась расписана такими необыкновенными красками, какие никогда не увидишь летом. Воздух дрожал и искрился от мороза, леденил зубы. Тишину нарушал только доносившийся, словно сквозь воду собачий лай.
  Насмотревшись, Дэвис вернулся на конюшню, проведал лошадей, подсыпал им овса. Затем, разбив рукой корку льда, умылся из бочки, стоявшей у входа, обжигающей, как кипяток водой. Намокшие усы и борода его тут же застыли сосульками. В избе был умывальник, но ледяная вода ему больше нравилась, лучше взбадривала, молодила.
Во дворе уже суетились люди. Ночные постояльцы укладывали в возок вещи, запрягали лошадей, и по всему было видно, что торопились. Дэвис обратил внимание на хорошо одетого молодого человека, с саблей, висевшей на поясе, который деловито отдавал распоряжения, стоя возле возка. Он был ещё совсем юн, лет осьмнадцати, не более, борода ещё толком не начала расти. Кудрявые русые волосы молодца выбивались из-под меховой шапки, а румяное лицо было озабоченно.
Дэвис прошёл мимо, слегка поклонившись для приветствия, но юноша не заметил его, занятый своими делами. 
  С крыльца навстречу Дэвису спускалась девушка в душегрейке, отороченной собольим мехом. У девушки были продолговатые серые глаза, короткий  носик и чуть вздёрнутая верхняя губа, придававшая её круглому лицу особенно милое выражение. Взглянув на Дэвиса, она слегка улыбнулась, явив ямочки на щеках, и опустила глаза. Дэвис с удовлетворением ещё раз отметил, что русские женщины весьма хороши собой и, поднявшись на крыльцо, не удержался, обернулся, чтобы полюбоваться на неё сзади.
  Внезапно у ворот послышался конский топот и крики, створки ворот распахнулись, и во двор влетело несколько татар верхом на лошадях. Русских явно застали врасплох. И вот уже двое из них, сражённые, повалились на снег, только румяный молодец лихо отмахивался от нападавших на него татар саблей.
  Девушка, вскрикнула и, обернувшись, кинулась обратно, вверх по лестнице на крыльцо, туда, где стоял Дэвис.  Соболья шапка упала с её головы и по плечам разметались русые косы. На какой-то миг их взгляды встретились, и Дэвису припомнился точно такой же взгляд другой девушки, который тоже молил о помощи. 
  Это было давно, в другой стране, при других обстоятельствах, но этого воспоминания оказалось достаточно, чтобы заставить действовать.
  Дэвис едва успел толкнуть девушку к двери в избу, закрывая её собой, потом спрыгнул по ступеням вниз, нагнулся, чтобы вытащить из сапога нож. В тот момент почему-то из головы у него исчезли все мысли, кроме тех, которые управляют движениям тела.
  Татарин в расшитом золотом кафтане и остроконечной шапке сверкнул зубами в недоброй ухмылке и,  направив лошадь вверх по ступенькам,  взмахнул саблей над головой Дэвиса. В тоже мгновение в его горло вонзился метко брошенный Дэвисом нож. Сабля выпала из  рук татарина, он захрипел и повалился под копыта лошади. Конь всхрапнул и попятился, загораживая Дэвиса от следующего татарина.
  Дэвис быстро подхватил, выпавшую у убитого саблю, скользнул между лошадьми, увернувшись от удара сверху, и нанёс свой удар по касательной следующему всаднику в область бедра. Из раны фонтаном хлынула кровь, залив Дэвису лицо.
  Татарин взвыл, пытаясь зажать рану рукой, пришпорил коня, сбив Дэвиса с ног, и поскакал прочь со двора. Двое оставшихся татар припустили следом за ним. Дэвис вскочил на ноги, сжимая в руке саблю, готовый к бою, но всадников уже не было. На залитом кровью снегу лежали двое убитых руссов и трое татар.
- Брат! Спасибо! Выручил – я твой должник! – к нему подбежал русский юноша, протягивая руку, - Михаил, княжич из Рославля.
- Дэвис, – ответил Дэвис, пожимая протянутую руку, - Давид по-вашему, – поправился он.
- Грек?
- Не совсем, - уклончиво ответил он, наступив на грудь убитому татарину, чтобы вытащить у того из горла свой нож. Ноги татарина ещё подрагивали в смертельной агонии. Потом в горле у него то-то булькнуло, выплеснувшись на снег алым сгустком, и татарин затих. 
- Ты мурзу татарского убил, - тихо сказал Михаил.
  Дэвис ничего не ответил. Кровь опьянила его, азарт смертельной опасности ударил в голову, словно крепкое вино и единственное, о чём он сейчас жалел, что схватка так быстро закончилась. Тот зверь, что дремал в нём все эти годы, теперь проснулся, взыграл буйный норов де Рокайлей, но уже не мальчишеская вспыльчивость, а холодный рассудок руководил им.
- На, возьми, - услышал он рядом девичий голос, - вытри лицо.
Сероглазая девушка протягивала ему платок. Это было уже слишком. И без того уже опьянённый битвой Дэвис почувствовал, будто вспышку яркого пламени в груди. Этот жар полыхнул на лице, потом снова опустился в грудь, обжигая сердце, и достиг низа живота.
- Сестра моя, Агафья, - услышал он голос Михаила, будто издалека.
- Это чужая кровь, - словно оправдываясь, произнёс Дэвис, вытирая лицо. Он замешкался, не решаясь отдать девушке испачканный платок.
- Оставь себе, - разрешила она, видя его смущение, и снова слегка улыбнулась, показав ямочки.
- Агапэ… - прошептал про себя Дэвис, чувствуя, как будто жар разливается по всему телу. - «Трапеза любви», – перевёл он с греческого.
В дверях избы появился митрополит Максим, за ним, словно семечки из мешка, высыпались греки - Что у вас тут… - начал, было он, но, увидев залитый кровью снег, тела убитых и саблю у Дэвиса в руках, осёкся и воскликнул, - О-о, Господи! Давид! Что тут произошло! Ты что, убил человека? Отвечай!
- Двоих, отче, – невозмутимо сообщил Дэвис, протирая снегом окровавленный клинок.  – Второй ускакал на лошади, но дорогой помрёт от потери крови.
- Боже, что ты наделал! – причитал митрополит - Нам же было приказано ни во что не вмешиваться, соблюдать нейтралитет! Что делать теперь! А? Что делать!
- Как можно скорее уносить ноги, - отвечал Дэвис, отправляясь запрягать лошадей.
- Это я и без тебя догадался! – крикнул ему в спину митрополит Максим.
Пока Дэвис запрягал лошадей, к нему подошёл Михаил. Он нерешительно переминался с ноги на ногу, словно не зная, как начать.
 - Послушай, мне очень неловко, - наконец собрался он с духом, - ты и так из-за нас нажил неприятностей, но прошу тебя, помоги ещё раз.
Дэвис внимательно посмотрел на него. У молодого княжича было симпатичное, открытое лицо и честный, прямой  взгляд.
- Говори, - промолвил Дэвис.
- Князь смоленский Фёдор Чёрный напал на наш удел в Рославле, татар навёл, посад пожёг. Батюшка мой со старшим братом обороняться остался, а меня отправил сестру увезти в Серпохов. Князь Чёрный её в жёны своему сродственнику, татарскому мурзе обещал. Вторая жена у князя – татарская ханша.
  Михаил перевёл дух, потом продолжил, - Рославль – брянский удел, но князь брянский Роман уже старый, а сын его, Олег Романович, нравом кроток, вот смоленские и бесчинствуют. Серпоховский князь моему отцу – кум, он нас укроет. Только, сам видишь, людей моих перебили, а мне одному боязно ехать. Не за себя боязно, - спохватился юный князь, - за сестру. Вдруг не смогу её один защитить? Ей шестнадцать годов недавно исполнилось. Прошу тебя, проводи нас до Серпохова. Вы ведь во Владимир путь держите? Так это почти по пути. Крюк небольшой получится. Христом Богом прошу! Я заплачу тебе, сколько попросишь.
  Из этого длинного перечня незнакомых городов и русских имён Дэвис понял только, что влез ненароком в чью-то междоусобицу, коих и в его стране хватает, а теперь его жизненный путь делает очередной зигзаг, который ни к чему хорошему явно не приведёт. Но убийство татар переломило хребет его судьбы, провело красную черту и с митрополитом ему больше не по пути.
  Он только поморщился и передёрнул плечами, когда Михаил упомянул о деньгах, и тот сразу уяснил, что этот вопрос лучше даже не поднимать.
  Дэвис отправился к митрополиту, попросить благословения отпустить его, чтобы проводить людей в безопасное место. Отец Максим поворчал немного, но видимо понял, что история с убийством мурзы вряд ли сыграет в Орде на руку греческому посольству. Конечно, Дэвис пригодился бы в Орде, чтобы общаться с латинами, поэтому было решено, что он догонит их во Владимире, а там видно будет, возможно всё уляжется.
 Митрополит мелко перекрестил Дэвиса, положил руку ему на голову, обнял и сказал на ухо, – Не бойся, не выдам, если что.
- Я привык отвечать за свои поступки, отче, не стоит меня выгораживать, - возразил Дэвис.
- Ладно, поучи меня ещё! Храни тебя, Господь, умник, – грек махнул рукой.
Дэвис забрал узелок со своими вещами, подорожную грамоту, и направился к возку, на козлах которого уже поджидал его Михаил, а в самом возке сидела притихшая Агафья.
  Михаил предложил ему сесть рядом, на козлах, но Дэвис изъявил желание следовать верхом на татарской лошадке. В этом был резон: его тяжесть легла бы на лошадь, везущую сани. И вообще, с двумя лошадьми было сподручнее ехать. 
  К тому же ему хотелось пообвыкнуть к татарскому седлу, которое сильно отличалось от европейского тем, что было неглубоким, но с высокой лукой и позволяло всаднику ловко поворачиваться во все стороны, чтобы наносить удары, но требовало большей сноровки в верховой езде.
  Он подоткнул полы длинной свиты за пояс и туда же прицепил  татарскую саблю. Сабля была хорошая, дорогая, с рукояткой, украшенной яхонтами и позолотой. Клинок её расширялся к концу и заканчивался острым выступом. Дэвис давно не держал в руках оружия, с того турнира в Линкольншире и теперь, осматривая саблю испытывал это полузабытое чувство восхищения хорошо сделанной и опасной  вещью.
  Он подумал о том, как хорошо, что Патрик когда-то научил его обращаться с таким оружием, потому что одним ножом в данной ситуации было бы сложно управиться.
  Лошадка, запряженная в сани, бежала шустро. Словоохотливый Михаил пытался ему что-то рассказывать из истории сложных отношений удельной знати, владеющей верхним поднепровьем, но Дэвис ехал чуть позади и мало что мог слышать. Он то и дело отставал и оглядывался, опасаясь, погони. Однако вокруг царило безмолвие, деревья спали укрытые белыми ризами. Мало-помалу он успокоился и погрузился в мечтательное созерцание.
  Он думал о том, с какой лёгкостью совершил сегодня смертный грех, убив одного или даже двоих человек. То, что татары являлись такими же, как и он, людьми, сомнений у него не вызывало. Это было по сути его первое убийство, если не считать того туринского графа, который принял яд вскоре после того, как Дэвис разоблачил его. Но тогда это было непрямое убийство, и у графа был выбор, хотя и небольшой. А сегодня он прикончил человека своими руками, совершенно хладнокровно, словно всю жизнь только этим и занимался. Возможно, суровая русская зима пробудила в нём кровь свирепых северных предков, разомлевшую было под южным солнцем.
 Дэвис смотрел на снежные сугробы, на белое небо и ему казалось, что Афон и старец Исайя просто когда-то ему приснились. Не было и Ватикана и кардинала Палуцци. И Патрик и Оксфорд – всё это из другой жизни. Много жизней, непохожих одна на другую, проживает он, словно кот. И, может быть, это всё приключилось совсем с другим человеком, а настоящий Дэвис живёт в Ховнингхэме вместе с Инге, или строит храмы на Афоне.
  Впрочем Дэвис не жалел о том, что с ним произошло, ему вообще не было свойственно долго размышлять над своими поступками. Поэтому, он быстро отнёс случившееся к проявлению Божественной воли и счёл разумным просто подчиниться. Тем более, что погода изменилась и ситуация требовала решения совсем других задач.

Продолжение: http://proza.ru/2017/11/25/2408